Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Беглец прилёг на поленницу свежесрубленных дров, погружаясь в усталую дремоту. Сладковатый аромат свежего дерева вливался в кровь, наполняя её медовой тягучестью, отчего мысли при нем остались только ленивые и спокойные.
В соседнем сарае петух прокричал зорю, под его бодрую песню подумалось: «Хорошо бы сонного застрелили…» Но дальше того пожелания дело не пошло; о том, как лопнет голова, наполняясь болью от входящей в неё пули, зэк не успел додумать: он заснул.
Спал без снов, но даже в столь глубоком забытьё почувствовал на себе внимательный взгляд. Он явно не имел отношения к его сну. Был настоящий.
«Мент или собака. Больше ходить за тобой некому. Собака бы уже кинулась. Значит, мент. Любуется, гад. Лучше б стрелял!»
Мысленно представил путь руки за голенище, где был нож. Чуть приподнял ресницы… Прямо перед ним на земляном полу стояли валенки, подшитые кусками старых покрышек от полуторки.
«Пора, парень!» — скомандовал себе зэк, выхватив нож, быстро вскочил. Он не сразу сообразил, почему лицо человека оказалось на уровне его груди, но интуитивно отдёрнул к себе нож. Неизвестный ойкнул. Голос был слабый и не мог родить крик. Чуть погодя Упоров увидел, как на узкой, почти детской ладони расходится короткая рана.
— Тихо! — предупредил изрядно смущённый беглец. — Не надо шуметь! Я нечаянно…
— Не буду, — так же шёпотом ответил неизвестный и поднял два больших, наполненных слезами глаза. Они были зеленые, как мокрый нефрит.
Девчонка! Это, конечно, лучше, чем чекист с автоматом, но всё равно неловко, да и глаза смотрят прямо в душу. Неловко…
Из зажатого кулака выпадали капли крови. Он не мог на них смотреть и спросил:
— Тебе больно? Надо чем-то перевязать. Сейчас же! Извини, я не хотел. Со сна принял тебя черт знает за кого. Извини…
Она кивнула, продолжая смотреть ему в глаза.
— Дома есть бинт и йод. Вы можете меня отпустить домой?
— Отпустить?! — Вадим понял: она видит в нём бандита, и горько усмехнулся: — Ну, конечно же! Только не надо звать солдат. Вечером освобожу этот отель. Как тебя зовут?
— Наталья.
— Иди домой, Наташа. Не сердись на меня. Я, понимаешь ли, беглый, потому злой. А злой потому, что беглый. Заколдованный круг.
Он никогда не мог справиться с ощущением своей вины и пытался смягчить впечатление говорливой бесшабашностью.
— Вы не волнуйтесь, — очень просто сказала она, будто давно знакомому человеку. — У меня дядя тоже поселенец с поражением в правах. Я приехала к нему из Ленинграда. Бросила балетную студию и прикатила. Меня даже из комсомола хотели выгнать. Ужас!
Девчонка изобразила ужас на лице, лица не стало видно — одни глаза.
— Да, серьёзное дело. Ну, ты иди, не то тебя хватятся. Если можно, я побуду здесь до вечера?
Ему вдруг сразу расхотелось погибать, он проклинал эту ворвавшуюся в сарай девчонку с её детской непосредственностью и такими огромными зелёными глазами.
Наталья понимающе кивнула, протянула перед собой руки:
— Положите мне поленья.
— Как же ты с такой рукой?
Она улыбнулась как приятелю:
— Грузите и считайте, что отель в вашем распоряжении.
В щель между досками Упоров видел, как девчонка пересекла двор, забавно раскачиваясь под тяжестью дров. Поднялась на крыльцо, прижала поленья подбородком и оттопыренным мизинцем левой руки открыла дверь.
«Сейчас успокоится. В ней заговорит долг комсомолки и… Но бежать всё равно некуда. Может случиться — она не побежит? Не может! Вся страна доносит!»
Он воткнул нож в чурку и отхлебнул из фляги медвежьего жира. По заваленному хрустящими на морозе нечистотами двору прошла толстая баба в засаленной телогрейке. Остановилась, глянув по сторонам, стала подтягивать сшитые из байки панталоны. Ещё раз с коровьей стеснительностью глянула на окна, прошла вразвалку, и он почувствовал себя окончательно отторгнутым от всякой надежды человеком, куда несчастней этой бесконечно несчастной бабы.
