Успеть. Поэма о живых душах - Слаповский Алексей Иванович (читать книги без регистрации полные txt, fb2) 📗
И Галатин понял: да, цирк.
Пиджак, шарф и кепи, не использованные, оказались в шкафу вместе с другими неудачно купленными вещами, а старый кардиган был придирчиво осмотрен и признан вполне годным, и, когда Галатин надел его, показалось, что оба вздохнули с облегчением, и владелец, и кардиган: муки выбора кончились.
Может, превращение в ковбоя произошло еще и потому, что там, у манекена, до Галатина дошло, что он напрасно искал что-то похожее на прежнее. Нужно совсем другое. Вот и перелицевался, сразу почувствовав, что это — его, это ему нравится больше всего, как бы ни смотрели и что бы ни говорили окружающие.
Но сейчас особая ситуация: надо одеться не только для дороги, а и для Алисы, в ветхом кардигане он будет совсем-совсем дедушкой, не примерить ли забытый пиджак? Галатин надел светлую рубашку, достал из шкафа пиджак, достал и шарф, не стал вязать замысловатых узлов, просто закинул один конец за спину, надел и кепи, не скособочивая, а прямо, и только после этого встал перед зеркалом, чтобы сразу увидеть готовую картину. И картина показалась вполне достойной. Немного похож на журналиста из американских фильмов про двадцатые годы, но в целом смотрится прилично и умеренно оригинально. Галатин тщательно свернул пиджак и рубашку, аккуратно поместил в пакет и уложил в чемодан на колесиках, любимый свой неубиваемый чемодан с металлическими уголками, купленный когда-то в Хельсинки, где он оказался с одной московской рок-блюзовой группой, позвавшей его вместо заболевшего музыканта.
В дорогу же лучше всего надеть старого друга, которому почти четверть века: и удобно, и привычно, и практично, и тепло. Плюс та самая серая куртка и те самые черные ботинки, которые Галатин предал в ковбойском магазине, но сохранил. И зимняя шапочка-нахлобучка лыжного фасона, в каких все сейчас ходят, начисто забыв про меховые шапки-треухи, которые в советское время были красой и гордостью каждого мужчины. Все вернулось на круги своя, хотя, глядя на себя в зеркало перед выходом, Галатин отметил, что выглядит постаревшим лет на десять. Зато неприметно и не вызывает вопросов.
Он закончил укладку чемодана, протер фланелью гитару — решил взять ее, чтобы поиграть для Алиски, закутал, как всегда делает в холодное время, поместил в кофр, после этого поговорил с отцом, втолковывая ему то, что тот наверняка через пять минут забудет, зашел к тете Тоне, попрощался, тетя Тоня перекрестила его и просила не беспокоиться. Благословленный таким образом, Галатин поехал к Виталию. Затратил на дорогу больше часа, но все равно был на месте около семи вечера, за час с лишним до выезда.
Виталий, стоя на подножке, что-то делал в кабине, оглянулся на входящего в ворота Галатина, увидел кофр, спросил:
— Петь для меня будете?
— Не пою, только играю.
— Ясно. Можно в кузов, у меня там крепеж, ничего не побьется.
— Чемодан поставьте, а гитару в кабину. Есть место?
— Да полно!
Виталий поставил чемодан в кузов и прикрепил его к борту двумя прорезиненными шнурами с крюками, а кофр отнес в кабину и сунул на спальное место за креслами. После этого пригласил в дом, где представил жену свою, Ларису, красивую, высокую сероглазую женщину; она накрывала на стол.
— Покушать не откажетесь? — спросила она.
На столе дымились в миске котлеты, парила в другой миске картошка-пюре, в стеклянных вазах влажными горками грудились соленые огурцы, помидоры, капуста, а перед Виталием, который сел за стол, тут же была поставлена тарелка, а в ней пламенели жаром и жиром щи рубиново-красного цвета, мелко посыпанные зеленой моросью петрушки и укропа, в середине щей высился небольшой айсберг густой сметаны, еще не размешанной. Галатин хоть и съел что-то перед выходом из дома, но разве это что-то сравнится с такой аппетитной красотой.
— Если немного, — сказал он.
— Это уж как захотите, — отозвалась Лариса, и Галатин сел, и перед ним оказалась такая же тарелка со щами, как и перед Виталием. Виталий немного хмурился, как хмурятся почему-то перед едой все серьезные и уважающие себя люди, словно стесняясь своего аппетита, особенно в присутствии посторонних.
— Оксана! — позвала Лариса, глядя вверх.
Было тихо.
