Город чудес - Мендоса Эдуардо (читаем книги онлайн .TXT) 📗
– Разве это не убедительное доказательство моей верности делу? – спросил он. – И в конце концов, кто больше всех рискует?
Пабло церемонно извинился за грубость и драку.
– Это затворничество меня просто убивает, – повторил он однажды уже сказанную фразу.
Апостол брезгливо относился к таким мерзким делам, как слежка и наушничество, – ему претило доносить на других. Он был человеком благородных устремлений и имел лишь одно пламенное желание: подкладывать бомбы и взрывать людей, и глубоко страдал, когда ему не позволяли этого делать. Однако Онофре уже не слушал: он был сыт по горло причитаниями своего патрона и его внимание поглотили иные заботы.
После той ночи, когда Онофре, словно ищейка, ориентируясь по запаху духов и звуку шагов, взял след незнакомки, растворившейся в предательской темноте, он неоднократно пересчитал ступени на лестничных пролетах, прикинул длину переходов от угла до угла на каждом повороте, а также отметил в памяти все предметы на отрезке от лестницы до двери. Потом несколько раз повторил этот путь вслепую. «Когда Дельфина пройдет тут опять, я сначала пропущу ее вперед, а затем уже спокойно, не боясь потерять ее из виду, сделаю вторую попытку пойти следом, – подумал он и тут же передернулся от страха, – конечно, если за ней не увяжется этот проклятущий Вельзевул». Однажды он спросил у великана, каким способом можно избавиться от кота.
– Да очень просто, – ответил тот не задумываясь, – берешь его за шкирку, откручиваешь башку – и все дела.
С тех пор Онофре никогда не спрашивал у него совета, как ему поступать в тех или иных случаях. Наконец незадолго до Рождества он из своей засады на лестничной площадке второго этажа вновь услышал шуршание одежды и приглушенный звук шагов, доносившиеся сверху. Он задержал дыхание и подумал: «Сейчас или никогда». Затем подождал, покуда не схлынет ароматная волна духов, для страховки задержался еще ненадолго и пустился вдогонку. Он сошел вниз в тот момент, когда неизвестная открывала дверь на улицу. В ночном небе ярко светила луна; контуры женской фигуры четко обозначились в черном дверном проеме и тут же исчезли, словно видение. За эти несколько секунд Онофре успел смекнуть, что преследует вовсе не Дельфину, а кого-то другого, тем не менее он с еще большей настойчивостью шел по пятам за этой женщиной. Ее размытый лунным светом силуэт был то едва виден, то проступал вполне отчетливо, когда незнакомка проходила мимо углублений в стенах домов, где в полукруглых, защищенных от ветра нишах всегда горели масляные светильники, которые верующие зажигали вместо лампад в честь Богоматери или какого-нибудь святого. Это было единственным освещением в городе, не считая газовых фонарей на центральных улицах и площадях. Ночи в ту ужасную зиму 1887 года были очень холодными. Незнакомка шагала по пустынным улицам, и стук ее каблуков эхом отдавался в стылом воздухе. Больше ничто не нарушало тишину пустынного города: ни звуки нетвердых шагов бездомного пьяницы, ни постукивание колотушки ночного сторожа. «Надо быть сумасшедшей, чтобы разгуливать одной в такой час», – подумал Онофре. Меж тем они очутились в каком-то странном месте – это была котловина, простиравшаяся от подножия гор до железнодорожного полотна, а за ней начинался район трущоб, огибавший старую городскую стену с юга дугой радиусом в полкилометра, под названием Моррот. В него можно было попасть только через овраг – около двухсот метров в длину, два-три в ширину и восемь в высоту, – превращенный в карбонеру, огромный склад угля. Уголь доставляли на каботажных