При исполнении служебных обязанностей - Семенов Юлиан Семенович (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Сейчас он не чувствовал боли. Он чувствовал усталость после часовой работы. Его ребята сидели рядом: мокрые, без меховых курток, в расстегнутых кожанках.
«Простудятся, — подумал Струмилин, — надо им сказать, чтобы они сейчас же оделись».
Струмилин закрыл глаза, потому что ему потребовалось усилие, чтобы сказать ребятам про одежду. Он глубоко вдохнул через нос и сказал скрипучим голосом:
— Оденьтесь, а то простудитесь все к черту.
— Ничего, — ответил Пьянков.
— Вам плохо? — тихо спросил Аветисян, нагнувшись к Струмилину.
— С чего вы взяли? Просто устал.
— Здорово побледнели, Павел Иванович, — тихо сказал Богачев, — может, простудились?
— Наверное. Давайте запускаться, Володя. Мы слишком много говорим, давайте скорее запускаться.
Мотор зачихал, пропеллер стал вращаться быстрыми, сильными рывками, а потом исчез, потому что начал вращаться на всю мощность.
Струмилин сидел, все еще закрыв глаза.
— Поднимай машину, Паша, — предложил он, — я посмотрю, как ты это сделаешь…
— Вам плохо, Павел Иванович.
— Не говори глупостей.
— Я же вижу…
— Поднимайте машину!
— Павел Иванович…
— Или убирайтесь отсюда! — зло сказал Струмилин.
Он натянул свои кожаные перчатки, откашлялся, положил руки на штурвал и коротко приказал:
— Володя, пошли!
Струмилин вел самолет на высоте двухсот метров. Ветер был сильный, здорово болтало, и эта болтанка отдавалась в его груди и в животе острой, все время растущей болью.
— Павел Иванович, — сказал Богачев, смотревший на него, — а не делаем ли мы глупости? Может быть, стоит вернуться, если вам плохо?
Струмилин молчал, вцепившись что есть силы в штурвал. Он понимал, что сейчас этот металлический полукруг, обтянутый желтой кожей, был для него то же самое, что для Антея — земля. От штурвала в него шла сила. Он чувствовал это, он не мог ошибаться.
«Ерунда, — думал он, — отпустит. Просто я переработал, когда мы готовили машину. Но не мог же я стоять в сторонке, пока ребята выбивались из сил. Это было бы нечестно. Я — мэтр, а они — мои рабы, что ли? А не можешь летать, так не летай. Но я не могу не летать, поэтому я обязан работать вместе с ними. А как же иначе?»
Летели над чистой водой. Облака прижимали самолет к самой воде. Они неслись навстречу — густые и серые, клочковатые, как дым пожарищ. Машину болтало все сильней.
— Геворк, — спросил Струмилин, — сколько еще?
— Через сорок минут мы должны выйти на них.
— Хорошо.
— Вас подменить, Павел Иванович?
— Нет.
— Вам лучше?
— Да.
Струмилин решил принять немного нитроглицерина. Он попросил:
— Дай мне кусок сахару, Паша.
— Может быть, сварить кофе?
— Кофе осталось в нашей машине, ты что, забыл?
— Забыл.
— Дай мне скорее кусок сахару.
Павел достал из портфеля пачку сахару и вытащил Струмилину один кусок.
— Держи штурвал.
Павел взял штурвал.
Струмилин почувствовал во рту острый привкус нитроглицерина. Он улыбнулся Пьянкову и Аветисяну, склонившимся над ним.
— Что надо сделать? — спросил Аветисян. Струмилин махнул рукой.
— Что?
— Лететь, — сказал он. — А я минуту отдохну.
Он закрыл глаза и стал дышать носом: неглубоко и осторожно. Он представил себе свое сердце. Однажды он видел сердце, сделанное из синтетического материала в натуральную величину и работавшее как настоящее. Это было на какой-то выставке в Москве, и Струмилину тогда показалось, что не надо показывать людям их работающее сердце. Ему тогда показалось это жестокостью и неуважением к великому таинству вечного работника. Вечного человеческой вечностью.
Струмилин подумал, что спутники запускают только для того, чтобы принести из космоса, а потом из других миров новые знания для человечества. Может быть, со временем люди узнают, как сделать сердце вечным. Они могут это узнать, покорив космос и познакомившись с тамошними обитателями. Только искусственное сердце, наверное, совсем иначе гонит кровь, и поэтому люди тоже станут иными, если узнают тайну вечного сердца.
