Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗

Голт повернулся к ней.

— Вы уже познакомились? — спросил он, обращаясь к обоим.

— Не совсем, — ответил гость.

— Мисс Таггерт, позвольте представить вам Рагнара Даннескьолда.

Дагни поняла, какое выражение было у нее на лице, когда услышала голос гостя словно бы издалека:

— Мисс Таггерт, не надо пугаться. В Ущелье Голта я не опасен ни для кого.

Она смогла лишь покачать головой, потом вновь обрела дар речи и сказала:

— Дело не в том, как вы поступаете с другими… в том, как они поступают с вами…

Его смех вывел ее из ступора.

— Будьте осторожны, мисс Таггерт. Если начинаете так считать, то недолго останетесь штрейкбрехером, — сказал Даннескьолд. И добавил: — Но вам полезней будет присматриваться к удачам людей из Ущелья Голта, а не к их ошибкам: они двенадцать лет беспокоились обо мне. И совершенно напрасно.

Потом взглянул на Голта.

— Когда появился здесь? — спросил тот.

— Вчера поздно вечером.

— Садись, позавтракай с нами.

— А где Франсиско? Почему его до сих пор нет?

— Не знаю, — ответил Голт, чуть нахмурясь. — Я только что справлялся в аэропорте. Вестей от него не поступало.

Когда Дагни пошла на кухню, Голт хотел последовать за ней.

— Нет, — сказала она. — Сегодня это моя обязанность.

— Давайте помогу.

— В этой долине не просят помощи, так ведь?

Голт улыбнулся.

— Да, верно.

Дагни никогда еще не двигалась с таким удовольствием; ступни словно не ощущали тяжести тела, трость стала лишь дополнительной деталью, придающей особую элегантность походке — быстрой, легкой и прямой. Осанка Дагни говорила о том, что мужчины наблюдают за ней, и ей это прекрасно известно: она держала голову, словно актриса на сцене, словно дама на балу, словно победительница в некоем безмолвном соперничестве.

— Франсиско будет рад узнать, что сегодня его подменили вы, — сказал Даннескьолд, когда Дагни села за стол.

— Подменила?

— Видите ли, сегодня первое июня, и мы втроем: Джон, Франсиско и я — двенадцать лет завтракали в этот день вместе.

— Здесь?

— Сперва нет. Но здесь — уже восемь лет, с тех пор, как построен дом, — он с улыбкой пожал плечами. — Странно, что Франсиско, у которого за плечами больше веков традиций, чем у меня, первым нарушил наш обычай.

— А мистер Голт? — спросила Дагни. — Сколько веков традиций у него?

— У Джона? Позади ни одного, все впереди.

— Оставь века, — сказал Голт. — Скажи, какой год у тебя позади. Потерял кого-нибудь из своих людей?

— Нет.

— Потерял время?

— Имеешь в виду, был ли я ранен? Нет, не получил ни единой царапины после того случая десять лет назад, когда был еще дилетантом, о чем уже пора забыть. В этом году я не подвергался никакой опасности… собственно говоря, находился даже в большей безопасности, чем если бы, по Директиве 10–289, содержал аптеку в каком-нибудь маленьком городке.

— Проиграл бои?

— Ни одного. В этом году все потери нес противник. Грабители потеряли большинство судов по моей милости, и большинство людей — по твоей. У тебя тоже ведь был хороший год, верно? Я знаю, следил за твоими делами. Со времени нашего последнего завтрака ты увел всех, кого хотел, из штата Колорадо и еще кое-кого, например Кена Данаггера, это большая удача. Но позволь сказать тебе о еще более значимом человеке, который уже почти твой. Ты скоро его заполучишь, он висит на тонкой ниточке и, можно сказать, готов упасть к твоим ногам. Этот человек спас мне жизнь — сам видишь, как далеко он зашел.

Голт откинулся на спинку стула и прищурился.

— Так значит, говоришь, никакой опасности не было?

Даннескьолд засмеялся.

— О, я пошел на небольшой риск. Он того стоил. Такой приятной встречи у меня в жизни не было. Мне не терпелось рассказать тебе о ней. Эту историю ты с удовольствием выслушаешь. Знаешь, кто этот человек? Хэнк Риарден. Я…

— Нет.

Это произнес Джон Голт. Это был приказ. В коротком слове прозвучала нотка ярости, которой оба раньше от него не слышали.

— Что? — с удивлением негромко спросил Даннескьолд.

— Сейчас не рассказывай.

— Но ты ведь сам говорил, что именно Хэнк Риарден — тот человек, кому здесь самое место.