судах из Англии и Бельгии и хранили до поры до времени, отправляя по мере надобности на заводы Барселоны и в пригороды. Здесь, вдалеке от города и рядом с морем, было легче ликвидировать возгорания, по крайней мере пытаться это делать, если огонь стлался по поверхности, но если он возникал в недрах угольной кучи, то пожар быстро приобретал размеры катастрофы. Сначала в некоторых местах появлялись тоненькие струйки едкого молочно-белого дыма, затем они превращались в облако, заполнявшее собою все пространство вокруг оврага, и горе тому, кто невзначай вдыхал эти ядовитые пары. В конце концов куча начинала изрыгать огромные языки пламени, они взметались ввысь на двадцати-тридцатиметровую высоту, окрашивая небосвод в багровые тона, и тогда бороться с пожаром было уже поздно – огонь пожирал все на своем пути. В ясные ночи этот багровый отсвет был хорошо виден из Таррагоны и даже с Майорки. Пришвартованные к причалам корабли снимались с якоря и отходили подальше от берега, решая, что лучше пережить болтанку в открытом море, чем отравиться смертельным угаром или заживо изжариться в адском пекле. Пожары, по счастью нечастые, могли продолжаться несколько недель кряду и наносили неизмеримый ущерб: мало того, что уничтожался весь закупленный уголь, еще и повсеместно останавливалось производство. Поэтому добрые люди держались от этого места подальше и старались не селиться рядом с угольной насыпью. Однако по той же самой причине близ нее возникло стихийное поселение, в котором постоянно разыгрывались омерзительные сцены и о котором в Барселоне ходила дурная слава. В его грязных тавернах бурлило и горлопанило всякое отребье, в трех-четырех притонах курили низкопробный опий (более приличные заведения находились в высокой части города, рядом с Валькаркой); смрадные бордели, куда забредали лишь отщепенцы да голодные до женщин матросы с только что бросивших якорь судов, заглатывали своим ненасытным чревом людей, и многие из них исчезали навечно, так и не увидев больше моря. Там жили проститутки, сводни, сутенеры, контрабандисты и матерые преступники. Там за небольшую плату можно было нанять головореза, чтобы избить или припугнуть какого-нибудь провинившегося бедолагу, а заплатив чуть больше, договориться с наемным убийцей. Полиция ходила туда только днем и только для переговоров или заключения какой-нибудь сделки. Это было независимое государство в государстве с собственными платежными средствами, имевшими хождение наряду с подлинными банкнотами и монетами, и с собственным кодексом – своеобразным сводом жестких установлений. Расправа за непослушание чинилась быстро и действенно, и нередко при входе в какое-нибудь увеселительное заведение можно было наблюдать, как в его дверях раскачивался вздернутый на притолоке труп.
Поняв, куда его заманивала ничего не подозревавшая о преследовании женщина, Онофре засомневался: «Если это не Дельфина, то на кой ляд я лезу в эту угольную кучу, откуда в любой момент может выскочить какой-нибудь злыдень, прикончить меня и закопать не сходя с места. И никто меня не найдет, а может, и искать не будут, потому что даже не хватятся». Действительно, всех погибавших насильственной смертью, если только они не были подвергнуты публичной казни, закапывали в этой насыпи. Там они и лежали, пока кучу не разгребали и подъемный кран не грузил их вместе с углем на баржу, в вагон или на телегу. Нередко потом, подбрасывая уголь в топку, кочегары подцепляли лопатой то ботинок, то скрюченные пальцы, то череп с клоком волос на затылке. Онофре уже решил было отказаться от преследования, но все-таки пошел дальше.
