Черно-белое кино - Каледин Сергей (книги онлайн полные версии txt) 📗
В январе 43-го немцы ушли. На прощание Шалва приволок подругам велосипед, барана и мешок муки, помог спрятать. Утром в аул вошли наши. Уставшие, заморенные, в обмотках. Велосипед, барана и муку отобрали. В НКВД финок допытывали, зачем были в оккупации, почему не ушли в партизаны, не покончили с собой? Но отпустили. Опять началась голодуха. Спас третий секретарь райкома, кабардинец. Он устроил их в библиотеку, там было тихо, но голодно; тогда он перевел их на молочную ферму. На дойку Ида звала с собой местного кота — скидывала ему пену с молока. Мама тоже всегда звала с собой на дойку Мури. Секретарь был темноглазый, говорил смешное, с Идой был любезен, но велел на людях, когда он на коне, идти сзади. Такой кавалер Иду не устраивал. Позже выяснилось, что секретарь не кабардинец, а балкарец и, стало быть, сотрудничал с немцами, и весной 44-го его вместе с другими балкарцами куда-то увезли.
А 9 мая 45-го утром, как обычно, на ферму приковылял заведующий на деревянной ноге:
— Де-евки-и!.. Война кончилась!
Хильма поехала в Эстонию, там обнаружилась ее родная сестра Сайма, дурочка от энцефалитного клеща, взятая после расстрела отца в детдом. Ида решила ехать домой. Перед отъездом попрощалась с горами.
Вместо деревни торчали печные трубы. Побираясь, она добрела до Карельского перешейка, где на нее и наткнулся Леонид Вольфсон. Он определил ее учетчицей, чтобы не сидела на одном месте, и велел побольше молчать. На дальние участки Ида ездила на полуторке, на близкие добиралась пешком. Вольфсон предупредил, чтобы в лес ни ногой — неподалеку проходила линия Маннергейма, и грибные бабы порой подрывались на минах. Ида была счастлива: она в настоящей Финляндии! Работяг Вольфсон держал в строгости, но один крановой пристал к новой учетчице. Вольфсон дознался, и крановой все понял. Впрочем, баб и без Иды на трассе работало в достатке. Как-то она подобрала барахтающуюся в разлитом мазуте птицу и заночевала у обходчика узкоколейки. Пока чистила головастую разноцветную сойку керосином, старик бормотал жалостливые слова. Под утро сойка оправилась, заорала дурным голосом, дед выпустил ее на волю и подвел итог: «Дочка, у меня сын без руки, да и ты ведь нерусская — поженитесь, все лучше, чем на особицу…» — погладил по голове. Но Ида необидно отвела его руку, подняла мокрые глаза к небу за ржавой кровлей продувной халупы, сцепила пальцы на груди и сказала строгому финскому Богу: «Отче наш!..»
И через месяц Ида вышла замуж. Несла воду. Чтобы не ходить пустой, при ней всегда была корзинка на шее — вдруг какая ягода. В тот раз отвлеклась на бруснику. Прораб Станислав Лауэр возвращался с работы. Он давно приметил улыбчивую, неразговорчивую блондинку, но по скромности не знал, как к ней подступиться. Он поднял ведра, намереваясь помочь.
Стасик, И да, бабушка, Нюра и Лёля на даче, начало 50-х годов.
— Положите воду на землю, — твердо сказала Ида. — Положите.
Инженер удивился, но послушно положил ведра на бок — первой засмеялась Ида: русский язык до конца ей не давался. Мать Стасика, усомнившись в выборе сына, заслала на Карельский перешеек шпиона, подругу еще по Варшаве. Та отчиталась: «У нее белые волосы, стройная, скачет по камням, как горная серна. Стах счастлив». На свадьбу Вольфсон выкатил бочку спирта. Ида, как велели, выпила стакан: рельсы узкоколейки расползлись в разные стороны. Теперь она стала Идой Ивановной Лауэр, без огрехов — Вольфсон помог с паспортом. И выделил молодым брошенный финнами домик. Про любовь Ида не думала, завела хозяйство: огород, кроликов… Вольфсон гарантировал Стасику служебный рост, уговаривал остаться, но тот уже шесть лет не видел мать, и за неделю до родов молодые перебрались в Москву на улицу Грановского — до Кремля рукой подать. Свекровь встретила Иду без ласки: все-таки отец Стасика кончил Сорбонну, сама она — университет в Цюрихе. Правда, отца Стасика расстреляли, сама же Елена Маврикиевна, чудом уцелев благодаря разводу с мужем, работала за копейки в подвале у слепых. Да и квартира была хоть и хорошая, но коммунальная, густозаселенная.
