Крейсерова соната - Проханов Александр Андреевич (книги онлайн полностью txt) 📗
– Не гони слишком сильно, – попросил он шофера. – Все равно все там будем…
Крематорий был длинный, серебристо-металлический, стеклянный, напоминал огромную оранжерею, где выращивались диковинные цветы. Это сходство усиливали букеты, венки, а также сами многоцветные, оббитые тканью гробы, которые выгружались из катафалков и на руках, на плечах молчаливой родни текли бесконечной вереницей ко входу. Гробов было так много, а их цвет столь разнообразен – от нежно-сиреневого до пурпурно-красного, включая все оттенки золотого, зеленого, синего, – что издали это напоминало шевелящуюся огромную клумбу.
Под крематорий был переоборудован громадный завод, выпускавший когда-то космические челноки. Тягачи медленно вытаскивали их на солнце из туманного необъятного цеха, и они как гигантские бабочки покидали непомерный металлический кокон. С тех пор стараниями дизайнеров цех стал неузнаваем.
Половина его была превращена в ритуальный зал с парящим в высоте человеком. Снаружи, сквозь несколько проемов, вливались ленточные транспортеры, и на них, как в багажных отделениях аэропорта, двигались гробы, описывали плавные дуги, поворачивались разными боками. Останавливались на минуту там, где с ними прощались близкие. Механический манипулятор снимал с гроба красную крышку. Открывалось бледное неживое лицо, окруженное сырыми цветами. Провожавшие использовали эту минуту для расставания. Записанный на пленку женский голос произносил печальное напутствие, выражал сострадание близким, и этот мембранный голос, сопровождаемый несколькими мелодичными аккордами, напоминал аэропорт, где объявлялись посадки на рейсы, которые уносили молчаливых пассажиров в пункты назначения, откуда нет возврата. Механические руки опускали кумачовую крышку, скрывая покойника. Пневматические молотки вгоняли блестящие гвозди, и красный гроб уплывал сквозь стену туда, где уже был недоступен для родственников. А его место занимал другой, сиреневый.
Модельер смотрел в даль туманного, лучистого пространства, где множество транспортеров, уставленных цветными гробами, вползали в зал, совершали волноообразные движения, словно выписывали бесконечные иероглифы. Они являлись сюда с необъятных просторов страны. Из крохотных лесных деревенек и из громадных туманных мегаполисов. Из наукоградов, окружавших циклотроны и обсерватории, и из рабочих поселков вокруг могучих заводов и домен. Из больниц и домов престарелых, где уставали маяться изведенные хворями старики, и из детских приютов, где обрывались едва начавшиеся жизни синюшных младенцев. С полей сражений, над которыми сияли вершины Кавказа, и с мест катастроф, над которыми носился неутомимый и разноцветный как попугай Министр по чрезвычайным ситуациям.
Окруженный подвижной бахромой разноцветных гробов, Патриарх освящал грандиозное сооружение. Среди поющего клира, весь золотой, переливающийся, словно синтетическая новогодняя елка, среди лампад, лучезарных свечей, он придавал своим появлением особое значение этому удивительному творению государственного и инженерного гения, которому не было равных в мире. Отказавшись от гигантомании советских времен, закрыв грандиозные космодромы, электростанции и заводы, лишь здесь, в крематории, власть демонстрировала величие русских пространств, обилие народа, неповторимость отечественной истории. И эта сопричастность родной истории, включенность в историческое творчество вдохновляли Модельера.
Он приблизился к священнослужителям, не мешая им довершить обряд, любуясь огнями, клобуками, голубоватым дымом, сквозь который тянулись вереницы усопших.