9
Наум Брок вышел на радиопривод «Науки-9». В наушниках пищало тем громче, чем ближе к ледяной станции приближался самолет Струмилина, который сейчас вел Павел Богачев.
— Они предлагают садиться километрах в трех от них, — сказал Наум, оторвавшись на секунду от приема, — там площадка ровнее.
— Хорошо.
— Только до них потом придется добираться три километра через торосы. Они передают, что там торосы здоровые и идти будет трудно.
— Где у них горючее? — спросил Павел, приподнимаясь в кресле, чтобы лучше видеть лед.
Наум начал быстро выбивать ключом его вопрос.
— Они передают, что горючее в лагере.
— А как же мы будем заправляться? Нам ведь не хватит дойти обратно на нашем горючем.
— Значит передать, что будем садиться прямо в лагере?
— Да.
Радиопривод в наушниках теперь не пищал, а надсадно и монотонно выл, как сирена.
Павел смотрел вперед, но не видел палаток «Науки-9».
«Сейчас, Павел Иванович, — думал он, — сейчас, миленький, вы уж потерпите немного. Мы их найдем. Сейчас мы их найдем, вы только не волнуйтесь».
— Где же они?! — закричал Павел. — Геворк Аркадьевич, где они?!
Аветисян стоял у него за спиной и смотрел туда же, куда и он. Но впереди был битый лед, и торосы, и зеленая вода. Лагеря не было видно, хотя радиопривод в наушниках выл зло и монотонно.
— Сейчас, сейчас, — тихо говорил Аветисян. — «Eile mit Weile» — «поспешай с промедлением». Сейчас они появятся.
Павел прибавил оборотов. Самолет шел низко надо льдом. Впереди по льду неслась его маленькая тень, похожая на стрекозу. Мотор ревел захлебно и весело, как первый майский жук. Облака опустились и теперь стали еще гуще и темнее.
— Мы идем очень низко, — сказал Аветисян, когда рев привода стал не таким громким, — мы прошли их. Мы не видим их сверху.
Павел заложил крутой вираж и повернул машину в обратном направлении.
— Возьмите южнее, — сказал Аветисян.
— Хорошо.
Брок крикнул:
— Они нас видят.
— Пусть они командуют! — попросил Богачев. — Пусть они ведут нас!
— Хорошо!
Богачев привстал в кресле, потому что звук снова стал тревожным и громким.
«Где же они? — думал он. — Где же они?!» Богачев чувствовал себя комком мышц. Ему казалось, что ударься об него сейчас пуля — отскочила бы сплющившись. Лицо его тоже окаменело и стало жестким и хищным. Такое лицо бывает у медвежатника, встретившегося со зверем после охоты, когда в стволе остался один-единственный патрон — последняя надежда на жизнь.
Радиопривод снова стал затухать. Павел выматерился. Он почувствовал, что все тело его стало мокрым и холодным. Он ненавидел себя сейчас.
«Чкалов, — думал Павел, — он говорил, что я будущий Чкалов. Я дерьмо, а не Чкалов. Беспомощный кутенок, который тыркается мордой и не может выйти на радиопривод. У, сволочь какая!» — думал он о себе, ложась на новый вираж.
— Вот они! — заорал Аветисян.
Богачев почувствовал, что вот-вот заплачет. Он сопел носом и закрывал глаза. Он почувствовал, что вот-вот заплачет, но не мог сдержать радостной улыбки, потому что понимал, как это будет хорошо, если сейчас он посадит машину к людям, попавшим в беду.
Богачев увидел, что площадка очень мала, но он не думал, что самолет сюда сажать опасно и трудно, он был уверен в том, что сможет посадить самолет на крохотный ледяной пятачок. Он видел вокруг разводья и трещины и торосы невдалеке, но его это не пугало. Он вел машину на посадку.
— Володя, начали!
— Есть!
Пьянков стал на колени рядом с Богачевым. Он сразу же сросся с приборами.
Самолет пошел на снижение.
— Трещина на льду, — негромко и спокойно сказал Струмилин и положил руку на штурвал.
— Вижу! — так же спокойно ответил Павел.
Самолет рвануло вперед, потому что иначе он мог попасть лыжами в трещину.
