Источник - Рэнд Айн (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Вернувшись из Вашингтона, Китинг сразу же прошёл в кабинет Франкона. В чертёжную он не заглядывал и новостей не слышал. Франкон тепло приветствовал его:
— Ну, малыш, просто здорово, что ты вернулся! Коньячку или виски с содовой?
— Нет, спасибо. Угости лучше сигаретой.
— Держи… Выглядишь превосходно! Лучше всех. Как это тебе удаётся, везунчик? Мне надо тебе столько порассказать! Как идут дела в Вашингтоне? Всё в порядке? — Китинг не успел и рта раскрыть, как Франкон затараторил дальше: — Со мной случилась пренеприятная вещь. Очень огорчительная. Помнишь Лили Ландау? Мне-то казалось, что у меня с ней всё на мази, но, когда я её последний раз встретил, получил от ворот поворот! И знаешь, кто её отбил? Ты не поверишь! Гейл Винанд собственной персоной! Высоко летает девка! Во всех его газетах — сплошные её портреты, ножки — ты бы видел! Счастье привалило! А что я могу предложить ей взамен этого? А он знаешь что сделал? Помнишь, как она всегда говорила — никто, дескать, не может дать ей то, чего ей больше всего хочется: родного дома, милой австрийской деревушки, где она родилась? И представляешь, Винанд купил эту чёртову деревушку и перевёз сюда — всю до последнего гвоздика! Здесь он заново собрал её на берегу Гудзона. Там она сейчас и стоит, с булыжной мостовой, церковью, яблонями, свинарниками и прочим! А две недели назад он взял и подарил всё это Лили. А как же иначе? Если царь вавилонский сумел построить висячие сады для своей затосковавшей по дому жёнушки, то чем Гейл Винанд хуже? Лили, конечно, расплывается в улыбках и благодарностях, но на самом деле ей, бедняжке, совсем не весело. Ей куда больше хотелось бы норковую шубу. А эта проклятая деревня ей ни к чёрту не нужна. И Винанд это прекрасно знал. А вот, поди ж ты, деревня-то стоит, на самом Гудзоне. Вчера он устроил для неё приём, прямо там, в деревне. Костюмированный бал, где сам мистер Винанд изволил появиться в костюме Чезаре Борджиа {40}! А кем ему ещё быть? И знаешь, такая была вечеринка! Такое говорят, что ушам не веришь! Но ты же понимаешь, это Винанд, ему всё можно! А на другой день он знаешь что придумал? Притащился с целым выводком детишек, которые, видишь ли, никогда не видели австрийской деревни, филантроп хренов! А потом забил все газеты фотографиями этого выдающегося события и слюнявыми статейками о ценности образования. Конечно, тут же получил кучу восторженных писем от женских клубов! Хотел бы я знать, что он станет делать с деревней, когда даст отставку Лили. А это скоро произойдёт, поверь мне, они у него подолгу не задерживаются. Как ты думаешь, тогда у меня с ней что-нибудь получится?
— Непременно, — сказал Китинг. — Не сомневайся. А как дела здесь, в бюро?
— Прекрасно. Как всегда. Лусиус простудился и выжрал весь мой лучший арманьяк. Ему же это для сердца вредно, да и стоит сто долларов ящик!.. Кроме всего прочего, Лусиус влип в мерзкую историю. И всё из-за этой его мании, фарфора, будь он неладен! Пошёл, понимаешь, и купил чайничек у скупщика краденого. А ведь прекрасно знал, что товарец-то ворованный! Пришлось мне попотеть, чтобы избавить его от публичного скандала… И кстати, я уволил твоего приятеля, как бишь его?.. Рорка.
— Да? — сказал Китинг и после секундной паузы спросил: — А за что?
— Такой наглый выродок! И где ты его откопал?
— А что произошло?
— Я, понимаешь, хотел оказать ему любезность, дать возможность показать себя. Попросил его сделать эскиз дома Фаррела, ну, ты помнишь, того самого, который Брент в конце концов спроектировал, и мы уломали Фаррела принять этот проект. Да-да, упрощённый дорический. Так вот, твой приятель наотрез отказался это делать. Идеалы у него какие-то или что-то вроде. Короче, я указал ему на дверь… Что такое? Чему ты улыбаешься?
