Книга И. Са (СИ) - Килпастор Винсент (книги без сокращений txt) 📗
Не то чтобы меня пытали или ставили надо мной бесчеловечные эксперименты. Просто переход из единственного и неповторимого — в «одно из» шутка довольно болезненная. Я к тому времени считал уже себя ярким и неповторимым — вынужден был ловчить и подстраиваться чтобы слиться с cерой толпой. Высовываться в таких заведениях чревато.
Как и во всех институциях государства — в интернатах, санаториях и школах нас учат — «Мечтайте о великом! Дерзайте!», а потом заставляют спрашивать разрешения каждый раз когда надо выйти в туалет.
Дети с разной степенью психических отклонений, злобные женщины в крахмальных белых халатах, режим — заложили основы того что можно назвать профессиональным заключенным. Хочешь выжить — смотри что делают другие и повторяй. Не высовывайся — сливайся со средой.
План тетки был амнистировать меня за день-два до приезда родителей. Мой отец каким-то образом дознался о моих злоключениях. Через неделю «излечения», когда я уже вполне обвыкся к навязанным мне условиям жизни и обзавелся первыми корешами, вдруг, как из под земли возник мой папа.
Батя схватил меня в охапку, прижал в груди и не обращая внимания на протесты людей в белых халатах — вынес меня на волю — на руках, прижимая к широкой отцовской груди. Это, наверное, одно из самых больших чудес когда-либо случившихся в моей жизни.
Сейчас — много лет спустя, когда отец уже давно покинул нашу перенаселенную планету, в минуты душевной слабости я всегда вспоминаю это великое чудо спасения.
В шардонской тюрьме минуты слабости обычно накрывают когда я только проснусь. Я всегда слаб пока не раскачаюсь и не выпью кофе. В эти минуты меня можно взять голыми руками. Я лежу и мечтаю как вдруг откуда не возьмись, вдруг возникнет мой отец, поднимет меня на руки и вынесет — сквозь колючку, стены, камеры наблюдения, тупо, по-военному обритых ментов — вынесет на чистый свежий воздух. Я молюсь и говорю с небесным отцом, будто с богом. Но он все не приходит и не приходит. Разве что — во сне.
Матрица событий на Мейфлауэре похожа начала сбоить — вчера вечером снова привезли Пако. Того самого, Шпако — которого депортировали дней десять назад. Его высадили в Мексике, он поел там тортиллий, развернулся и юркнул обратно — через тоннель из Нуэво-Ларедо. На автобусах добрался до родного Пейнсвилля. Побыл несколько дней с женой и детьми — пока его кто-то снова айсовцам не слил. Круг замкнулся.
Правда, теперь Пако уже не мой сосед, он через два ряда с Аруной и Андрийкой. Снова всучил ему Маркеса — карма, Пако.
— Чертов Маркес! Не будет мне прухи пока не дочитаю гада!
— У него как раз похоже на твои циклы в пространстве и времени.
Что у нас еще нового? А, да — Джон Кошка скрысил арахисовые вафли Рэнди Спрингера. Мелочность этой фолькс-американской формы жизни не перестает поражать. Рэнди, конечно, же во всем обвинил понаехавших:
— Толька утром лежали здесь! Ссовсем крысы эмигрантские совесть утратили!
После инцидента с пропажей туалетной бумаги, я уверен, что Кошка не чист на руку. Поэтому когда Рэнди спрашивает у меня — не видел ли чего, а интервьюирует он за эти несчастные вафли весь барак, я с чистым горящим взором говорю:
— Вафли скрысил твой сосед — Джон Кошка.
Кошка вымученно ржет стараясь все обратить в шутку. Однако прокол он допускает минут через сорок. Деловито порывшись в тумбочке Рэнди — она соседствует с его собственной, злодей вдруг обнаруживает искомые вафли:
— Да вот жеж они! Ты куда смотрел, старый? Вот жеж они вафли-та, всю дорогу прям сверху лежали! Вот те на — совсем мозги повыжег химикатами Спрингер!
Далее по новостным каналам — Макс, молодой да ранний. Откинулся, а пойти некуда — мама в тюрьме, квартиру забрали, подруга наркомантка пропала из виду. Чертов потомок одесситов пристроился у родителей Исы на Вестсайде. Сказал им, что он адвокат сына — заполнял ему формы и вообще — боролся в суде. Теперь бирманские пенсионеры относятся к нему как к молодому просветленному и успешному лоеру.
