Мультики - Елизаров Михаил Юрьевич (книга регистрации .txt) 📗
Галина Аркадьевна проводила его поворотом головы, а затем сказала:
— Рымбаев! Без году неделя в новом коллективе — и уже драка… — Она сурово смотрела через увесистые стекла роговых очков. — Рымбаев, ты хоть соображаешь, что несколько минут назад ты зверски избил своего одноклассника?! Ты же мог его искалечить! — Она смерила меня критическим прищуром: — К сожалению, я понимаю причину твоей злобы — это зависть к более красивому, способному товарищу… — Поджала губы, покачала головой, словно действительно меня раскусила. — Растешь мерзавцем, Рымбаев! По-хорошему, мне надо было бы вызвать милицию…
Она говорила, а я читал в ее взгляде, что я более чем средний ученик, что у меня самые заурядные родители, и сам я низкорослый и невзрачный и оттого злой, и фамилия у меня Рымбаев. И еще я вдруг понял, какая она чудовищная махровая дура.
— Я не знаю, где ты раньше учился, но заруби себе на носу, — Галина Аркадьевна потыкала наманикюренным ногтем себе в горбинку на крупной переносице, — в нашей школе тебе никто не позволит хулиганить. Передай отцу, что я жду его в любой день на этой неделе…
Не скрою, избиение Алферова принесло мне некоторую популярность в классе. Ко мне не то чтобы потянулись, но отношение в корне изменилось. Алферов и его ординарцы подбивали класс на бойкот, но эта затея провалилась из-за того, что меня окружало не молчаливое презрение, а безмолвное уважение перед силой. Тем более вскоре на уроке физкультуры я подтянулся на турнике сорок раз и пробежал три километра с лучшим результатом по школе. Физрук не мог на меня нарадоваться и сказал, что отправит на районные соревнования.
После беседы с «классной» папа меня не ругал, но было видно, что он очень расстроен моим поведением. Ночью я слышал, как родители долго шептались, обсуждая мое будущее, и вздыхали.
Дворовые знакомцы с подачи Леща называли меня Карманный Рэмбо или просто Рэмбо, реже Германом. А кто такой Рэмбо, я узнал, когда через пару недель впервые сходил в видеосалон и посмотрел «Первую кровь». Новая кличка и образ, связанный с ней, меня вполне устраивали, особенно без приставки «карманный».
Почти каждый вечер я шел за гаражи пообщаться с новыми товарищами. Меня уже никто не задирал — я стал своим и подрался всего только один раз со старшим пацаном по кличке Шайба. Мы курили, я сплюнул на землю, а ветер отнес плевок Шайбе на кроссовок. Шайба грубо сказал, чтобы я плевок вытер. Я отказался, потому что попал-то я не нарочно. Шайба подошел ко мне и размазал плевок о мою штанину. Я не раздумывая съездил Шайбе в челюсть. Шайба был сильнее меня и второй год занимался дзюдо, но, как выразился Борман, «Шайба отхватил пиздюлей по всему периметру». Но это был единственный случай такой междоусобицы. Позже Шайба согласился, что был неправ.
Лещ и Борман уже отслужили в армии, вроде нигде не работали, хотя Лещ говорил, что он и Борман «держат кооператив». Лещу было двадцать два, а Борману двадцать один. Я не могу сказать, что они верховодили всеми. Единой компании не существовало. Лещ и Борман были сами по себе, и все считались с их старшинством и авторитетом. Моими ровесниками были Боня и Саша Тренер. Серега Козуб — он, кстати, единственный, у кого кличка совпадала с фамилией, мы его так и звали «Козуб» — учился в девятом. Именно от Козуба, Тренера и Бони я отмахивался в тот первый вечер нашего знакомства, когда сломал нос Шеве. Все четверо — Боня, Тренер, Козуб и Шева — были из моей школы. С ними я сошелся наиболее близко.
Шева оказался на год старше меня, но учился вообще в седьмом, потому что дублировал пятый и шестой классы из-за неуспеваемости. Шайба был в девятом, но не в нашей школе, а в сто тридцать восьмой, что за универсамом. Лысый и Куля учились в радиотехническом техникуме, Лысый на втором курсе, а Куля на третьем. Из сто тридцать восьмой на гаражи приходили еще двое: Паша Конь и Тоша. Они были в десятом классе и общались попеременно то с Лысым и Кулей, то со мной, Боней, Шевой, Тренером, Козубом и Шайбой.