Скоро он очутился перед входом в поселение. Как и во всех городских трущобах, улицы делили его на правильные квадраты. Посреди проезжей части, прямо на застывшей комками грязи, валялись пьяные, перемазанные собственным дерьмом и распространявшие зловоние. Из таверн доносились переборы гитары и пение, порой похотливое и разнузданное, но полное щемящей тоски и безысходности. Казалось, в испитых душераздирающих голосах наивно звучал вопрос: «Как я дошел до жизни такой? Разве об этом я мечтал, когда был ребенком?» Звук гитар мешался со стуком кастаньет и каблуков, криками, звоном разбитых стаканов, треском сломанных стульев и столов, шумом беготни и потасовок. Однако незнакомка шла по улицам этого ада уверенным шагом. Спрятавшись за косяк, Онофре увидел, как она вошла в бар и прикрыла за собой дощатую дверь. Он решил подождать на улице и посмотреть, чем все это кончится. С моря дул холодный ветер, пропитанный влагой и солью; он поплотнее закутал шею и нос в шарф, который предусмотрительно взял с собой. Ждать пришлось недолго: женщина вышла из бара, за ней следом, толкаясь и галдя на все голоса, вывалилась шумная компания. И тут Онофре впервые увидел лицо своей жертвы, правда, против света и вскользь, но этого хватило, чтобы узнать, кто это. «Не может быть, – ужаснулся он. – Должно быть, я сплю и вижу сон». Женщина шумно втягивала носом белый порошок из пакетика, прикрывала веки, широко разевала рот, показывала язык, дергала плечами и вихляла задом, извиваясь всем телом. В конце концов она издала сладострастный стон удовлетворенной суки и направилась к ближайшей таверне, окно которой выходило на улицу. Согретый калорифером воздух капельками влаги оседал на грязных окнах, образуя мутную пленку, и было трудно разглядеть, что творилось внутри, но, с другой стороны, это давало возможность подсматривать, оставаясь незамеченным. Онофре так и сделал. Завсегдатаи со звериными, обросшими волосами лицами играли в карты, пряча нужные масти в рукаве и держа ножи наготове, чтобы перерезать глотку тому, кто смошенничает. Слепой музыкант выводил на скрипке нехитрую мелодию, и несколько мужчин кружили в танце доморощенных гетер с нечистыми телами и смрадным дыханием, которые смотрели на своих партнеров остекленевшими, невидящими глазами. У ног слепого лежала собака – она притворялась спящей, чтобы ввести танцующих в заблуждение и неожиданно ухватить их за икры. Женщина, которую преследовал Онофре, стояла в углу и, жеманно кривляясь, что-то доказывала кудрявому меднолицему красавчику; тот, сдвинув брови, сердито отвечал, а потом вдруг со всего маху дал ей затрещину. Женщина схватила его за волосы и с силой дернула, словно собиралась оторвать голову, однако волосы оказались смазаны чем-то жирным, и рука соскользнула. Мужчина в свою очередь двинул ее в зубы. Женщина, шатаясь, отступила на несколько шагов и грохнулась на игровой стол: покатились бутылки, стаканы, смешались и разлетелись во все стороны уже сданные карты. Игроки скинули ее со стола и стали охаживать ногами, нанося удары по почкам. Красавчик тоже кинулся к ней, угрожающе сверкая глазами и размахивая кривым ножом для стрижки овец. Женщина заплакала, размазывая по щекам слезы. Завсегдатаи потешались как над жертвой, так и над ее обидчиком. Тут вышел хозяин и положил конец потасовке, приказав женщине немедленно покинуть заведение. Зал одобрительно загудел: все считали, что именно это существо в женском платье спровоцировало красавчика на скандал. Онофре опять спрятался за дверным косяком и увидел, как существо, спотыкаясь и пошатываясь, выходит из таверны. Из уголка губ сочилась лиловая, смешанная с гримом кровь; одна рука потянулась ко рту ощупать, целы ли зубы, другая к голове – снять парик. Существо вытащило из кармана носовой платок в крапинку, вытерло пот со лба, водрузило парик обратно и быстрым шагом отправилось восвояси. Тем временем ветер улегся, но сухой и прозрачный воздух сковало таким холодом, что при дыхании ломило грудь. Онофре догнал его только в овраге.
