Деньги - Эмис Мартин (библиотека книг txt) 📗
— Здесь. Я родился тут наверху. Это заведение моего отца.
— Серьезно?
Даже странно, что с ее роскошных, оливкового цвета губ мог сорваться такой штамп. Зубы ее как жемчуг, жемчуг в устричной раковине, имя которой «Шекспир». Я шумно втянул воздух и начал.
— Значит, так. У нас есть отец, мать, сын и любовница. Любовница — общая у отца с сыном. Сначала она была с отцом, но потом сын тоже затесался. Сын знает, что она крутит с папашей, но тот не в курсе, что она крутит с сыном. Понимаете? Дело в том, что отец...
— Я поняла.
— ...давным-давно уже ее трахает, а теперь и сын тоже, но втихомолку. Да, а еще у нее связи с мафией — когда-то она танцевала стриптиз в мафиозном клубе. Короче, однажды в ресторан... Они все работают в ресторане или в кабаке, в баре там или в клубе. Мы еще не решили, где. И любовница тоже там работает. Короче, однажды... А мать с сыном довольно близки, и у матери к любовнице свой интерес, чисто материнский. Но она ничего не знает. Короче, однажды в ресторане, где они все работают, или в кабаке, или в баре, или в клубе — у них, значит, ежедневная доставка из пекарни— отец с сыном открывают мешок муки. Но там не мука, а героин. А отцу раньше приходилось иметь дела с мафией. Он просто хочет отдать мешок обратно. Сын же...
Я уже столько раз закатывал этот спич— главное, чтобы горло не пересыхало, и я могу трендеть так без единой запинки, без малейшего усилия. Так что мысли мои были вольны разбрестись по самым страхолюдным закоулкам, куда их всегда заносит, если за ними не следить. Живенько так бредут, пританцовывая. Что это за танец? Танец мольбы и тревоги, тщетного бдения. Наверно, у меня какая-то новая коровья болезнь, она все время заставляет сомневаться, реален ли я, и жизнь кажется фокусом, игрой, шуткой. Мне кажется... кажется, что я мертв. Неподалеку от меня живет один тип, и когда мы встречаемся, он очень странно на меня смотрит, просто жуть. Кстати, тоже писатель... Спать одному больше нельзя, вот это точно. Необходимо человеческое тепло, участие. Вскоре придется купить его прямо на улице. Просыпаюсь на рассвете— и пустота. А когда просыпаюсь ночью... лучше и не спрашивать, лучше и не говорить.
Ни на секунду не сводя с меня своих дьявольских глаз, Дорис выпросталась из куртки и промокнула платком блестящий лоб. Шелковая блузка ее, похожая скорее на мужскую рубашку, тоже светилась. Я зыркал глазами и продолжал бормотать. Видно, все-таки плоскогрудая. Но даже худоба эта странно возбуждала, особенно если посмотреть на горлышко, где замысловато переплетались жилки. У Селины горло полнее, взрывоопаснее, да и буфера тоже. Сдались мне эти буфера. Можно, наверно, и без них. Дорис вот обходится... Двери кабака распахнулись, да так и остались. Входят гуськом; завсегдатаев меньше, бездельников в отвратительных костюмах и с таблоидом под мышкой. В основном, молодежь, с химической расцветкой и звериным здоровьем, городским шумом и четкостью, со всей своей одеждой, буферами и деньгами.
— И в конце, — говорил я, — происходит крупная разборка между отцом и сыном. Плюс...
— Скажите, — перебила Дорис, — а какие вообще мотивы у персонажа Лесбии Беузолейль?
— Чего?
— У любовницы. Какие ее мотивы.
— Чего?
— Зачем она спит с двоими? Допустим, отец дает ей деньги. Но на что ей сдался сын? Это же большой риск. И сын — такой тупица...
— Ну, не знаю, — сказал я. — Может, у него поршень призовой.
— Простите?
— Может, он в койке хорош.
— Это не мотив. Драматически убедительно этого не показать. Вся же идея была в том, что наша любовница — никакая не тупая блондинка. Зачем тогда она ведет себя... как тупая блондинка? Сомневаюсь, чтобы публика это скушала. Умная женщина губит всю жизнь ради секса? Нет, по-моему, нужна какая-нибудь мотивировка.
Мимо проплыл Толстый Пол.
— Вероника уже начала, — сказал он и, вскинув растопыренные, со скрюченными пальцами, ладони, показал большие груди. Дорис приветливо подняла взгляд.
— Ах вы, цыпочки, — проговорил я. — Ах, писатели. Пошли, покажу кое-что.
Я взял ее за холодную костистую руку, и, миновав влажную пыль бархатного занавеса, мы погрузились в шум, дым и алкогольные пары. Двадцать мужиков с крепкими глотками разглядывали большую женщину на маленькой сцене. Здоровая смуглянка, дело свое знает — лицо абсолютно без выражения, как и положено. Несколько минут она изображала медленный танец, потом присела на край стула и откинулась на высокую спинку. Теперь одна ладонь месила пышную грудь, а другая шарила по блесткам на трусиках и скользнула внутрь, и заработала. Я нагнулся и прошептал Дорис в ее точеное ушко:
— Вам хорошо видно, или на плечи посадить? Скажите-ка мне одну вещь. Какие мотивы у нее? Какие у них у всех? Послушайте, прямо на выходе стоит мой «фиаско». Давайте перекусим у вас в отеле, потом поднимемся в номер, и я буду долго, прилежно учить вас мотивировке.
Она оценивающе поглядела на меня. Кивнула, улыбнулась и, раздвинув занавес, вышла, подгоняемая громким шлепком по крепкой, словно камень, попке. Я попятился за ней, бормоча под нос и не отрывая взгляда от сценической кульминации. Просто прелесть, как все они, Господи спаси, похожи, а? Все что нужно — это немного мяса и немного нервов. Нет, мяса все-таки лучше много.
Закинув куртку на плечо, Дорис поспешно собирала свое хозяйство. Ого, детка, подумал я, как не терпится-то. Может, завтрак пропустим и сразу в койку? Тут я заметил, что она ревет в три ручья.
— Спасибо, — услышал я, подойдя ближе. — Так отвратительно мне уже давно не было.
— Ну хватит, милочка, ты же знаешь, тебе понравится.
Она собрала волю в кулак. Слова давались ей с трудом, но она сумела договорить до конца.
— Тупое животное, — произнесла она. — Я-то считала, вы уже все вымерли. Думаешь, таких, как я, помимо воли тянет к таким, как ты. Но меня совершенно не вдохновляет спать с такими, как ты. Лучше бы вымерли, честное слово.
Она развернулась. Я дернулся на перехват, но не вышло. Меня занесло, и я рухнул на стол. Этот маневр — плюс дюжина пустых пивных кружек и стопаков из-под виски, среди которых я барахтался, — начали кое в чем меня убеждать. Я-то думал, похмелье как рукой сняло. На самом же деле его просто смыло морем дальнейшего бухла. Когда я наконец выправился и затеял отряхнуть костюм от мокрых осколков, то увидел, что в щель красной кулисы на меня смотрит отец. Я ответил ему смущенным, ожидающим взглядом. Но он слабо оскалился, давая понять, что я свободен, и скрылся со своим стаканом за кулисой.