Через несколько дней после моей первой драки я встретил в школе Шеву. Нос ему вправили, и мы быстро помирились — на своих Шева зла не держал. Вскоре я узнал, что у Шевы глухонемая мать, что он из многодетной семьи и поэтому может по талонам бесплатно питаться в школьной столовой. Ходил он всегда в затрепанной форме, из обуви у него до зимы были кеды. Шева, наверное, слегка отставал в умственном развитии, я однажды подглядел, как он делал домашнее задание по алгебре, что-то вычитал: так он даже не записывал цифры, а рисовал ряд палочек, зачеркивал вычитаемое число и снова пересчитывал палочки — Шева так и не научился считать в столбик!
Мы как-то сидели на ящиках, и Боня рассказывал анекдот:
— Пацан малой ведет телку на веревке, его спрашивают: «Куда идешь?» — «Телку к бычку веду». — «А что, папка сам не может?» — «Папка-то может, но бычок с пользой выебет!»
Шева смеялся громче всех, а затем добавил:
— Вот ведь телка какая тупая, согласилась с бычком…
— В смысле? — опешил Куля.
— Ну, телка могла же сказать пацану малому: «Ты че, я не пойду, я лучше с обычным мужиком поебусь, чем с быком».
— Шева! Это не телка тупая, а ты тупой! — Куля оглушительно заржал, а за ним и все остальные.
— Видишь ли, Шевочка, — издевательски говорил тогда Лещ, — тебе это будет сложно представить, но «телка» — это не только девушка, но еще и корова!
С тех пор Шеву часто подкалывали, если рассказывался анекдот. Потом кто-нибудь объявлял: «А теперь Шева нам объяснит, что понял!»
Шева обижался и под общий хохот угрюмо отругивался. Это забавляло всех еще больше. При этом к Шеве относились тепло. Он хоть и был физически не особо крепок, но дрался здорово, особенно когда немного выпивал — недостаток мощи у него возмещался приступами расторможенной ярости — Шеву словно разрывало на тысячу кулачных движений. Из-за маленького роста его чаще всего брали как зачинщика в уличных мероприятиях.
А занималась наша компания в свободное время довольно-таки неблаговидным делом. Прогуливаясь по району, мы подстерегали встречных ребят и угрозами расправы вымогали мелочь. За несколько часов такой охоты можно было легко настрелять рублей пять. Деньги делились поровну и тратились обычно на видеосалон и сигареты.
Впервые меня взяли с собой на дело Лысый, Куля, Тоша и Паша Конь. К середине сентября я выучил наизусть все нехитрые речевки и их вариации, предваряющие отъем денег: «Эй, пацан, стоять! Иди сюда, не бойся! Сюда, кому сказали? Ты с какого района? Кого знаешь? Деньги есть? Какие двадцать копеек? А если я больше найду, то хуже будет… Все, щас в торец бью!» — и уже через неделю обучения сам остановил какого-то тощего дылду-десятиклассника и под одобрительные взгляды моих товарищей получил из его кармана мятый пергаментного цвета рубль, пропитанный мокрым теплом и страхом.
Начитанный Борман говорил, что в уличной команде, как в театре, у каждого есть свое, пусть и гопническое, но амплуа, соответствующее внешним данным, ну и характеру. Чтобы успешно работать и производить впечатление на обираемого «зрителя» на сцене, то бишь на улице, для колорита обязательно нужны: «Сильный» — просто крепкий парень, мышечный костяк, гири-кулаки; «Жирный» — громоздкий увалень, символизирующий «мясо», удельный вес команды; «Подлый» — вертлявый, липкий персонаж, от которого неизвестно чего ждать — улыбочки или заточки в бок; «Нервный» — тощий, дрожащий от внутренней злобы, бесноватый отморозок — ой, что будет, если дать ему волю; и конечно же «Главный» — руководитель, в разной степени сочетающий в себе качества всех вышеназванных амплуа. Борман подчеркивал, что лучше всего, когда «Главный» красив — красота всегда царит над жиром, силой и злобой. И нужен еще «Малой» — коротышка, «мелкий», малолетняя наглая рожа. Это он первым подкатывает к жертве из уличных подворотных кулис, открывая бандитский спектакль. От работы «Малого» зависит многое. Если «Малой» умело действует, то остальным, по сути, и стараться нечего — даже если «Сильный» — не силач, а одна видимость, «Нервный» — не сама жестокость, а кривляющийся клоун, «Жирный» — просто трусливое сало, то все искупит и устроит ловкий «Малой». Он в одиночку ошеломит, запугает и соберет дань. «На профессионального „Малого“ любая бригада должна молиться», — так говорил Борман.
