Детство в девяностых (СИ) - Стилл Оливия (е книги .TXT) 📗
— Счастливые американцы! — с набитым ртом пробубнила Даша, уплетая за обе щёки кудрявую лапшу, — Они, наверно, всё время это едят… Нам бы так.
— А ты не завидуй, — походя, бросила баба Нюра, — Говно они едят, американцы-те. И консервы ихния — один трахмал…
— Ну уж, и говно, — насупилась девочка.
— Конешно, говно. А то не говно, что ль? Какфекты ихния — говно и есть. Я вон попробовала, так зубы разболелись, что силы моей нету!..
— От такие-то как ты Родину и продали, — прогудел со своей табуретки дед Игнат, — За говно-то за энто американское…
Однако Даша всё равно продолжала втайне надеяться, что американцы приедут ещё раз, и снова привезут изумительные яства в коробках с «гуманитарной помощью». Но американцы больше не приезжали.
— Они и не приедут, — убеждённо сказала ей Кристина, когда та поделилась с ней своей мечтой.
— Почему? — разочарованно спросила Даша.
— Так… Молния не бьёт два раза в одно место. Это ещё чудо, что их вообще в нашу глухомань каким-то ветром занесло…
— А ты любишь американцев?
Кристина слегка задумалась.
— Не знаю…
— Ах, вот хорошо было бы, если б золотую рыбку поймать! — воскликнула Даша, — Я б тогда три желания загадала. Первое: чтоб тебя моей сестрой сделали, второе — чтоб приехали папа с мамой… А третье: чтоб приехали американцы и привезли нам каждому по огромной-преогромной коробище с вкусностями, вот такущей, величиною с дом!
И Даша энергично развела руки в стороны, показывая размер коробки. Кристина расхохоталась.
— Да ты ж её не съешь — лопнешь…
— Не лопну — я не враз же всё съем! Буду каждый день есть помаленьку… Может, и на целый год хватит…
— А у меня мечта, — сказала Кристина, — Чтобы я стала здоровая, и могла бы ходить в школу и помогать маме по дому… А ещё в лес очень хочется… за земляникой… Последний раз я там ещё до болезни была…
— Так, Даша, опять ты тут, — окликнул её голос тётки Натальи, — Ты уроки к завтрему выучила? Иди учи, а то двойку получишь…
И Даша со вздохом пошла учить уроки.
Глава 5
Как только наступало лето, в деревне начиналась жизнь.
Жизнь кипела на улицах, на огородах, в каждом дворе. Избы гудели как пчелиные ульи. Из города приезжали к старикам дети, привозили внуков на каникулы. Приезжали и к Ромашовым, и к Лукашовым, и к Лепанычевым. Днём улица оглашалась пронзительными детскими визгами — играли в лапту, в испорченный телефон, в салки и жмурки, а к тарзанке на дубу, обычно пустующей, выстраивалась кишащая очередь. Вечером же, когда детей загоняли по избам спать, улица меняла свой тембр: ломкие юношеские голоса подростков с весёлым матерком и рокот их мотоциклов прорезали вечернюю тишь. Когда же заря сменялась голубыми сумерками летней ночи, к звонкому эху молодёжных гулянок добавлялись приглушённые тунц-тунц, доносящиеся из сельского клуба.
Иногда Даша, лёжа под пологом в сенях, могла по неясным, еле уловимым ритмам угадать, что это была за песня: «I like to move it move it» или «Gut gut super gut». В такие моменты её охватывала жгучая зависть к тем счастливцам, что танцевали сейчас под эти ритмы и цветомузыку в этом самом крутом заведении на свете. И тогда она не хотела уж больше оставаться маленькой, и страстно желала хоть чуть-чуть подрасти… ну, хотя бы лет до четырнадцати, как Лариска. Больше не надо, двадцать лет — это уж совсем взрослая тётя.
Вышеупомянутая Лариска тоже приезжала на лето к бабе Нюре со своими родителями: тётей Людой и дядей Лёней. Приезжал и дядя Слава, Валеркин папа, и незамужняя тётя Валя, мамина сестра-близнец. В избу порой набивалось столько народу, что негде было спать. Детям стелили в сенях под пологом; а они и рады были убраться подальше от взрослых, чтобы можно было беспрепятственно болтать, драться подушками и шалить аж до первых петухов.
Под утро, когда деревню окутывал сырой молочно-белый туман, а пастух, щёлкая кнутом и матерясь, гнал коров на выпас, подростки возвращались с ночных гулянок с насквозь прокуренными в клубе волосами и одеждой. Лариска ныряла в полог к Даше, даже не смыв помаду и потёкшую дешёвую тушь с ресниц и, блестя воспалёнными от сигаретного дыма и бессонной ночи глазами, будила её и посвящала в подростковые свои тайны.
