Американские каникулы - Лимонов Эдуард Вениаминович (книги полностью .TXT) 📗
Из хромированного, с зеркалом в потолке, необычайно роскошного для Сохо элевейтора мы вышли прямо на Алекса Американского.
– Здорово, Лимон, еб твою мать! – Кривая улыбочка была на губах моего друга.
Он с силой сжал мою ладонь и, притянув меня к себе, обнял. «Еб твою мать» – прозвучало как ласка. Алекс обнял и скользко поцеловал меня. От него пахнуло потом и духами «Экипаж».
Он очень изменился. Коротенькая шерстка прикрывала его крутую крепкую голову. Раньше волосы были парижские, эстетские, длинные. Из-под белой тишотки без рукавов белыми круглыми мешками выпирали плечи. Он набрал веса и сил. Неизменные кавалерийского типа сапоги и черные узкие демиджинсы дополняли его костюм.
– Здоровый стал, как зверь. Накачался! – объявил я, оглядев Алекса.
Он не только накачался, но и шрамов у Алекса прибавилось. В дополнение к старым шрамам на руках и не так давно появившемуся шраму, пересекающему лицо (такой шрам мог иметь его папа-кавалерист при взятии Берлина или другого враждебного города – сабельный), даже плечи Алекса теперь были украшены шрамами. Злые языки утверждали, что Алекс режется сам, при помощи бритвы. Мне всегда было ясно, что Алекс – личность странная, но именно это меня в нем и привлекало.
– Гири тягаем… – объяснил за Алекса причину его тугих мешочных плечей стоящий за Алексом казак.
Кроме адъютанта-казака вместе с Алексом в мастерской проживал и адъютант-грузин.
– Ну что, пизда? – Алекс взял пьяную Лелю за шею и притянул к себе. – Опять напилась?
Притянуть Лелю к себе легко, потому что маленького роста блондинка ничего не весит. Они поцеловались. Другой рукой Алекс схватил Элиз и притянул ее к себе с другой стороны, так что вино в бутыли резко булькнуло.
По лакированному паркету мимо широкой винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, мы прошли к столу, вокруг которого эта банда, очевидно, помещалась до нашего прихода. Казак, обтерев предварительно полотенцем, поставил перед нами разнообразные сосуды. У них было пиво. Я сказал, что буду пить пиво, потому передо мной поставили немецкую пивную кружку красивого цветного стекла.
– Ну что, Лимон, бля… Как живешь? – сказал Алекс, дотянувшись до моего плеча со своего высокого массивного кресла во главе стола.
Стул, на котором сидел я, тоже был высокий, старинный и красивый, другие стулья были красивые, эстет Алекс привез их из парижской квартиры, но кресло было одно, для босса.
– Важный стал, Лимон, сука… – сказал Алекс и, потрепав меня по шее, вдруг схватил мою левую руку и больно выкрутил ее.
– Оставь руку! – как можно спокойнее сказал я. – Не то получишь любой из этих бутылей по голове, – указал я на стол, на котором в беспорядке стояли бутыли, банки пива, массивные кружки, бронзовые подсвечники. Сказав «бутылей», я имел в виду бронзовый подсвечник. И руку он мою не отпускал, было больно, я добавил: – Обижусь!
Он меня знает, он знает, что если я что-то говорю, то я имею это в виду. Он отпустил руку и, обняв за шею, поцеловал меня.
– Ты что, Лимон, я же тебя люблю. Ты мой единственный друг.
– Совсем охуел, Алекс?! – сказал я, потирая левую руку. – Ты что такой дикий…
– Страна такая, Лимон… – хулигански улыбнулся он. – Не обижайся, ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты для меня как брат. Ты брат мой! – закончил он патетически. – Давай выпьем! – И стукнул с размаху крепко своей пивной кружкой о мою пивную кружку.
– Видишь, как живу! – обвел он рукой мастерскую. – Там наверху еще один этаж, – он указал на винтовую лестницу как раз за моей спиной. – Там спальни.
От вездесущих русских сплетников, сеть их охватывает все материки и даже острова мира вплоть до Новой Зеландии, я знал, что Алекс дошел до такой жизни, что вынужден будто бы совсем на днях отказаться от второго этажа и стаскивает все вещи на оставшийся. Но я ничего Алексу не сказал. Я Алекса всегда любил странною любовью, я гордился его псевдорусской широтой, его безумием человека, неизвестно зачем, исключительно из пижонства, истратившего множество денег на всех и каждого. Было бы бестактно указать ему на надвигающуюся его бедность. «Леля, сообщившая мне по секрету, что Алекс занимал у нее деньги на еду, поступила нехорошо», – подумал я.
