Цвет пурпурный - Уокер Элис (книги без регистрации TXT) 📗
Оно? я спрашиваю.
Ну да. Оно. Бог не он и не она, а оно.
А как оно выглядит? спрашиваю.
А никак, Шик говорит, На кой ляд ему выглядеть? Картина тебе, что ли? Это такое, что нельзя увидеть по отдельности от всего остального, включая себя самово. Бог это все, говорит Шик, вот такая моя вера. Все, что было, есть и будет. И когда ты чуешь это, и радуешься при том, считай, ты нашла ево.
Шик ужас какая красивая бывает, скажу я тебе. Нахмурила она бровки, во двор взглянула, откинулась в кресле и стала как роза.
Как я с белым стариканом разделалась, говарит, первым делом увидела деревья. Потом воздух. Потом птиц. Потом других людей. И вот однажды сидела я, тихая и несчастная, как дитя без матери, и пришло оно ко мне: чувство пришло, будто я не отдельная от мира, а наоборот, часть всево. Мне казалось тогда, ежели дерево срезать, у меня на руке кровь выступит. Я заплакала и засмеялась, и стала по всему дому носиться. Я сразу поняла, чево это такое. Когда оно приходит, тут не ошибешься. Это как сама знаешь что, говорит она, и сбоку по ноге меня поглаживает.
Шик! говарю я.
Ага, говарит, Бог любит всякие такие штуки. Им же они и сделаны, среди прочего добра. Когда знаешь, если что Богом сделано, то удовольствия больше получаешь. Расслабься и плыви, куда тебя несет, и хвали Бога, что у тебя есть радость.
А што, по Богову-то энто прилично?
Ага, говорит она, Бог же сам все сделало. Слушай, Бог любит все, чево ты любишь — и еще кучу других вещей, какие ты не любишь. Но больше всего Бог любит похвалы.
Так по-твоему оно тщеславное? спрашиваю я.
He-а, она говорит. Не тщеславное. Просто ему хочется, чтобы нам было хорошо. Оно злится, ежели мы, скажем, идем по полю и не замечаем пурпурных цветочков среди травы.
А чево оно делает, когда оно злится на нас.
A-а, что-нибудь новенькое для нас придумывает. Люди считают, будто главное Богу угодить, будто это для нево самое главное, хотя любому дураку понятно, что оно само нам изо всех сил угодить старается.
Да-а? говарю я.
Да-а, она отвечает, устраивает нам всякие маленькие приятности, когда мы меньше всего ждем.
Так ты говоришь, оно хочет любви, как в Библии?
Ну да, Сили, Шик говорит, а что не хочет любви? Мы-то сами как себя ведем? Цветы дарим, песни поем, танцуем, глазки строим, чтобы нас любили. Ты замечала ли, как деревья стараются, чтобы на них нимание обратили? Только что не ходют.
Сидим мы с Шик и о Боге беседуем, только я еще как в тумане. Старикана белого все пытаюсь из головы своей изгнать. Так я с ним носилась, што на сделанное им даже времени не хватало смотреть. На колоски (как это оно такие придумало?), на пурпурный цвет (откуда такой взялся?), на цветы полевые. Ничего не видела.
А теперь глаза открыла и поняла, што я за дура. Супротив любой травинки у меня в огороде, Мистер __ ништо. Нет, все таки не совсем. Энто как Шик говорит, коли хочешь хоть что-нибудь увидеть в мире, надо мужика из глаза своего вынуть.
Весь вред от мужика, Шик говорит, Он тебе и на пакете с крупой, и по радио, и в собственных мыслях. Он хочет, штоб ты думала, будто он все и везде. А стоит только начать так думать, готово дело, ты уже думаешь, будто он Бог. Да нет же. Ты, когда молишься и вдруг мужик у тебя перед глазами начинает маячить, скажи, чтобы убирался сию минуту, говорит Шик, а вместо него вообрази воду, цветы, ветер, камень большой вообрази.
Не так то это просто, скажу я тебе. Столько времени он мне глаза мозолил, што и не думает исчезать. Еще и угрожает, громом, молнией, потопом и землетрясом. Дерусь я с ним. Даже молиться некогда. Как только представлю камень, тут же в ево швыряю.
Аминь.
Я сказала Шик, больше Богу я не пишу, а пишу тебе, дак она смеяться стала. Нетти же нас никово не знает, говорит мне. Будто я ничево не понимаю.