Ида хотела мальчика, чтобы назвать Иваном в память сгинувшего брата Юхана. Родилась девочка. Но акушер, армянин с волосатыми, как положено, руками, остался недоволен, надавил кулаком ей в живот, и на свет выскочила вторая девочка. Ида испугалась: что скажет Стасик? Но Стасик прислал записку: «Хорошо, что двое, будут дружными. Завтра принесу хлеб, полбутылки молока и яблоко».
В бесконечном коридоре коммуналки стояла волшебная арфа. Еще в квартире был рояль. За хозяйкой арфы красавицей Таней Шереметьевской ухаживал артист Кадочников. К визиту звезды Таня договаривалась с соседями — на время легендарных свиданий они замирали. Кроме Марьи Дмитриевны. Скрюченная, дополнительно скрученная еще и по оси, в белом мужском белье, она умудрялась почувствовать естественную нужду Кадочникова и неизменно настигала его на пути из туалета в ванную, где делала ему комплимент и желала счастья. Несчастная же Таня лишь тщетно стонала сквозь зубы, приложив роскошную руку к белоснежному лбу: «Уйди-ите, Марья Дмитриевна». Сосед, владелец рояля Левон Хачатурян, брат автора будущего «Спартака», порой успевал выхватить Марью Дмитриевну из-под носа Кадочникова и на весу уволакивал упрямую старуху.
Иде придали няньку, старательную и жалостливую, она все время тихонько подвывала. Прислушавшись, Ида разобрала: «Помру-уть девьки — с меня спр-о-осють…»
В конце 47-го ночью раздалось пять звонков — к ним. Ида открыла.
— Терве. Здравствуй, Ида. — На пороге стоял Юхан.
С изъеденным, в гное, лицом, беззубый, страшный. Чтобы не закричать, Ида закрыла ладонью рот. Нашел по справке через Хильму, та ведь тоже — Сокко. О себе сказал: было тяжело. В доме уже водилась еда (недавно отменили карточки). Юхан ел медленно. Ида помогала ему — крошила котлеты и рассказывала… Перед рассветом брат ушел: «Ты меня не видела, меня не ищи». Так же сказал когда-то отец. Ида сидела в темноте, гадала, не померещилось ли: этого быть не могло. В соседнем доме жило правительство: Булганин, Буденный, Ворошилов… Через Манеж — Кремль, Сталин… Этого быть не могло. Но это было. На рассвете она вернулась в разум, поставила точку и стала жить дальше.
Кончив кормить грудью, Ида пошла в вечернюю школу и на курсы кройки и шитья, которые окончила с отличием. Ее дипломный костюм брусничного цвета, отороченный шелковой лентой, был выставлен в магазине «Одежда» на Кузнецком мосту. Ида валилась от усталости, но, восполняя свою жизнь, баловала дочек. Поэтому они плохо ели. Им было тесно в коляске, и они рано пошли своим ходом. Стасик пропадал в командировках. Дочки его забывали, дичились и пятились при встрече, как кошки. Он кончил второй институт — мехмат МГУ, в который его первоначально не взяли как сына врага. Занимался он гидроэлектростанциями, но мечтал об атомной энергии. Вечерами играл сам с собой в шахматы, чертил под розовым абажуром карты путешествий, в которые мечтал отправиться с Идой, в том числе на Кавказ, который в начале 30-х вместе с отцом исходил от и до. Они мечтали, как найдут благодетелей Иды — деда и молодуху. Но пока было не до того. Отношения Иды со свекровью по-прежнему были тяжелые. Бабушка занялась культурным воспитанием внучек, говорила с ними по-польски, много читала. Во рту торчала неизменная папироса «Север». Нянька вместо Александровского сада водила девочек «смотреть красивое» в церковь в Брюсовом переулке. Большим праздником для нее были похороны в Колонном зале — очень близко и очень красиво: хрустальные люстры были затянуты черным газом, а нарядный румяный покойный лежал в море цветов на красном постаменте. А для свежего воздуха — чтобы не гулять попусту — няня сажала девочек на парапет набережной Москвы-реки. От гулянья няню безболезненно отстранили: на прогулки с нарядными послевоенными близнецами в квартире и без нее была очередь.
