Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Стоит надо мной в дымке. Ну почему не оставит меня в покое?
— Вождь, на тебя последняя надежда.
Большая Сестра складывает бумаги, остальные сестры окружили ее. Наконец она встает.
— В таком случае, собрание откладывается, — говорит она. — Работников прошу собраться в комнате для медперсонала примерно через час. Итак, если больше ничего нет…
Поздно, не могу больше сдерживать ее. В тот первый день Макмерфи что-то с ней сделал, заколдовал своей рукой, поэтому она не слушается моих приказов. Но это же бессмысленно, любому дураку ясно; и я бы этого не сделал по собственной воле. Судя по тому, как сестра пристально смотрит на меня, раскрыв рот и не произнося ни слова, я понимаю, что попал в беду, но не могу остановиться. Какими-то невидимыми проводами Макмерфи подключился к ней и медленно поднимает ее, чтобы вытащить меня из тумана, на свет, где я беззащитен. Он тянет ее своими проводами…
Нет. Неправда. Я сам поднял ее.
Макмерфи издает радостный вопль, хватает и ставит меня на ноги, хлопает по спине.
— Двадцать один! С голосом Вождя стало двадцать один! Ей-Богу! И если это не большинство, я съем свою шляпу!
— У-У-УУУУ, — вопит Чесвик.
Ко мне спешат все острые.
— Собрание было закрыто, — объявляет сестра. Она еще улыбается. Вышла из дневной комнаты, идет на дежурный пост, но затылок у нее краснеет и набухает, словно вот-вот она взорвется.
Она не взрывается, по крайней мере, еще в течение часа. Улыбка у нее за стеклом какая-то кривая и странная, такой мы раньше не видели. Она просто сидит, и видно, как при каждом вдохе и выдохе у нее поднимаются и опускаются плечи.
Макмерфи смотрит на часы и объявляет, что вот-вот матч начнется. Он и несколько острых у питьевого фонтанчика драют на коленях плинтус. Я уже десятый раз за сегодняшний день подметаю чулан. Скэнлон и Хардинг ходят с полотером из конца в конец коридора, натирают пол воском, выписывая сияющие восьмерки. Макмерфи повторяет, что, по его мнению, подошло время матча, поднимается и бросает тряпку. Остальные продолжают работать. Макмерфи проходит мимо окна, откуда она свирепо смотрит на него, и ухмыляется ей, словно уверен, что на этот раз он одержал верх. Когда, наклонив голову, он ей подмигивает, ее шея слегка дергается.
Все продолжают заниматься своим делом, но краем глаза следят, как он тянет к телевизору кресло, потом включает телевизор и садится. На экране из вихря появляется картинка, где на фоне бейсбольного поля попугай чирикает остроумные песенки. Макмерфи встает, увеличивает громкость, чтобы заглушить музыку из динамика на потолке, подтягивает к себе и ставит перед собой стул, садится в кресло, перекрещивает ноги на стуле, откидывается в кресле, потом закуривает, чешет пузо и зевает.
— Хо-хо-хо! Сейчас бы только пива и чего-нибудь горяченького.
Видно, как лицо сестры становится красным, она изумленно уставилась на него и шевелит губами. Секунду она оглядывается, видит, что все наблюдают и ждут, как она поступит, — даже черные и сестрички украдкой бросают на нее взгляд, да и больничные врачи, потянувшиеся на собрание медперсонала, тоже наблюдают. Рот ее захлопывается. Она смотрит на Макмерфи, ждет, когда остроумная песенка закончится, потом встает, идет к стальной двери, где находятся приборы управления, щелкает переключателем, и картинка в телевизоре сворачивается, снова превращаясь в серое. На экране остается лишь светлая точка — глазок, прицелившийся прямо в сидящего Макмерфи. Но глазок этот ничуть его не беспокоит. По правде говоря, он даже не показывает вида, что на экране ничего нет. Он берет сигарету в зубы и сдвигает кепку почти на нос, так что вынужден откинуться назад, чтобы видеть из-под козырька.
Сидит так, сцепил пальцы на затылке, ноги на стуле, из-под козырька торчит дымящаяся сигарета — смотрит на экран телевизора.
Сестра, сколько может, терпит, потом подходит к двери дежурного поста и громко обращается к нему: советует помочь другим с уборкой. Он молчит, смотрит дальше.