— Идём мы с девчонками из клуба: я, Ирка Ромашова, Лидка… И Володька за нами увязался. Пойдём, говорит, Лар, ко мне на сушилы… Я такая, ага, счаз! Ху-ху тебе не хо-хо? Ты бы видела, какое у него было… пиписное лицо!
Последняя фраза, получившаяся экспромтом, так нравится Лариске, что она не может удержаться, чтобы не произнести её снова.
— Пиписное лицо! — говорит она и хрюкает в подушку от смеха.
Даше становится даже немного жалко этого Володьку. Хороший ведь, добрый парень. Всегда помогает то на огороде, то вёдра с водой им притащит. А Лариска помыкает им, как хочет. То кота своего заставит на поводке выгуливать. То вот теперь «пиписным лицом» его называет. Впрочем, последнее обстоятельство роняет Володьку в глазах Даши ниже плинтуса. И простое и доброе лицо этого стриженного под «ёжик» деревенского парня, после этих слов в Дашином воображении, действительно, становится похожим на унылую мокрую пиписку.
— А давай над ним прикольнёмся: завернём гусиную какашку в фантик от конфеты, и угостим его! — предлагает она.
— Давай, только не гусиную, а овечью. Овечья больше на драже похожа. Так он не отличит…
Наболтавшись и нахихикавшись вдоволь, девочки засыпали в шестом часу утра. А в восемь уже стучала по сеням своим посохом сердитая баба Нюра.
— Вставайте, неслухи! Всё бы вам в лёжку лежать…
Поёживаясь от холода сеней, шлёпали босиком к умывальнику, бежали во двор по малой нужде. В огороде так свежо было, такое горячее солнце играло бликами на росе!
— Дашкя! — окликал её через забор сосед, старик Журавлёв, по кличке Февраль, — А помнишь, как я тебя учил: «А вот она, а вот она»?
— Не-а, — сказала Даша.
— Стишок забыла?
— Какой стишок?
— Ну, как же… Встал я рано, в пять часов, нет резинки от трусов…
— А дальше?
— А вот она, а вот она, на хуе намотана! — протяжно гаркнул Февраль.
Даша захихикала.
— А что ты ещё знаешь? — спросила она.
— А в магазине есть селёдка, хошь бери, хошь не бери…
— И по пизде пойдёт чесотка, а по жопе волдыри! — радостно подхватила Даша.
— Ты чему, дурак, малолетку учишь?! — напустилась на него вышедшая в огород тётка Людмила.
— Дык ведь это… Уму-разуму учу, — оправдывался Февраль.
— Я те дам «уму-разуму»! С утра уж набрался?
И, сурово Даше:
— А ты марш давай в избу, нечего тут…
Глава 6
За завтраком, как обычно, ели овсяную кашу и творог, пили какао. Даша и Лариска сидели за столом в числе последних. Обе они терпеть не могли осклизлую, противную кашу и кислый творог, но больше есть было нечего. Тогда Лариска придумала способ: затолкать в рот кашу вперемежку с творогом и, не проглатывая, запить всё это какао. В результате получалась такая бурда, что её вообще невозможно было проглотить.
— Пыпывай, — гугнила Лариска, суя палец в какао Даше.
— Пыпысное лицо, — отвечала Даша с кашей во рту.
Лариска прыснула от смеха, и всё её «изобретение» размазалось по столу.
— Эт-то что ещё такое?! — заругался на неё дед Игнат. — А ну, бери тряпку и вытирай!
Лариска недовольно пожала плечиками, однако встала и вытерла со стола.
— Девка на выданье, — гудел дед, ложась на диван, — А всё баловством занимаешься. Мать тебя разбаловала, а выдрать бы тебя раз, и будешь знать! Взять бы хворостину хорошую, юбку задрать, да как ни на есть…
Лариска обиженно зашмыгала носом, но не успела она ничего возразить, как в кухню вихрем влетела тётя Валя:
— Доедайте скорее, сейчас идём купаться на озеро!
Каша и творог тут же были съедены со сверхзвуковой скоростью. Купание на озере — что может быть круче? Вот правда что, озеро это находилось далековато. Чтобы попасть туда, надо было идти часа два полем по жаре; затем столько же лесом по песчаной дороге. Даша и Лариса завидовали детям из Гаврино — небольшой деревушки, что стояла прямо на берегу того озера. Вышел из дома — и купайся сколько хочешь, хоть вовсе из воды не вылезай. А тут, пока туда дойдёшь, все мозги расплавятся. Да пока обратно — язык на плече. Да ещё, пока идти будешь, грузовик какой-нибудь проедет мимо, окатит облаком пыли из-под колёс с головы до ног — считай, будто и не купались.