— Все верно. Но расскажешь потом.

Дагни пристально вглядывалась в лицо Голта, но не могла найти никакого объяснения его внезапному взрыву, видела только бесстрастное, замкнутое выражение то ли решимости, то ли нерешительности, напряженные скулы, плотно сжатый рот. «Что бы он ни узнал обо мне, — подумала она, — ему просто не может быть известно что-то такое, чем объяснялась бы подобная реакция».

— Вы встречались с Хэнком Риарденом? — спросила Дагни Даннескьолда. — И он спас вам жизнь?

— Да.

— Я хочу послушать об этом.

— А я — нет, — отрезал Голт.

— Почему?

— Вы не одна из нас, мисс Таггерт.

Дагни чуть вызывающе улыбнулась:

— Вы подумали, что я могу помешать вам заполучить Хэнка Риардена?

— Нет, я подумал не об этом.

Она заметила, что Даннескьолд смотрит на Голта так, словно тоже находит его поведение необъяснимым. Голт открыто и спокойно выдерживал его взгляд, словно предлагая подыскать объяснение и заверяя, что найти его не удастся. Когда он насмешливо прищурился, Дагни поняла, что в этой дуэли взглядов Даннескьолд потерпел поражение.

— Чего еще, — спросил Голт, — добился ты в этом году?

— Пренебрег законом всемирного тяготения.

— Ты всегда это делал. Каким образом на сей раз?

— Перелетом с середины Атлантики до штата Колорадо на перегруженном золотом самолете. Подожди, пусть Мидас увидит, какой вклад я сделаю в его банк. Мои клиенты в этом году станут богаче на… Послушай, ты сказал мисс Таггерт, что она тоже мой клиент?

— Нет, еще не говорил. Можешь сказать сам, если хочешь.

— Я… ваш клиент? — искренне удивилась Дагни.

— Не возмущайтесь, мисс Таггерт, — заговорил Даннескьолд. — И не протестуйте. Я привык к протестам. Меня ведь здесь считают сумасбродом. Никто не одобряет моих методов вести нашу общую битву. Джон не одобряет. Доктор Экстон не одобряет. Думают, моя жизнь слишком ценна для этого. Но, видите ли, мой отец был епископом, но из всех его уроков я принял как закон лишь одно изречение: «Кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом».

— Что вы имеете в виду?

— Что насилие непрактично. Если мир полагает, что его объединенные силы — самое действенное средство управлять мною, то пусть узнает исход борьбы между грубой силой и силой, управляемой разумом. Даже Джон признает, что в наше время я имел моральное право избрать тот путь, который избрал. Я делаю то же, что и он, — только на свой манер. Он лишает грабителей человеческого духа. Я — результатов деятельности человеческого духа. Он лишает их разума. Я — богатства. Он обедняет душу мира. Я — тело. Он дает грабителям урок, который им придется усвоить, только я нетерпелив и хочу ускорить процесс их обучения. Но, как и Джон, просто повинуюсь их моральному кодексу и отказываюсь предоставлять им двойные критерии за свой счет. Или за счет Риардена. Или за ваш.

— О чем это вы?

— О методе взимания налогов. Все схемы сбора налогов сложны, но моя очень проста, так как представляет собой обнаженную суть всех прочих. Давайте объясню.

Дагни вся обратилась в слух. Она слышала его голос, перечисляющий сухим тоном педантичного бухгалтера сведения о трансфертах, банковских счетах, возвратах подоходных налогов, словно Даннескьолд читал вслух пыльные страницы гроссбуха… особого гроссбуха, где каждая запись сделана благодаря тому, что люди предлагали в виде дополнительного обеспечения собственную кровь, и она могла быть взята в любой момент при любой ошибке или описке счетовода. Слушая, она не могла оторвать глаз от совершенной красоты его лица и все время думала, что за эту голову мир назначил многомиллионное вознаграждение, дабы предать ее тлену… Лицо, казавшееся ей слишком прекрасным для того, чтобы карьера оставляла на нем шрамы… Она думала, пропуская половину слов: «Это лицо слишком красиво, чтобы подвергать его риску». Потом ее осенило, что его физическое совершенство лишь иллюстрация, наглядный урок, преподанный ей с кричаще очевидной откровенностью, о природе внешнего мира и судьбе всех человеческих ценностей в бесчеловечном веке. «Какими бы ни были справедливость или порочность его пути, — думала она, — как они могут… Нет! Он избрал верный путь; в том-то и весь ужас, что справедливость просто не может избрать иной, и я не могу судить его, не могу сказать ни слова одобрения, ни упрека».