— Я же сказала, мистер Макмерфи, что в это время вы должны работать. — Не голос, а электропила, которая натянуто завыла, врезаясь в сосну. — Мистер Макмерфи, предупреждаю вас!
Все прекратили работу. Она снова оглядывается вокруг и делает шаг к Макмерфи.
— Вы здесь в заключении, понимаете?.. И под моей юрисдикцией... и медперсонала. — Она поднимает руку, раскаленные красно-оранжевые пальцы впиваются в ладонь. — В моей юрисдикции и в моей власти…
Хардинг выключает полотер, бросает его в коридоре, идет за стулом, ставит рядом с Макмерфи, садится и тоже закуривает.
— Мистер Хардинг! Вернитесь к работе согласно распорядку!
Голос ее сейчас — пила, попавшая на гвоздь, и это так забавно, что я почти смеюсь.
— Мистер Хардинг!
Потом идет и берет стул Чесвик, за ним Билли Биббит, потом идет Скэнлон, потом Фредриксон и Сефелт, наконец все мы бросаем швабры, щетки, тряпки и приносим себе по стулу.
— Вы все… прекратите это. Прекратите!
И вот мы сидим в ряд перед выключенным телевизором, смотрим на серый экран, как будто отлично видим бейсбольный матч, а она кричит и неистовствует за нашими спинами.
Если бы кто-нибудь зашел и увидел, как несколько человек глядят на пустой экран телевизора, а пятидесятилетняя женщина визжит им в затылок о дисциплине, порядке и наказаниях, то подумал бы, что попал в сумасшедший дом.
Часть вторая
Где-то самым краем глаза вижу белое эмалевое лицо в дежурном посту, раскачивающееся над столом; вижу, как оно коробится и оплывает, пытаясь принять прежнюю форму. Остальные тоже наблюдают, хотя и делают вид, что заняты. Они притворяются, будто смотрят в пустой экран телевизора, но любой может заметить, как они украдкой бросают взгляды на Большую Сестру за стеклом, так же, как и я. Впервые она за стеклом на своей шкуре испытывает, что это такое, когда за тобой наблюдают, а твое единственное желание — опустить зеленую штору между своим лицом и этими глазами, от которых невозможно спрятаться.
Врачи-ординаторы, черные и сестры тоже смотрят на нее, ждут, когда она пойдет по коридору, уже подошло время назначенного ею самою собрания, ждут, чтобы увидеть, как она поступит, когда теперь всем ясно, что и она может терять самообладание. Она знает, что за ней наблюдают, но не двигается с места. Не двигается даже тогда, когда они не спеша тянутся по коридору в комнату медперсонала, без нее. Я замечаю, что вся аппаратура в стенах безмолвствует, будто ждет, когда она поднимется с места.
Тумана уже нет нигде.
Вдруг вспоминаю, что мне полагается убирать комнату медперсонала. Я всегда убираю ее, когда они проводят собрания, уже многие годы делаю это. Но сейчас мне так страшно, что я не могу встать со стула. Я всегда убирал эту комнату, потому что они думали, будто я глухонемой, но теперь, когда они видели, как я поднял руку по приказу Макмерфи, разве они не догадались, что я слышу? Неужели они не сообразят, что я не был глухим все эти годы и слышал секреты, предназначенные только для их ушей? Что они сделают со мной там, в комнате для персонала, если им все известно?
Тем не менее они привыкли видеть меня там. Если меня не будет, они наверняка поймут, что я не глухой, они решат: вот видите? Он не пришел на уборку, разве это не доказательство? Совершенно ясно, что нужно делать…
До меня начинает доходить, какой огромной опасности мы подверглись, позволив Макмерфи выманить нас из тумана.
Рядом с дверью, прислонившись к стене, стоит черный, руки скрестил на груди, розовый кончик языка бегает взад-вперед по губам, смотрит, как мы сидим у телевизора. Глаза, как и язык, тоже бегают, перебегают с одного больного на другого, останавливаются на мне, и я вижу, как его кожаные веки слегка приподнимаются. Долгое время он наблюдает за мной, понятное дело, думает, почему я так вел себя на собрании группы. Но вот он накренился вперед, отлепился от стены и идет в чулан, где хранятся швабры, выносит ведро с мыльной водой и губкой, поднимает мои руки вверх и надевает на одну ручку ведра, словно подвешивает котелок над костром.
