Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Дагни не обратила внимания, с какой быстротой Голт достал блокнот и карандаш, — она взяла их таким жестом, словно и не сомневалась, что он с ними не расстается, будто отдавала распоряжения на стройплощадке, где подобные мелочи никогда ее не отвлекали.
— Давай покажу тебе общую идею. Если вбить в породу диагональные сваи, — она быстро чертила, — стальной пролет будет длиной всего шестьсот футов, он срежет эти последние полмили крутых поворотов, рельсы я смогла бы уложить за три месяца, и…
Дагни вдруг умолкла, взглянула на мужчин, и ее пылкость пропала. Она скомкала свой набросок и швырнула в красную пыль.
— О, какой смысл? — воскликнула она, впервые выказывая отчаяние. — Строить три мили железной дороги и бросить трансконтинентальную сеть!
Мужчины смотрели на Дагни, в лицах их она видела не упрек, а только понимание, почти сочувствие.
— Простите, — потупясь, негромко сказала она.
— Если передумаешь, — заговорил Франсиско, — я тут же тебя найму или Мидас за пять минут выдаст тебе кредит на финансирование строительства, если хочешь сама быть владелицей дороги…
Она покачала головой и прошептала:
— Не могу… пока что…
И подняла глаза, понимая, что они и так знают причину ее отчаяния, что нет смысла скрывать внутреннюю борьбу.
— Я уже пыталась, — сказала она. — Пыталась оставить свою дорогу… Знаю, чем это станет для меня. Я буду думать о ней при взгляде на каждую уложенную здесь шпалу, на каждый вбитый костыль… буду думать о другом туннеле… о мосте Ната Таггерта… О, если б я могла о ней забыть! Если только можно было бы остаться здесь и не знать, что там делают с моей дорогой, не узнать, когда ей придет конец!
— Узнать придется, — сказал Голт; его обычный искренний тон, лишенный всяких эмоций, кроме внимания к фактам, на сей раз казался беспощадным. — Вы будете в курсе агонии «Таггерт Трансконтинентал». Каждого крушения. Каждого остановившегося поезда. Каждой заброшенной линии. Падения моста Таггерта. Никто не остается в этой долине, не сделав окончательного, сознательного выбора, основанного на полном, безоговорочном знании всех фактов, связанных с его решением. Никто не остается здесь, делая вид, что реальность не такова, какой она на самом деле является.
Дагни вскинула голову и посмотрела на Голта, прекрасно понимая, какую возможность отвергает. Подумала о том, что во внешнем мире никто бы не сказал ей этого в такую минуту, — ей говорили бы о моральном кодексе мира, чтящем ложь во спасение как акт милосердия, почувствовала прилив отвращения к этому кодексу, впервые вдруг полностью осознав всю его мерзость и… ощутила бесконечную гордость за спокойное, честное лицо стоящего перед ней мужчины. Голт увидел, как ее губы плотно, решительно сжались, однако какое-то трепетное чувство слегка смягчило их, когда она негромко ответила:
— Вы правы. Спасибо.
— Сейчас отвечать не нужно, — сказал он. — Скажете, когда примете решение. Остается еще неделя.
— Да, — спокойно кивнула она, — всего одна неделя.
Голт повернулся, поднял ее скомканный набросок, аккуратно сложил и сунул в карман.
— Дагни, — заговорил Франсиско, — когда будешь обдумывать решение, вспомни, если захочешь, конечно, свой первый уход, но вспомни и обо всем том, что с ним связано. В этой долине тебе не придется мучить себя, кроя гонтом крыши и прокладывая дорожки, которые никуда не ведут.
— Скажи, — спросила она неожиданно, — как ты узнал тогда, где я?
Франсиско улыбнулся.
— Мне сказал Джон. Тот самый разрушитель, помнишь? Ты удивлялась, почему он никого не послал за тобой. Но он послал. Меня.
— Тебя послал он?
— Да.
— Что он сказал тебе?
— Ничего особенного. Почему ты спрашиваешь?
— Что он сказал? Точные слова помнишь?
— Да, помню. Он сказал: «Если хочешь получить свой шанс, получай. Ты его заслужил». Я запомнил, потому что… — он повернулся к Голту, чуть нахмурясь: — Джон, я так и не понял, почему ты выразился именно так. Почему «мой шанс»?
— Можно, сейчас я не отвечу?
— Да, но…
С уступов рудника кто-то окликнул Франсиско, и он быстро ушел, словно продолжать разговор на эту тему больше не было нужды.