Писать заметки нет ни сил, ни желания — моя жизнь однообразна и если я превращаю свое бытие в книгу — пора хоть какие-то перипетии и поворотные пункты вводить иначе читатель бросит на полстрочки. Мертвые заметки из мертвого дома. Пошел в библиотеку — остаться надо одному и подумать о каком-нибудь развитии сюжета. Хорошо бы закончить — но концовка книжки в руках у судьи Браун. Ей решать хэппи енд или нет.
Ни помогла ни роскошь одиночества, ни атмосфера библиотеки. Солнца в тот день не было — в окнах грязных обрывки облаков, как стиранные бинты полевого госпиталя доктора Живаго.
Вернулся в барак. Выпил кофе. Горячая вода в американской тюрьме — из под крана. Кипятильники запальней огнестрельного оружия. Пожара бояться буржуи. Так что кофе левоватый конечно — из под крана-то. Разложил бумаги, пытаясь сосредоточиться в этом круглосуточном гомоне вавилонского столпотворения.
Приперся Иса. Ему видишь ли какого-то гавна надо заказать с магазина, а он после того как заказал фиников вместо супа переживает посттравматический синдром. Уже почти три месяца как мы здесь — неужели трудно собрать квитанции от удачных шопингов и надписать коды по бирмански: «сахар», «мыло», «портативное радиодилдо».
Мягко послал его подальше. Бирманец не услышал. Оттолкнул. Он подумал я игры играю. Снова прет со своим арахисовым маслом. Вдруг наорал на него благим матом — торкнул кофеин видимо. Иса обиделся. Ушел. Теперь чувствую себя гавном. Вот выпустят Ису через пару дней — не успею примириться. И будет Иса обижаться как побитая собака до конца моих дней. Нехорошо вышло.
В башке все смешалось — писанина казалась совершенным абсурдом. Кому она нужна вообще? В последнее время будто навязываюсь людям — ну почитайте меня, ну пожалуйста! Нахер людей.
Позвали в церковь. Пошел с робкой надеждой. Может сбалансирую настройки там?
В церкви тоже маатрица вовсю сбоит — ну нет продолжения у моей книги и все тут — Тим из Теста и его одноглазый друг снова взялись Американ снайпера вместо Библии пересказывать. Халтурщики чертовы, обнаглели совсем. Под занавес запели о необходимости «поучить» Северную Корею. За спасение и демократизацию Кореи никто молиться не хочет. Поступает предложение помолиться о мексиканцах которые задохнулись в большегрузном фургоне пересекая техасскую границу. Негр-водила поленился включить рефрижератор — они попросту спеклись. Выживших и водилу арестовали на парковке Волмарта, когда кто услыхал стон «Агва, агва — воды, пор фавор».
За мигрантов Тим молиться неохотно. Страдания снайпера ему ближе.
— Когда ко мне во двор лезут непрошеные гости — я могу пристрелить, Джон Кошка добавляет свои пять копеек — Бох дал, бох и взял.
Тим с ним соглашается:
— Не пулю так автоматную очередь, как во Вьетнаме.
Вот вам и вся Библия. Разошлись в атмосфере всепрощения и братской любви.
Папа не приедет меня забирать. Папа умер несколько лет назад, а я даже на похороны не смог поехать. Я застрял здесь, в тюрьме без приговора, без преступления, без паспорта — под выкупом как кавказский пленник в яме под саклей.
Хочется стать плечом к плечу к батьке Нестору Махно на тачанку, нежно приложиться к рукоятки максима и слушать, слушать характерный круп этого вечно простывшего пулемёта, до последней ленты.
Попытался вернуться к заметкам — отвлечься. Подсел поляк — Доминик. Он из Чикаго. Бывший краковский экскурсовод, двадцать лет в США. Ни у него, ни у жены документов нет. Оснований их получить ноль. Раньше можно было — с большим скрипом легализоваться через детей-граждан. Сейчас Трамп все заморозил, да еще к самим детям подбирается. А бывший экскурсовод, кандидат искусствоведения — теперь водитель большегрузного трака. Удалась американская мечта. В самом Чикаго живет, не то что Краков вонючий. Дети говорят по-английски без акцента, а польский понимают с трудом. Живи себе и радуйся — ан нет, жена начала проявлять признаки параноидальной шизофрении. Голоса в голове рассказали жене по-секрету, что Доминик задумал ее убить. То он сыплет ночью отраву в корицу, то разбивает унисон гаек на колесах ее Аккорда.