— Так просто. Представил себе эту сцену.
— Только не проси меня принять его обратно.
— Что ты! И не подумаю.
В течение нескольких дней Китинга не покидала мысль, что надо бы навестить Рорка. Он не знал, что скажет Рорку, но смутно чувствовал, что что-то сказать надо. Но он всё откладывал. В работе у него появлялось всё больше уверенности, и он чувствовал, что Рорк ему не так уж и нужен. День шёл за днём, а он так и не заходил к Рорку и даже испытывал некоторое облегчение от того, что теперь может спокойно забыть о его существовании.
Из окон своей комнаты Рорк видел крыши, цистерны с водой, трубы, бегущие далеко внизу автомобили. В тишине его комнаты, в праздных днях, в руках, обречённых на безделье, таилась угроза. Ещё он чувствовал, что угроза, и более страшная, поднимается от раскинувшегося внизу города, словно каждое окно, каждый кусочек мостовой стали мрачными, непроницаемыми, чужими, налились молчаливой враждебностью. Но это его не беспокоило. С этой враждебностью он давно уже свыкся.
Он составил список архитекторов, чьи работы вызывали у него наименьшее омерзение, в порядке убывания достоинств, и занялся поисками работы — спокойно, методично, без гнева и без надежды. Он не задумывался, насколько мучительны для него эти дни, твёрдо зная одно — это надо делать.
Архитекторы, к которым он приходил, вели себя по-разному. Одни смотрели на него через стол добрым и рассеянным взглядом, всем своим видом показывая, что его стремление стать архитектором очень трогательно и похвально, но непонятно и, при всём сочувствии, достойно сожаления, как и многие иные заблуждения юности. Другие улыбались ему, плотно сжимая губы. Их, казалось, радовало само присутствие Рорка в кабинете, ведь оно лишний раз напоминало им о том, какого успеха они добились. Третьи холодно цедили слова, как будто его стремление было для них личным оскорблением. Четвёртые разговаривали резко и коротко, самим тоном давая понять, что им, конечно, нужны хорошие чертёжники, нужны постоянно, но к нему это никоим образом относиться не может, и потому не будет ли он столь любезен поубавить настырности и не вынуждать их высказаться по этому поводу более откровенно.
Это не было намеренным недоброжелательством и не основывалось на отрицательной оценке его способностей. Никто из них не считал его бездарным. Просто их совершенно не интересовало, хорош он или нет. Правда, иногда его просили показать свои работы, он протягивал их через стол, чувствуя, как мускулы руки непроизвольно сжимаются от стыда. Ощущение было таким, словно с него срывали одежду, а стыд возникал не оттого, что его голое тело выставлялось на обозрение, а оттого, что его рассматривали равнодушные глаза.
Время от времени он заезжал в Нью-Джерси навестить Камерона. Они вдвоём сидели на крыльце домика, стоящего на холме. Камерон укладывался в инвалидном кресле, сложив руки на коленях поверх старого одеяла.
— Как живётся, Говард? Тяжёленько?
— Нет.
— Хочешь, дам тебе письмо к одному из этих подонков?
— Нет.
И больше Камерон не заговаривал на эту тему. Ему не хотелось об этом говорить, не хотелось думать, что его ученик будет отвергнут всеми и не найдёт себе места во всём огромном городе. Когда Рорк приезжал к нему, он говорил об архитектуре, говорил спокойно и уверенно, как бы на правах истинного хозяина. Они сидели вдвоём, глядя на город, раскинувшийся вдали, за рекой, на самом краю горизонта. Темнеющее небо светилось как зеленовато-синее стекло. Дома казались облаками, проступившими на этом стекле, серыми облаками, замершими на мгновение в виде правильных прямоугольников. И лишь последние лучи заходящего солнца золотили их шпили…
Текли летние месяцы, и Рорк исчерпал свой список. Когда он пошёл по второму кругу, значительно его расширив, он узнал, что о нём кое-что известно, и везде выслушивал одни и те же слова, произносимые то робко, то грубо, то гневно, то почти просительно: «Вас выгнали из Стентона. Вас выгнали от Франкона». У этих разных голосов было одно общее свойство — в них слышалось облегчение от того, что не надо принимать решение. Оно уже было принято другими.