Дагни выдержала долгую паузу, затем повернулась к Голту. Она знала, что он смотрит на нее. Прочла в его глазах лишь легкую насмешку, словно он знал, какой ответ она станет искать в его лице и не найдет.
— Вы дали ему шанс, который был нужен вам самому?
— У меня не могло быть никаких шансов, пока он не получит все возможные.
— Откуда вы знали, что он его заслужил?
— Я расспрашивал его о вас в течение десяти лет, при любой возможности, по-всякому, во всех аспектах. Нет, главное сказал мне не он — сказало то, как он говорил. Франсиско часто пытался уйти от ответа, увильнуть, но когда начинал говорить, делал это очень пылко… и вместе с тем неохотно. И я понял, что вас связывает не просто детская дружба. Понял, от чего он отказался ради этой забастовки, и как отчаянно хочет вернуть утраченное. Я? Я просто расспрашивал его об одной из самых значительных будущих забастовщиц — впрочем, как и о многих других.
В глазах его сохранялось насмешливое выражение: он понимал, что Дагни хотела это услышать, но ответ на тот единственный вопрос, которого она страшилась, был совсем другим.
Дагни перевела взгляд на подходившего к ним Франсиско, больше не скрывая от себя очевидного: ее внезапное, сильное, отчаянное беспокойство вызвано страхом, что Голт может довести всех троих до бессмысленного самопожертвования.
Франсиско приближался, глядя на нее задумчиво, словно обдумывал вопрос, но такой, от которого глаза искрились бесшабашной веселостью.
— Дагни, — сказал он, — осталась лишь одна неделя. Если решишь вернуться, последней она останется надолго, — в его голосе не было ни печали, ни упрека, единственным проявлением чувства была какая-то мягкость. — Если уедешь теперь — о да, ты непременно вернешься — но это будет нескоро. А я — я через несколько месяцев стану жить здесь постоянно, и, если ты уедешь, возможно, пройдут годы, прежде чем снова увижу тебя. Мне хотелось бы, чтобы эту неделю ты провела со мной. Перебирайся в мой дом. Как гостья, не больше, только потому, что мне этого хочется.
Он сказал это простодушно, словно между ними троими ничего утаивать не требовалось. Дагни не увидела в лице Голта никаких признаков удивления. В груди у нее что-то резко напряглось, что-то жесткое, безрассудное и чуть ли не злобное, напоминающее мрачное возбуждение, слепо требовавшее выхода.
— Но ведь я нанялась на работу, — сказала она, глядя на Голта с какой-то странной улыбкой. — И должна доработать до конца.
— Я не стану удерживать вас на работе, — сказал Голт, и тон его голоса вызвал у нее гнев, в этом тоне не было никакого скрытого смысла, отвечал он только на буквальное значение ее слов. — Можете бросить работу, как только захотите. Решать вам.
— Нет. Я здесь под арестом. Забыли? Я должна повиноваться распоряжениям. Я не могу ни делать выбора, ни выражать желаний.
Я хочу, чтобы это решение было вашим.
— Хотите, чтобы оно было моим?
— Да!
— Это выражение желания.
Насмешка была в серьезности тона — и Дагни дерзко заявила ему, без улыбки, словно бросая вызов и дальше делать вид, будто не понимает:
— Хорошо. Я этого хочу!
Голт улыбнулся, словно какому-то хитрому детскому плану, который он давно понял.
— Отлично, — и без улыбки повернулся к Франсиско: — В таком случае — нет.
В лице Дагни Франсиско прочел только вызов некоему противнику, самому суровому из учителей. С сожалением, но без уныния он пожал плечами:
— Пожалуй, ты прав. Если ты не сможешь удержать ее от возвращения, не сможет никто.
Дагни не слышала слов Франсиско. Она была потрясена огромным облегчением, которое ощутила при ответе Голта, облегчением, показавшим ей громадность страха, который тут же исчез. И лишь теперь поняла, как много зависело для нее от его решения, поняла, что иной ответ обесценил бы долину в ее глазах. Ей хотелось засмеяться, обнять их обоих и смеяться вместе с ними от радости. Уже представлялось неважным, останется ли она здесь или вернется в мир, неделя казалась вечностью, и тот, и другой путь казались залитыми неизменным солнечным светом. «И никакая борьба не трудна, — подумала Дагни, — если она вызвана сущностью жизни». Облегчение исходило не из сознания, что Голт не отверг ее, не из уверенности, что она добьется победы — оно исходило из убежденности, что Голт всегда будет таким, как есть.
