Беда - Шмидт Гэри (серия книг .TXT) 📗

Вскоре после этого и Генри с матерью уехали в Уитьер – но прежде мать все же позвонила мистеру Черчиллю, и тот строго-настрого запретил говорить что бы то ни было о поджоге в Мертоне любому полицейскому, откуда бы он ни явился, если рядом не будет его, мистера Черчилля.

Однако весть о поджоге уже долетела до Уитьера, и, когда Генри туда приехал, все только это и обсуждали.

Даже учителя.

Например, мистер Дисалва на уроке американской истории.

– Вы слышали о пожаре в Мертоне? – спросил он у класса Генри.

Все закивали.

– Здание вспыхнуло, как карточный домик. Вот что значит не иметь жестких строительных норм! Иногда пожары меняли облик целых городов и оказывали огромное влияние на жизнь общества. Так что сегодня давайте-ка отвлечемся от Льюиса и Кларка и поговорим о том, как сгорел Чикаго. Кто может сказать мне, при каком президенте это случилось?

Или миссис Делдерфилд на уроке литературы.

– Слышали о пожаре? – спросила она.

Все закивали.

– А слышали вы, что, по мнению мертонской полиции, он вполне мог возникнуть в результате умышленного поджога?

Снова кивки.

– Как это ужасно! – сказала миссис Делдерфилд. – Надеюсь, все знают стихотворение Франсуа Вийона?

Генри посмотрел на Санборна. Тот закатил глаза.

Класс погрузился в глубокое молчание.

– Ну разве не прелесть? – спросила миссис Делдерфилд. – «Но где снега былых времен?» Правда, стихи Франсуа Вийона удивительно берут за душу?

– Oui [15], – сказал Санборн.

Даже тренер Сантори на физкультуре – и тот не удержался.

– А тем, кто спит на бегу, я сейчас так пятки подпалю, что будет почище мертонского пожара! Слышал меня, Бригем?

– Он тебе вроде вопрос задал, – сказал Генри.

– Тренеры по физре не задают вопросов, – ответил Санфорд. – Они орут вслух все, что приходит в их микроскопический мозг, спрятанный в глубине толстого черепа.

– Ты слышал, что я сказал, Бригем?

Санфорд прибавил скорости. Генри не отставал и подбадривал его до тех пор, пока тренер Сантори не наорал и на него тоже, пообещав, что если он не умолкнет, то после уроков будет дополнительно бегать вверх и вниз по трибунам.

Но к концу школьного дня ни один человек в Уитьере – по крайней мере, в присутствии Генри – не сказал того, о чем думали все, понимая, что и остальные думают так же: что кто-то из Блайтбери-на-море сжег «Мертонские строительные работы», что этот кто-то наверняка учится в Лонгфелло и что теперь, скорее всего, молва объявит его местным героем, поскольку благодаря ему (или им) камбоджийские иммигранты все-таки получили по заслугам. Пусть суд оказался бессилен, но в конце концов справедливость восторжествовала.

Но когда сам Генри думал об этом пожаре или слышал разговоры о нем, в поджившей ране у него на ладони начинала стучать кровь, а по животу снова разливался жар. Ему так хотелось немедленно взойти на Катадин, что он еле вытерпел историю сгоревшего Чикаго, а после – Франсуа Вийона.

Хотя бы отчасти утолить это жгучее нетерпение можно было только на тренировке по гребле, и там Генри греб так, будто хотел загнать лодку прямо на вершину Катадина, изо всех сил напрягая ноги и всем телом откидываясь назад, хоть его ладонь и молила о пощаде. Он заразил этой лихорадкой всех своих партнеров – даже Брэндона Шерингема, – и они тоже стали грести как сумасшедшие, так что тренер Сантори расплылся в улыбке – крайне редкое зрелище! – а потом заявил в школьной газете, что ожидает большого успеха на Кубке Кейп-Энна, где будут выступать команды из многих окрестных школ и в том числе (впервые) команда из Мертона. А дальше будет первенство зоны и первенство штата, а после – чем черт не шутит! – возможно, и первенство страны…

– Команда из Мертона? – сказала мать Генри, прочтя вечером этот бюллетень.

