Марбург - Есин Сергей Николаевич (книги .TXT) 📗
Несчастия, как правило, имеют парный характер. Я решил взять в дом собаку, потому что понимал: находиться в квартире совсем одной весь день Саломее будет невозможно. Это было некое решение задачи, но кто же смог предположить, что детство, юность и зрелость нашей дорогой псины промелькнет у нас перед глазами, как в кино при замедленной съемке. Роза пришла к нам в дом детенышем – которому было позволено перегрызть все ботинки и туфли, особенно страдали задники, – и вот она уже наша ровесница. Почти в один день один врач сказал, что необходимо срочно оперировать Саломею, а другой – что нужно немедленно вырезать опухоль у Розы.
Кто же отвечает за собственную психику, полную необъяснимых искривлений? Роза была не только спутником, но и неким талисманом Саломеи. Как же она будет возвращаться из больницы, открывать металлическую дверь, потом другую, деревянную, включать свет и не видеть, как откуда-то из глубины квартиры к ней, ленивая и сонная, направляется Роза. Я тоже привык, что летом, как только принимаюсь ставить во дворе машину, Роза появляется на балконе и, просунув морду между балясинами ограждения, внимательно наблюдает за парковкой. Она прекрасно знает все мои действия, и лишь я подхожу к подъезду, срывается с места: она должна ритуально встретить меня у дверей квартиры. Кто будет меня встречать? Конечно, существовал холодный и вполне современный выход – предоставить всё естественному течению событий, а в случае необходимости, при неизбежном, немедленно купить другую собаку. Но она никогда не будет такой же. И это не для Саломеи, с её поистине собачьей привязанностью и верностью.
Глава шестая
Я люблю то, что все называют прогулками. Развлечение ли они? На самом деле, под монотонный ритм шагов замечательно думается, мысли приходят в порядок, наблюдения сортируются, выстраиваются приоритеты, проявляется главное. Попробуйте, потрясите решето с горохом, сразу станет ясно, где начнут копиться наиболее крупные фракции. Прогулка – это вернейший способ и подготовиться к лекции, даже если ты об этом не особенно думаешь. Лекция, завтрашняя или послезавтрашняя, все равно сидит у тебя в подсознании, как самое главное в жизни, и о чем бы ты ни думал, как бы крепко ни размышлял о чем-нибудь постороннем, мысль всё равно, как дрессированный заяц, соскочит на своё и засучит лапками по барабанной шкурке. Для меня прогулка, бессмысленные, казалось бы, шатания наугад – еще и возможность привести собственные мысли в порядок. Но здесь у всех у нас общий прием.
Пастернак, как известно, любил работу в саду, с лопатой, с землей. Пересаживал растения, окучивал картошку, любил, кстати, жечь костры, а зимой, в юности, всегда сам, не доверяя никому, топил печи. Ну, последнее-то, печи, огонь – особый разговор, особая субстанция, здесь пламя. Но ведь, и граф Лев Толстой любил физический труд, рубить ли с плеча, ходить за сохою, и граф Алексей Николаевич Толстой, тоже писатель немалый, чистил, например, самостоятельно обувь в семье: пять, десять, пятнадцать пар. Здесь, видимо, еще и тоска писателя, ведущего сидячий образ жизни, не только по мышечным усилиям, а по движению, возбуждающему мысль.
После внезапного, не как в романе, где всё должно быть подчинено своей гармонии, а как в жизни, которой позволено иметь свою шершавую логику, после телефонного разговора с Серафимой мне надо было еще и успокоиться. Звонок из такого глубокого, как Тускарора, прошлого. Будто судьбе показалось мало тащить меня на привязи не самой легкой работы, требующей сосредоточенности духовных сил, на привязи болезни жены, постоянно держащей меня в своем поле и волнении. Ей понадобилось на мгновение переворошить во мне все нежданной встречей во Франкфурте, а теперь еще и звонком из юности! Плотно меня, оказывается, преследует прошлое. Правда, оно существует, если в нем кто-то нуждается и пока есть настоящее. Но сегодня я постоянно ищу отпущение своих собственных грехов у любимых персонажей.