«Она — просто не видавшее другой жизни животное, а ты — загнанное в западню, живущее на волосок от смерти животное. Кому лучше? Ей! Она не понимает своей трагедии: день прожила — и ладно. Ты все знаешь — поделать ничего не можешь. Девчонка, однако, никуда не побежала. Странно…»
Зэка отвлёк знакомый мужик, справляющий нужду у своего дома. Кашель его уже не мучал, держался он с несколько театральным достоинством и, даже громко испортив воздух, остался при том же многозначительном лице.
«Член поселкового совета, не меньше гусь, — подумал Упоров. — Тоже меня ищет. Все кого-то ищут. Работали бы лучше, суки!»
Серьёзный мужик явно шёл в гости. Вытер подошвы о берёзовый веник-голяк, потянул к себе ржавую ручку. В бараке он долго не задержался и вышел расстроенный. Харкнул на крыльцо, оглядел двор внимательным взглядом опытного в вопросах сыска человека и задержал взгляд именно на той двери, за которой находился беглый каторжанин. Глаза сыскаря остановились, только что рыскающие, они начинали обретать смысл, концентрируя все внимание в одной точке.
Взгляд обладал почти осязательной силой. Упоров хотел посторониться от щели, однако сдержался, понимая: главное — не суетиться. В настроении мужика произошла разительная перемена, отразившаяся на испитом лице гримасой внутренней заострённости. Оно, словно морда легавой на стойке, подалось вперёд, а ноздри выразительно пошевелились.
«Или засёк, или вспомнил, где можно похмелиться. Ты — осел: дверь забыл закрыть за девчонкой! Может, поленом — по башке? Заорёт. Успокойся: его кумар с похмелья трясёт».
Минут через десять после того, как бдительный бухарик ушагал в сторону водокачки, на крыльце появилась Наташа с дымящейся чашкой и куском хлеба. Рука, встретившая его нож, была перевязана стираным бинтом. Зэк смотрел на нескладное, длинноногое существо, пытающееся по-мальчишески тощим задом захлопнуть двери, со сложным чувством вины и умиления. Поведение её было естественным, по-домашнему не выставочным.
Она справилась с дверью, сделала шаг с первой ступени крыльца, остановилась, сурово собрав к переносице брови. Ребёнок сразу поменялся, зэк видел перед собой обманутую маленькую женщину. Потом она сказала кому-то, кого Вадим ещё не мог разглядеть:
— Ну и подлец же вы, дядя Левонтий!
Автоматчиков он увидел мгновением позже. У них сводило от напряжения скулы, автоматы были готовы открыть огонь. Следом в поле видимости появился капитан, вызывающе аккуратный среди загаженного бытовыми отходами двора.
— Это кому? — капитан указал на дымящуюся кружку в руке девчонки и улыбнулся.
— Собачке, — Наташа покраснела, снова стала ребёнком.
— Должен тебя огорчить, — капитан почесал твёрдую переносицу, изобразив подлинное сожаление. — Твою собачку мы пристрелим: бешеная. Такие вот дела, красавица!
Он подождал, пока сожаление покинет его запоминающееся лицо волевого человека, и продолжал уже в другом тоне:
— Убирайся вон, дрянь! Иначе твой дядя вернётся на тюремные нары за укрывательство особо опасного преступника!
«Это обо мне. Объявка сделана. Твой выход, Вадим!»
Упоров распахнул ногой двери сарая, двинулся к офицеру, не обращая внимания на вскинутые стволы. Он решил — самое время.
Но офицер сказал:
— Стоять!
И зэк остановился. Наверное, за следующим шагом мог последовать отсекающий настоящее от будущего выстрел: зэк видел, как напрягся палец сержанта на спуске. Однако именно этого шага он не сделал. Не по страху, по другой, неизъяснимой причине, установившей запретную грань.
У всякой смерти — своё время. Его стояла перед ним так близко, что зэк чувствовал её землистый запах. Он к нему привыкал. Она не взяла его, точнее — не приняла, дала возможность сказать:
— Капитан, девчонка здесь ни при чем…
— Я так и думал, — офицер снова стал вежливым, попросил, повернувшись к Наташе: — Иди домой, детка, мы отведём твою собачку на живодёрню.
Она поглядела на него, не скрывая сожаления, снова взрослая и строгая, поднялась на одну ступеньку и ушла. Он подмигнул стоящим напротив автоматчикам, потому что хотел выглядеть бесстрашным, хотел, чтобы Наташа видела через тюлевые занавески на перекошенном окне — ему совсем не страшно.