На другом конце стола, пытаясь налить себе в бокал вина, Леля не сумела удержать галлоновую бутыль в равновесии и, задев ею бокал, выплеснула содержимое бутыли на стол и на свои светло-оливкового цвета брюки.
– Еб твою мать! – выругалась Леля. – Ни одного джентльмена вокруг!
– Пизда дурная… – прокомментировал Алекс.
Сидевший рядом с Лелей казак оглушительно захохотал. Невероятно широкая под клетчатой рубашкой грудь его заколыхалась.
– Я ж тебя люблю, Лельчик! – воскликнул казак и, выйдя в кухню, вернулся с кучей бумажных салфеток.
Торопясь, мы сообща разбросали салфетки по столу.
Леля, брезгливо приподнявшись в мокрых брюках, дотянулась до бутыли и, взяв ее обеими руками, некоторое время пила из бутыли вино, шумно взглатывая.
– Штаны-то сними, посыпь солью, а то пятна останутся, – посоветовал ей казак. – Я тебе какой-нибудь халат дам.
Вдвоем, покачиваясь, они ушли наверх.
– Смотрите там у меня, не ебаться! – строго закричал им вслед босс Алекс. И опять обратив свое внимание на меня, спросил: – Ну как живешь, Лимон, с лягушатниками?
– Тихо живу, – сказал я. – Пишу себе. Еще одну книгу написал.
– Во Франции нечего делать творческому человеку, – убежденно объявил Алекс.
– Париж красивый? – вдруг спросил доселе скромно сидевший в самом дальнем углу стола грузин.
– В жопу там в Париже ебут таких, как ты, Шалва… – не зло, но насмешливо сказал Алекс. – Лимон, хочешь его выебать? Он, кажется, по тому же самому делу, что и ты, – захохотал Алекс. – Пойдите, пойдите на второй этаж, там на всех места хватит… Идите, мальчики…
Алекс знал по меньшей мере одну из моих жен, но почему-то упорно продолжает держать меня за гомосексуалиста. На людях. Я никогда особенно не возражаю, после выхода моей книги «Это я – Эдичка» многие в мировом русском комьюнити считают меня гомосексуалистом. Однажды, я был как раз в обществе Алекса в тот вечер, мне пришлось дать по морде наглецу, подошедшему к нашему столику, назвавшему меня грязным педерастом. В русском ресторане в Бруклине. Я сам шучу по поводу своего «гомосексуализма» направо-налево. Но не Алексу, по секрету рассказавшему мне как-то, как его еще пятнадцатилетним мальчиком совратил отец-настоятель в русском монастыре, меня на эту тему подъебывать.
– Ты что такой агрессивный сегодня?
Он оправдался:
– Ой, Лимон, какой же ты обидчивый. Я же тебя люблю, Лимон! Я твой брат. Ты помнишь, ты сам сказал мне после смерти Володи: «Хочешь, Алекс, я заменю тебе Володю?»
– Хитрый ты, Алекс… – сказал я. – Все помнишь, что тебе выгодно.
– А ты думал… – усмехнулся он. – Эх, Лимон, друг ты мой… – Опять дотянувшись до меня с трона, он больно шлепнул меня по плечу: – Рад тебя видеть! Думал, не придешь. Все, все от меня отвернулись! Трудности у меня, денег временно нет, галерейщика нет, вот и дела хуевые пока… Но я вылезу! Я вылезу и всем им, сукам, покажу!
Я подумал, что человек он сильный, хотя и не очень разумный. Вылезет, наверное.
– Эй! – крикнул грубиян Шалве. – Посмотри там в холодильнике, осталось ли еще выпить.
Грузин молча встал и пошел к холодильнику. Заглянул:
– Только одна банка пива, Алекс.
– Сходи за пивом, раз не хочешь ебаться с Лимоном, – ласково сказал Алекс и, вынув из бумажника двадцать долларов, дал их грузину.
По этим-то двадцати долларам, как-то несвойственно бережно переданным Алексом Шалве, я и понял, что положение его действительно очень серьезное. Обычно двадцатидолларовых бумажек в бумажнике Алекса просто не было. Только сотенные. Сдачу с сотенных Алекс всегда бестолково заталкивал в джинсы, и когда в следующий раз расплачивался, вынимал опять сотенную. Это был его особый, русско-кавалерийский шик.
– Я расшиваюсь, – доверительно объявил мне Алекс. – Ничего крепче пива мне нельзя.