Закрылась под мелодичный звон дверного колокольчика гостиничная дверь. Движение не как после утренней разминки из двери направо, в сад, а из двери налево, через мост, под которым в канале плавают утки и сказочные лебеди. Дальше через автомобильную стоянку возле нового здания университета по большому кругу к вокзалу. Дорога необязательных размышлений.
Вряд ли особо влюбчив был Ломоносов, тоже, видно, не раз прогуливавшийся вдоль тихих берегов реки Лан – Марбург стоит на Лане. И в железнодорожных справочниках: Франкфурт-на-Майне, Марбург-на-Лане. Плотная мужицкая нога в тяжелом башмаке и с сильной икрой, натягивающей нитяной чулок, здесь, как иванушкино копытце, могла отпечатать на сыром бережке свой след. Но поэт с Беломорья имел слишком уж широкий охват – от грома пушек под Хотином до беззвучных перемен небесных картин северного сияния, – чтобы еще множить и провоцировать собственные лирические привязанности. У каждого поэзия вызревала и возбуждалась чем-то своим. Где они, «песенки любовны» этого деревенского мужлана, вызревшего в европейские, а потом и в мировые гении?
А вот другой великий русский поэт – оговорки здесь нет, как нет филологической ошибки или натяжки, когда дело доходит до гения, города начинают бороться за звание родины, – для него каждая влюбленность это новый поэтический импульс. Влюблялся, чтобы поддаться искусу нового цикла стихов или потому, что просто влюблялся в стихи-следствие? Пойди здесь, разберись. Но сознание этого поэта редко загоралось от величия небесной механики. Его, кажется, не привлекал просто романтический силуэт. Ему обязательно нужен был крупный план, глаза, ведшие в лабиринт души, знание или намек на знание потаенных черт и обнаженную сущность характера.
Сначала был влюблен в двоюродную сестру, Ольгу Фрейденберг, с которой затем находился в переписке чуть ли не полвека, потом в хозяйку приютившего его дома, когда поехал на Урал работать конторщиком, Фанни Збарскую. В дразняще-жестокой переписке с сестрой, полной драматических намеков, вдруг промелькнет бытовая, как нескорое предчувствие, фраза: «Я взял себе 35-рублевый урок с девицей по латыни. Девица – иркутская». Девица не совсем случайная – это Елена Виноград, двоюродная сестра его ближайшего друга юности Александра Штиха. Но в общей панораме это, так сказать, фигуры второго или третьего плана. Этому визиту тоже предшествовала переписка. Пока на первом плане Ида Высоцкая, дочь знаменитого чайного фабриканта и женщина, которой мы обязаны легендарным «Марбургом»: «…Отвергнут». Она приедет к нему туда в I912-м, по пути, так сказать знакомясь с немецкими достопримечательностями, в Марбург. Есть смысл сделать пропуски: донжуанский список Бориса Пастернака никто вести не собирается, да и по типу это другой человек. Но разве существует лирический поэт без любви? У поэта предопределено прошлое будущим. Пропустим несколько лет. В 19I7-м сначала на горизонте, потом, как говорят кинематографисты, «на крупешнике» вновь появилась «иркутская барышня» Елена Виноград. «Я не люблю правых, не падших, не оступившихся, – скажет Юрий Живаго Ларе. – Их добродетель мертва и малоценна». Заметим, что здесь один русский классик идет вслед за другим, – у Достоевского тот же мотив. И дальше Живаго продолжает: «Красота жизни не открывалась им». Так как же «иркутская барышня»? Открылась ли ей эта красота? Открылось нечто другое: боль и трагедия. Она потеряла на фронте жениха Сергея Листопада, приемного сына философа Льва Шестова. (Красавец-прапорщик успел отговорить Пастернака от добровольческого рвения в защиту «малых народов», описав ему кроваво-грязную изнанку войны.) Любовь не сложилась, тень погибшего жениха не отпустила, но сложилась книга «Сестра моя – жизнь», сделавшая Пастернака знаменитым. И, как учат и опыт и теория, чтобы уйти от одной любви, надо уйти в другую. Что здесь надо пропускать?
Уличное движение в центре Марбурга организовано по кольцу против часовой стрелки, на машине это большое кольцо можно замкнуть за десять-пятнадцать минут, но приезжему понятно: лучше идти пешком – чужая жизнь хороша и интересна именно в подробностях.