– Благословен сей приют многострадальных рабов Божиих, несущих в огни очистительные образ и подобие Сотворившего их из глины и праха, из воды и благорастворенных воздусей. В оные обратно возвращается безгласное тело, коему «равно повсюду истлевать»…
Модельер в этих сладостных, чуть дребезжащих песнопениях Патриарха уловил пушкинскую строку и опять удивился поразительному дару Святейшего запоминать и вплетать в богослужение стихи великого поэта. Впрочем, этому легко можно было найти объяснение. Патриарх был эфиоп, приглашен на Московский престол из знаменитого коптского монастыря в Лалибелле, что явилось результатом сближения России с Эфиопией, в противовес нарастающему давлению США. Патрирх был молод, черен как сырая нефть, с выпуклыми белками, которые ярко сверкали на бархатном лице, где в песнопениях раскрывался белозубый рот и высовывался алый сочный язык. Сочетание черного, золотого и алого производило мистическое впечатление, которому поддался Модельер. Патриарх гордился общими с Пушкиным корнями, читал наизусть «Гавриилиаду» и за особый изыск почитал ненароком вставить пушкинскую строчку в текст богослужения. В своих государственных радениям Модельер никогда не пропускал случая испросить благословения у Патриарха Хайлия Второго.
Дождавшись, когда обряд освящения завершится и удовлетворенный клир, разглаживая бороды, умолкнет среди отлетающего вверх кадильного дыма, Модельер припал к смуглой руке Патриарха. Целовал длинные пепельно-серые пальцы с розовыми подушечками.
– Ваше Святейшество, государство и народ верой крепки. Вас видят рядом с Президентом в самые важные минуты государственного строительства. Это вызывает глубокое одобрение общества.
– Я рядом с нашим Президентом «во дни торжеств и бед народных», – смиренно отозвался Патриарх.
– Как много народу нуждается в вашем окормлении, – Модельер кивнул на бессчетные вереницы гробов.
– Сей «народ безмолвствует», – печально сверкнул белками Хайлий Второй.
– Вы, должно быть, слышали о кознях некоторых вероломных сподвижников нашего Президента, которые во злобе своей умышляют на него покушение…
– «Судьба Евгения хранила, сперва мадам за ним ходила…», – вздохнул Патриарх.
– Мы обсуждали с вами обряд помазания, которым вскоре будет сопровождаться восхождение на Царство нашего славного Правителя. Мне кажется, нам следует отслужить молебен во спасение Президента и в посрамление замышляющих на него…
– «…В начале славный век Петра мрачили мятежи и казни…»
– Вот это я и хотел услышать, ваше Святейшество. Когда мы разделаемся с гнусными заговорщиками, то выделим Патриархии дополнительные квоты на нефть, морскую рыбу и стиральный порошок «Ариэль».
– «Цветок засохший, бездыханный, забытый в книге вижу я…», – задумчиво ответствовал Патриарх, троекратно поцеловал Модельера и отошел, кротко сияя золотом, изумрудами и сапфирами.
Модельер остался один среди мерного рокота транспортеров, плывущих гробов, мелодичных всплесков музыки, мембранных женских голосов, повторявших многократно, в разных местах огромного зала, одно и то же напутствие. Слышались тонкие вскрики родни, отпускавшей от себя любимого человека. Мягко стучали пневматические молотки, вгонявшие гвозди в сырое дерево. Это обилие смертей обеспечивалось Модельером не в результате бесчеловечной бойни, в которую ввергали Россию прежние свирепые правители, не в результате репрессий и казней, о которых в народе остался жуткий след апокрифов и разоблачений, а с помощью бескровных, психологических средств, разработанных в секретном центре Министерства здравоохранения, где трудились психоаналитики, социальные инженеры, конфликтологи, специалисты по неврозам, а также мастера галлюциногенных методик. В результате этих стерилизующих методик уходили из жизни протестно настроенные индивиды, не способные вписаться в «Квадрат» нового мироустройства, – те, кто вступал с этим священным «Черным квадратом» в психологический и моральный конфликт. «Квадрат» откликался на недовольство гражданина ответной, едва ощутимой вибрацией, которая воздействовала на конфликтующую личность, усиливая ее раздражение. «Квадрат» и личность обменивались сигналами, лавинообразно усиливая возникший конфликт. В результате фрондирующий субъект, как наркоман, уже не мог существовать без конфликта. Нарастающая психологическая борьба опустошала человека, лишала его жизненных сил. Будто кто-то невидимый проникал тонким клювом в мягкий мозг, выпивал серое вещество, повергая человека в тихое безумие, которое завершалось негромкой смертью.
