Дневник войны со свиньями - Биой Касарес Адольфо (онлайн книга без .txt) 📗
Видаль следил за ходом событий с равнодушием стороннего наблюдателя. «Еще немного, и мной овладеет страх», – подумал он и тут же спросил себя, что появится раньше – страх или агрессивность.
Агрессивность не появилась. Четверо парней удалились так же внезапно, как вторглись в дом. Не желая подать виду, что были испуганы, старые друзья не сдвинулись с места. На улице зафырчал и покатил прочь автомобиль. Аревало первый подошел к молодым.
– Они хотели нас прирезать? – спросил он.
– Ну, не так страшно, – ответил приземистый. – Но что-то близко к этому.
– Никто им не возражает. Только он да я возражаем, – объяснил прыщеватый.
– Ради сеньора Нестора, который был нам как отец, – признался приземистый.
– Мы им напомнили, что наша группа уже выполнила свою квоту в лице сеньора Нестора, – сказал другой парень.
– Который был вам как отец, – уточнил Аревало.
– По сути, – запальчиво заговорил Видаль, – в этой стране никто не желает кровопролития. Несчастья случаются только из-за трагического стечения обстоятельств – ведь все мы пользуемся первым удобным предлогом, чтобы сбежать.
– Я бы не стал за это осуждать, – сказал Аревало.
– Не думайте так, сеньор Видаль, – сказал приземистый. – Они доказывали, что этот сеньор, – он указал на Данте, – и вот этот сеньор, – он указал на Рея, – как раз подходят под категорию стариков.
– Ах, мать твою! – сказал Данте.
– Они хотели вас увести, – подтвердил приземистый.
– На небольшую прогулку. А мы им говорили, что у этого сеньора нет ни одного седого волоса, а вот этот еще в полной силе, – сказал прыщеватый.
– Разве я вам не говорил, что мы в мышеловке? – спросил Данте. – Они хотели меня увести? Для чего? Чтобы изрешетить меня пулями? Люди взбесились. Увидеть вдруг столько ненависти у своих сограждан, клянусь вам, ужасно грустно.
– И это молодежь, которой следовало бы жить собственным умом, – прибавил Аревало. – Они думают и действуют, как стая зверей.
– Неправильно говоришь, – возразил Рей. – Как стадо. Стадо свиней.
– Но послушайте, – вставил большерукий, – ведь свиньи – это мы.
– Для личности уже нет места, – флегматично проговорил Аревало. – Везде лишь толпы животных, которые рождаются, размножаются и умирают. Для некоторых из них характерно наличие сознания, как для других наличие крыльев или рогов.
Страх и, возможно, гнев возбуждали старых друзей.
– Это ужасно, – сказал Данте. – Народу становится все больше, хотя места уже нет. Все дерутся, одни уничтожают других. Не находимся ли мы накануне грандиозной гекатомбы?
– Не кажется ли вам, что душа и иллюзия бессмертия представляются ныне деревенской отсталостью? От деревни мы перешли к пчелиному рою, – размышлял Аревало.
– Куда ни глянь, – продолжал Данте, – повсюду преступность и нарушение порядка. Чтоб далеко не ходить, что вы скажете о том, как теперь одеваются женщины? Разве это не скандал? Разве не приближаемся мы к концу света?
Видаль с интересом слушал эту беседу. И вдруг что-то его кольнуло, и он пошел посмотреть на Нестора. «Это мой долг, – подумал он и сказал себе: – С закрытыми глазами он уже не похож на петуха. Совсем недурно выглядит, бедняжка». И едва он мысленно произнес слово «бедняжка», как ощутил на своем лице слезы.
23
Окоченев от долгого сидения, Видаль протер глаза и осмотрелся. В столовую проникал холодный белесоватый свет, отчего тени казались темнее, усиливая ощущение неподвижности предметов. Наступало утро. К бесстрастному тиканью маятника примешивался шепот двоих парней и храпение Рея, спавшего с презрительно открытым ртом. Аревало сосредоточенно курил, у дремавшего Данте было счастливое выражение лица. Вокруг был заметен небольшой беспорядок – везде раздавленные окурки сигарет, кучки пепла. Отрывочные воспоминания о Несторе – примета скорого забвения – прибавляли к усталости угрызения совести. От этих воспоминаний Видаль перешел к другим: о последних днях своего отца. Он вспоминал отца, такого близкого и уже такого недосягаемого, объятого предсмертным страхом и страданием. Каждый человек замкнут в себе и ничем не может помочь ближнему. Гнетущая уверенность в бессмысленности всего на свете пронзила его. Что толку было в стремлении говорить не умолкая, завладевшем им в эту ночь? Одна суета. Все заранее знали, что скажет тот или другой. Он подумал, что подобные разговоры во время бдения у тела друга – отвратительный грех и что он, Видаль, и теперь продолжает говорить, пусть сам с собой. Вчера еще они вели беспечное существование, и вот внезапно жизнь стала невыносима. У него возникло желание сбежать. Второй или третий раз за последние часы ему захотелось выйти на улицу. Да, в эту ночь все повторяется по нескольку раз.
