Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Тинки Холлоуэй положил трубку в своем вашингтонском кабинете и нахмурился. Клод Слэгенхоп, президент организации «Друзья глобального прогресса», нервозно жевавший спичку, сидя в кресле, поднял на него взгляд и спросил:
— Неважные дела?
Холлоуэй покачал головой.
— Он приедет, но… да, дела неважные.
И добавил:
— Сомневаюсь, что он пойдет на это.
— Так мне и сказал мой простофиля.
— Знаю.
— Сказал, что нам лучше не пытаться.
— К черту твоего простофилю! Мы должны! Придется рискнуть.
Этим простофилей был Филипп Риарден, неделю назад он доложил Клоду Слэгенхопу:
— Нет, он не возьмет меня к себе, не даст мне работы, я старался, как ты требовал, старался изо всех сил, но все без толку, он не пустит меня на свой завод. А что до его настроения — поверь, оно скверное. Хуже, чем я ожидал. Я знаю его и могу сказать, что у вас нет ни единого шанса. Его терпение на пределе. Надавим еще чуть-чуть, и оно лопнет. Ты сказал, что большие парни хотят быть в курсе. Скажи им, пусть не делают этого. Скажи, что он… Господи, Клод, если они на это пойдут, то упустят его!
— Немного же от тебя толку, — сухо сказал Слэгенхоп, отворачиваясь. Филипп схватил его за рукав и спросил с нескрываемым страхом:
— Послушай, Клод, по… по директиве десять-двести восемьдесят девять… если он уйдет, то… то не будет никаких наследников?
— Совершенно верно.
— Они заберут завод и… и все?
— Таков закон.
— Но… Клод, они не поступят так со мной, правда?
— Они не хотят, чтобы он уходил. Ты это знаешь. Удержи его, если сможешь.
— Но я не могу! Сам знаешь, что не могу! Из-за моих политических взглядов и… и за всего, что я сделал для тебя. Ты знаешь, кем он меня считает! Я никак не могу удержать его!
— Что ж, тем хуже для тебя.
— Клод! — воскликнул Филипп в панике. — Клод, они не оставят меня за бортом, правда? Я свой человек, разве не так? Они всегда говорили, что я свой, что я нужен им… что им нужны такие, как я, а не как он, люди с моим… с моим потенциалом, помнишь? И после всего, что я сделал для них, после всей моей веры, службы, преданности делу…
— Чертов болван, — отрывисто произнес Слэгенхоп, — да без него, на кой черт нам ты?
Утром четвертого ноября Хэнка Риардена разбудил телефонный звонок. Он открыл глаза, увидел ясное рассветное небо в окне спальни, небо нежного аквамаринового цвета, которое отбрасывало на старые филадельфийские крыши розоватый оттенок.
Несколько мгновений, пока его сознание было чистым, как небеса, пока он оставался наедине с собой и его душу еще не отяготили болезненные воспоминания, Хэнк лежал неподвижно, захваченный этим зрелищем и очарованный предчувствием слияния с миром, где будет царить вечное утро.
Телефон вернул его к действительности: размеренные, визгливые звонки аппарата надрывно взывали о помощи. Риарден, нахмурясь, поднял трубку:
— Алло?
— Доброе утро, Генри, — произнес дрожащий голос; звонила его мать.
— Мама, что так рано? — сухо спросил он.
— О, ты всегда поднимаешься на рассвете, и я хотела застать тебя, пока ты не уехал на завод.
— В чем дело?
— Генри, мне нужно с тобой увидеться. Поговорить. Сегодня. В любое время. Это очень важно.
— Что-нибудь случилось?
— Нет… да… то есть… я должна поговорить с тобой лично. Приедешь?
— Извини, не могу. У меня вечером встреча в Нью-Йорке. Если хочешь, приеду завтра.
— Нет! Не завтра. Необходимо увидеться сегодня. Необходимо, — в голосе ее слышались панические нотки; впрочем, если бы не странный, настойчивый тон ее механического голоса, он решил бы, что она разыгрывает очередную роль беспомощной, одинокой женщины.
— Мама, в чем дело?
— Я не могу говорить об этом по телефону. Мне нужно видеть тебя.