Которую мэрову прислугу ты видела тогда, это наша София. Еще сумки да авоськи несла за белой, помниш, тогда, в городе? София, Харпова жена, сынка Мистера __. Как она мэровой-то жене нагрубила да мэру по роже съездила, ее в полицию забрали. Она сперва в тюрьме сидела, в прачечной там работала да загибалась потихоньку. Апосля мы ее в мэров дом прислугой пристроили. Жила она в маленькой клетушке под ихним домом, но все лучше чем в тюряге. Мух много, дак хошь не крысы.
Вобщем держали они ее одиннадцать лет с половиной, да и отпустили на шесть месяцев раньше срока за хорошее поведение, и наконец она домой смогла вернуться. Старшие ее дети уже семьями обзавелись да разъехались кто куда, а младшие ее теперь не признают. Думают, она какая-то чудная, старая и слишком уж носится с белой девчонкой, которую она вырастила.
Вчерась мы все обедали в Одессином доме. Энто которая Софиина сестра, она же всех ее детей вырастила. Ну так вот значит, она, муж ее Джек, Харпова баба Мышка и сам Харпо. И мы.
София притулилась на углу огроменного обеденного стола, будто другово места ей не нашлось. Дети мимо нее шныряют, словно и нет ее вовсе. Харпо и Мышка друг с другом как старая семейная пара. Дети Софиины Одессу мамой кличут, а Мышку тетей. Софию зовут «мисс». Только Харпова с Мышкой малышка, Сюзи Кью и привечает Софию. Сидит насупротив ее и глаза на ее таращит.
Поели мы, тут Шик стул отодвинула, сигарету закурила и говорит, Друзья мои, хочу вам кой-чево сказать.
Чево? Харпо спрашивает.
Уезжаем мы, Шик говарит.
Да? Харпо говарит, а сам за кофейником тянется, и на Грейди посматривает.
Мы уезжаем, Шик опять говарит. Мистер __ сидит словно по башке стукнутый. Он всегда такой, когда Шик объявляет, што ей ехать надо. Поежился, брюхо себе почесал, потом мимо ее уставился, будто никаких слов и не сказано.
Грейди говарит, Народ вы конешно хароший, соль земли и все такое, да ничево не поделаеш, надо двигать.
Мышка молчит, в тарелку свою уткнувши. Ну и я молчу. Жду, когда сыр-бор начнется.
Сили едет с нами, Шик гаворит. Мистер __ резко голову выпрямил. Чево ты сказала? говарит.
Сили едет со мной в Мемфис, говарит Шик.
Только через мой труп, Мистер __ гаварит.
Это как прикажешь, Шик отвечает не дрогнув.
Мистер __ со стула было приподнялся, на Шик посмотрел и назад уселся. Ко мне повернулся. Я-то думал, ты наконец успокоилась, говорит. Чево теперь неладно?
Пес ты шелудивый, вот чево, говорю я. Давно пора с тобой распроститься и двинуться навстречу новой жизни. И твой труп будет мне ступенькой.
Чево ты сказала? он спрашивает, остолбенев.
Все за столом рты разинули.
Ты отнял у меня мою сестру Нетти, говарю я. Единственную на всем белом свете, которая меня любила.
Мистер __ тужится чево-то сказать. НоНоНоНоНо. Похоже будто мотор затарахтел.
Нетти с моими детьми домой едут, говарю я. Как она приедет, мы тебе задницу-то начистим.
Нетти с твоими детьми! Мистер __ говарит. Ты, кажись, спятила.
Да, мои дети, говарю. И хорошие дети. В Африке выросли, где хорошие школы, свежий воздух и спорт. Не то што твои дураки, без отцовской опеки да заботы выросшие.
Постой-ка, постой-ка, Харпо говарит.
Черта лысого я буду тебе стоять, я гаварю, Вот ты, ежели б ты Софию не гнобил, разве ж ее белые бы сцапали.
София аж на несколько минут жевать перестала от моих слов.
Это вранье, Харпо говарит.
Доля истины в этом есть, София говарит.
Все на нее оборотились, будто впервые ее за столом приметили. Будто голос из могилы раздался.
Поганые вы были дети, все до одново, я говарю. С вами не жизнь была, а каторга. И ваш папаша туда же, куча дерьма.
Мистер __ размахнулся было ударить меня, да я навстречу евоной ладони складной ножик сунула.
Ах ты сука, он говорит. Что люди скажут, как узнают, што ты в Мемфис укатила, будто у тебя дома нет.
Шик говорит, Альберт, ты хоть думай, что говоришь. Почему бабам должно быть дело до того, что люди скажут, это для меня тайна, покрытая мраком.