— Три раза звать? — спросила Лариса.
По крутой лестнице со второго этажа спустилась девочка Оксана, ровесница Алисы, вся в мать, сероглазая красотка.
Прошла к столу, села.
— А поздороваться?
— Здрась, — сказала Оксана. — Я щи не буду.
— Будешь, — возразила Лариса. — Хоть немного первого надо съесть.
И подала дочери тарелку, где было чуть меньше, чем у Виталия и Галатина, но тоже достаточно.
— Не съем! — зароптала Оксана.
— Ты начни, а там посмотрим, — посоветовала мать.
Виталий аккуратно размешал ложкой сметану, добиваясь, чтобы поверхность щей была однородного цвета. То же сделал и Галатин. Лариса, обслужив всех, села к столу, но без щей, положила только на тарелку котлету и две помидорки.
— Сама вот щи не ешь! — упрекнула Оксана.
— Мне худеть надо.
— А мне не надо?
— Ты растешь и не в меня пошла, слава богу, в отца, сухенькая.
— Ничего я не сухенькая!
— Ну, стройная.
Оксана кивнула, согласившись, и взялась быстро зачерпывать и отправлять в рот щи. Видимо, возиться с едой она не любила.
— Не хлюпай, дядя подумает, что ты некультурная! — поучила ее Лариса.
— Да ладно! — недовольно пробормотала Оксана, но есть стала помедленнее.
А Виталий, который, надо сказать, тоже весьма звучно прихлюпывал, и вовсе притормозил, посмотрел на щи, словно размышляя, как их теперь есть, на Оксану — довольно мрачно, косвенно на Галатина, чтобы увидеть, как он ест, и сравнить с собой, а Галатин ел, как был приучен бабушкой Верой, беззвучно, не всасывая жидкое ртом, а аккуратно вливая в себя. Ну вот, подумал Галатин, теперь у Виталия испортятся и аппетит, и настроение, и это скажется на всей поездке. Сейчас будет из-за слов жены сдерживать себя, нарочито манерничать, а свободолюбивые люди этого не любят.
Однако Виталий не только не перестал прихлюпывать, но продолжил это делать громче, чуть ли не демонстративно, а остатки, взяв тарелку, выпил через край, вытер рот тыльной стороной ладони и выдохнул с удовольствием:
— Ха!
Оксана засмеялась, Лариса улыбнулась, но улыбнулась с укоризной, которую наверняка выразила бы и словами, если бы не гость.
Галатин понял, что между женой и мужем идет давний, явный и тайный спор о манерах. Это часто бывает в семьях, когда у одного из супругов более высокие понятия о благопристойности, о правилах поведения, а партнер — сторонник естественности и нестесненного проявления привычек и склонностей. Даже в том, как обставлено жилье, видны признаки этого спора. Комната, высокая и очень просторная, была одновременно и столовой, и гостиной, и кухней. Вся мебель в одном колорите — под дуб, что было в моде двадцать и тридцать лет назад; возможно, Лариса с детства впечатлилась этим и мечтала иметь что-то подобное, и заимела, когда появилась возможность. А на полу, на диванах и креслах — узорчатые ковры и коврики, тоже из детских мечтаний. Зато в углу, у окна, стоял стол на металлических ножках, на столе ноутбук, пластиковый стакан для ручек и карандашей, над столом две книжные полки, из чего-то серебристого, застекленные. Наверняка — пространство Виталия, которое он полемически устроил совсем в другом духе. Надо полагать, слово хайтек было ему известно, хотя вряд ли он досконально понимал, что это такое.
Однако чувствовалось, что спор этот — мирный и, возможно, игровой, от которого обе стороны получают удовольствие. И обе готовы на уступки, что тут же подтвердилось: Виталий, поступив назло жене со щами так, как может позволить себе хозяин дома, не утруждаясь церемониями, с котлетой управлялся грамотно, орудуя ножом и вилкой, показывая жене: не думай, я знаю, как надо, но не терплю, когда мне указывают. Так же аккуратно, почти церемонно, он подцеплял вилкой и пюре. Но помидор, соленый и цельный, вилкой и ножом не разделывают, и Виталий оставил его на потом, не решив, как с ним быть. Лариса подала пример — взяла небольшой тугой помидор тремя пальчиками, поднесла ко рту, надкусила и тут же припала губами, будто целовала его, и начала потихоньку вбирать мякоть помидора, негромко всасывая, глядя сбоку на Галатина улыбчиво-извиняющимися глазами: ну да, всасываю, но как помидор есть, если не всасывать? — так уж он устроен!