Размышления, видимо, незаметно перешли в сон, потому что Видаль вдруг увидел старуху, плакавшую в такси возле площади Лас-Эрас; он подумал, что из-за того, что он посмотрел на ее искаженное горем лицо, погиб Нестор, и вдруг с испугом заметил присутствие кого-то слишком белого, будто мукой осыпанного, приветливо глядевшего на него и протягивавшего ему какой-то сверток. Это был рассыльный из лавки Рея, который принес свежие рогалики и печенье к завтраку и, вероятно, не решался разбудить своего хозяина. Тот проснулся в приподнятом настроении, сыпал шутками, пригласил друзей пройти на кухню – будем, мол, готовить кофе с молоком.
– Чем так хорош этот день? – спросил Данте. – А ведь все мы в хорошем расположении. Разве не так?
– Можно узнать почему? – спросил Видаль.
– Все очень просто, хотя вы, пожалуй, этого не поймете, – заявил Данте. – Мне приснилось, будто экскурсионисты победили в жутко трудной игре.
– Пройдите на кухню, – настаивал Рей. – Надо готовить завтрак.
– В общем, – заметил Данте с хитрой улыбочкой, – мы наконец-то завладели правами хозяина дома. Видаль подумал, что притупившиеся пять чувств – некая защитная скорлупа стариков.
– Пора поесть, говорят вам, – весело торопил Рей.
Видаль, как бы желая последовать за ними чуть погодя, остался в столовой. Когда друзья удалились, он направился к двери и вышел на улицу. Было уже светло. Пройдя один квартал, он почувствовал, что пончо на плечах ему мешает. Ага, стало быть, пришло наконец бабье лето после Святого Иоанна. Невдалеке от дымившихся остатков костров какой-то парень раскладывал газеты у подъездов. Видаль хотел купить у него газету и сунул руку в карман, но тот его предупредил:
– Нет, нет, дедушка. Для вас газеты не будет.
Видаль гадал: то ли все газеты предназначены подписчикам, то ли ему отказали, потому что он стар.
В доме Джими жалюзи по-прежнему были опущены. Видаль позвонил, хотя и сказал себе, что это бессмысленно, что он и правда зря беспокоит людей. Да еще пришлось отгонять от себя мысль, будто все на улице – сперва молочник, потом постовой, а теперь женщина, мывшая пол в сенях дома напротив, – смотрят на него с плохо скрываемой смесью удивления и враждебности. Наконец дверь отворилась, и высунулась маленькая головка Летисии, прислуги Джими.
– Джими дома?
– Не знаю. Который час? Хозяин в это время еще спит.
Девушка смотрела на него круглыми, очень близко посаженными глазками. Чтобы показать, что он друг дома, Видаль заметил:
– А я думал, что вы приходящая.
– Со вчерашнего дня я тут живу, – возразила Летисия с явным удовлетворением.
– Вы слышали о вчерашних беспорядках? Для всех друзей было бы намного спокойней, если бы Джими не выходил из дому. Не будите его, пожалуйста. Запомните мои слова.
Девушка, видимо, хотела не впускать его в дом, но потом, как бы передумав, посторонилась. По узкой лестничке слева они спустились в подвал, где днем раньше Видаль случайно увидел любовную игру, привлекшую его внимание.
– Подождете меня? – сказала девушка. – Я мигом.
Видаль подумал: «Хоть бы он оказался дома. Еще одной смерти я не выдержу». В житейских делах, где беспорядочный случай обычно распределял удары более или менее равномерно, Видаль, так показалось ему, впервые обнаружил некий умысел, и, без сомнения, умысел враждебный. Вскоре Летисия появилась. Не дожидаясь ее ответа, Видаль вопросительно посмотрел ей в глаза. Девушка усмехнулась.