– Команда из Мертона? – сказал отец Генри, прочтя этот бюллетень чуть позже.

– Команда из Мертона? – сказал Генри Санборну на следующий день. – Чушь какая-то. Откуда у них команда?

– А что тут такого? – ответил Санборн. – Берешь шлюпку, кидаешь на воду, сажаешь туда восемь дураков, они гребут – вот тебе и команда. Чего ты так удивляешься?

– Во-первых, не шлюпку, а лодку. А во-вторых, ты сам дурак, потому что команда – это не просто восемь человек. Чтобы грести вместе, организованно, надо долго учиться и тренироваться. Нельзя просто так взять и создать команду. За тобой должна быть большая традиция.

Санборн заглянул Генри за спину.

– Я ничего за тобой не вижу.

Генри заглянул за Санборна.

– А я вижу за тобой большую задницу.

Вот почему Санборн возил Генри лицом по траве перед Уитьером, когда мать Генри приехала забирать их домой.

После того как Санборна высадили, мать спросила Генри, не хочет ли он поехать в больницу. Но он не захотел. В последнее время Генри навещал Франклина все реже и реже, хотя мать каждый день предлагала ему после школы заехать к брату.

А зачем было туда ездить? Франклин их даже не замечал. С каждым разом он казался Генри все более бледным и неподвижным, и Генри невольно задумывался о великом Франклине – о его спортивных рекордах, о его быстрых ногах и могучих бицепсах. Он вспоминал его смеющимся после матча – руки, бывало, в крови, лицо в грязных потеках, но все равно смеется, как чемпион, который чуть-чуть нехотя, но все-таки согласился снова продемонстрировать свое заведомое превосходство в любимой игре.

Но теперь он лежал бледный и неподвижный. И когда после тренировок по гребле Генри смотрел на свои собственные ноги, свои бицепсы, свое лицо, ему было ясно, что теперь он сильнее брата. И где-то глубоко-глубоко в его душе, в каком-то крошечном ее уголке пряталась… радость. Ему требовались все силы, чтобы задавить в себе эту мысль.

Но все это ничего не значило, потому что Франклин их просто не замечал.

Никогда, кроме одного раза.

Это было под вечер, в день, который Бог не мог бы сделать лучше, даже если бы у Него возникло такое желание. Солнце было желтое, небо – синее, новые листья – зеленые и золотые. После уроков мать привезла Генри в больницу, не спросив, хочет он туда ехать или нет. Пока она ходила к дежурной сестре спрашивать, не случилось ли чего-нибудь такого, о чем им надо знать, – ответ всегда бывал отрицательный, – Генри вошел в чистую палату и посмотрел в окно. Яркая зелень вокруг оттеняла другие цвета. Трава росла вовсю, и деревья постепенно одевались. Сады поблизости запорошило розовым и белым, а немного дальше он видел желтые огоньки нарциссов, такие ослепительные, словно Ван Гог только что отошел от них с еще мокрой кисточкой в руке. И везде, куда ни глянь, были упругие ветви, налитые новыми соками, – они качались, кивали и вскидывались вверх под легким ветерком, который прилетел с далекого моря пошелестеть у этих красных кирпичных стен.

Генри поднялся на цыпочки, отпер окно и открыл его, чтобы впустить ветерок – возможно, нарушив при этом строгие правила больничной гигиены. Но ему было все равно. Ветерок тут же откликнулся на приглашение и наполнил палату своим прохладным дыханием. Генри набрал его в себя – всей грудью, сколько мог. И тут ему показалось, что простыни на кровати брата зашуршали.

Он обернулся. Лампочка над кроватью Франклина не горела, и длинная занавеска за изголовьем отбрасывала тень на его бледное лицо. Но глаза Франклина были открыты. Он смотрел мимо Генри, в окно. Его глаза были открыты. Генри видел это совершенно отчетливо. Он замер, не сводя с брата своих собственных глаз.

Потом глаза Франклина закрылись. Это выглядело так, как будто случайный дух заглянул в его тело и, капризный, как все духи, решил там не задерживаться.