— Тогда, если хочешь, приезжай в контору…
— Нет! Только не в конторе! Мне нужно увидеться с тобой там, где можно поговорить спокойно. Неужели ты не можешь сделать одолжения и приехать сюда? Тебя просит мать. Ты так редко появляешься. Может быть, в этом не твоя вина. Но разве нельзя пойти навстречу, если я тебя прошу?
— Хорошо, мама. Буду в четыре часа.
— Замечательно. Спасибо, Генри. Замечательно.
В тот день Риардену показалось, что над заводом нависла какая-то легкая напряженность. Слишком легкая, чтобы определить ее природу, но завод был для него словно лицо любимой женщины, в котором он мог уловить мельчайшие оттенки чувств. Он заметил, что небольшие группы новых рабочих — человека по три-четыре — слишком часто собираются вместе. Их поведение, скорее, годилось для бильярдной, чем для заводского цеха. Он поймал несколько настороженных и враждебных взглядов, но махнул на это рукой: стоит ли задумываться о таких мелочах, да и времени нет.
Подъезжая к своему бывшему дому, Риарден резко затормозил у подножия холма. Последний раз он видел этот дом пятнадцатого мая, когда ушел из него. Это зрелище пробудило в его душе чувства, которые затем преследовали его на протяжение десяти лет, когда он туда возвращался: напряженности, замешательства, унылой неудовлетворенности, жесткого протеста и наивного отчаянья. Он старался понять свою семью… старался быть справедливым.
Риарден медленно пошел по дорожке к дому. Он был спокоен. Он понимал, что этот дом является памятником вины, — его вины перед собой.
Хэнк ожидал увидеть мать и Филиппа, но полной неожиданностью оказалась Лилиан.
Риарден остановился на пороге. Все трое стояли, вглядываясь в его лицо и в дверной проем за его спиной. За притворной благостностью их лиц скрывались страх и подвох, которые он научился понимать, словно они надеялись добиться своего, лишь взывая к его жалости, удержать его в этой западне, хотя один шаг назад — и он оказался бы вне их досягаемости.
Они полагались на его жалость и страшились его гнева; они не смели рассматривать третьей альтернативы — его равнодушия.
— Что она тут делает? — спросил Риарден, обращаясь к матери, голос его был бесстрастно ровным.
— Лилиан живет здесь после вашего развода, — оборонительно ответила мать. — Я не могла допустить, чтобы она голодала на улице.
Взгляд матери выражал наполовину просьбу, словно она просила не бить ее по лицу, наполовину торжество, словно она его ударила. Риарден понимал ее мотив: то было не сочувствие, между нею и Лилиан никогда не было особой любви, то была их общая месть ему, то было тайное удовольствие расходовать его деньги на бывшую жену, содержать которую он отказался.
Голова Лилиан застыла в приветственном кивке, на губах у нее была легкая испытующая улыбка, полуробкая-полунаглая. Риарден не делал вида, будто не замечает бывшую жену; он смотрел на нее, но словно на пустое место. Молча закрыв дверь, он вошел в гостиную.
Мать издала легкий, беспокойный вздох облегчения и поспешила сесть в ближайшее кресло, нервозно глядя, последует ли он ее примеру.
— Чего ты хотела? — спросил Риарден, садясь.
Мать сидела прямо и вместе с тем странно сутулясь, плечи ее были подняты, голова опущена.
— Милосердия, Генри, — прошептала она.
— Что ты имеешь в виду?
— Не понимаешь?
— Нет.
— В общем… — она суетливо развела руки в беспомощном жесте, — в общем… — ее глаза избегали его внимательного взгляда. — В общем, сказать нужно многое… и я не знаю, как это сказать, но… в общем, есть один практический вопрос, но сам по себе он неважен… я не потому позвала тебя сюда…
— В чем он заключается?
— Практический вопрос? В наших чеках на содержание, моем и Филиппа. Они должны были прийти первого числа, но из-за ордера на арест мы не можем их получить. Ты знаешь это, так ведь?
— Знаю.
— Ну и что же нам делать?
— Не знаю.
— Я имею в виду, что собираешься делать ты в связи с этим?
— Ничего.
Мать неотрывно смотрела на него, словно отсчитывая секунды молчания.
— Ничего, Генри?
— Я не в силах ничего сделать.
Они наблюдали за его лицом с какой-то ищущей пристальностью; Риарден был уверен, что мать сказала правду, что непосредственные денежные затрудения — не цель его вызова сюда, что они — только символ более широкой проблемы.
