Гибель гитариста - Слаповский Алексей Иванович (лучшие книги TXT) 📗
– Мужчина! Мужчина! Мужчина!
И с каждым словом голос ее приобретал новые оттенки: сперва констатация факта, потом – угроза, потом – ужас. И она – убежала.
Выяснилось, что ее некоторые знают, встречали, слышали о ней: сумасшедшая побродяжка. То ли кто-то когда-то изнасиловал ее, то ли просто в голове какой-то винтик свихнулся: она бродит по улицам, живя неизвестно где и питаясь неизвестно чем, и единственное, что можно от нее услышать в разных вариациях:
– Мужчина! Мужчина!
Мужчин (считая их таковыми уже лет с десяти) она боялась панически, она обходила их стороной, поэтому и блуждала лишь по пустынным, малонаселенным улочкам. Лишь только ей казалось, что мужчина, идущий, например, по другой стороне улицы, намеревается свернуть в ее сторону – или просто посмотрит на нее слишком пристально, она останавливалась, хватала свой мешок и начинала кричать на всю округу:
– Мужчина! Мужчина! Мужчина! – и не успокаивалась, пока мужчина этот не удалялся за безопасные пределы.
Однажды милиционеры хотели проверить ее документы – в ту еще пору, когда бродяжничество было запрещено, – она зашлась в истерике, побежала, они ее догнали, она забилась в припадке, они отвезли ее в клинику, там умные психиатры распознали ее фобию, признали неопасной и неизлечимой – и выпустили.
И вот безымянная эта женщина стала появляться у Печенегина.
Держала себя, конечно, на расстоянии. Чуть кто из мужского числа гостей на шаг случайно ближе:
– Мужчина! – грозно звучит ее голос.
– Бабушка за невинность опасается, – еле слышно скажет кто-то.
Меж тем она была не бабушка, меж тем ей было чуть за сорок, она просто нарочно привела себя в такое состояние, чтобы не понравиться никому, даже пьяному последнему бомжу.
А была когда-то красивой – и помнила это.
И помнила, как красив был тот, кого она полюбила.
Помнила, как завораживали его глаза, завораживал его голос.
Помнила, как стоял он цветущим летом у ворот и позвал ее в прохладу дома чаю попить.
И там, в прохладе, такое с ней сделал, что не осталось в ее душе ничего, кроме жуткого изумления, не осталось ни одного слова, кроме отпугивающего: «Мужчина!»
Вот только странно: словно во сне это было; никак она не вспомнит, где ж он живет, где ж тот дом, в котором была прохлада – а чая обещанного не было.
Годами она искала – и нашла!
И так же ласково подманивает ее он, этот человек, узнанный ею, – и глазами, и словами, и всем, всеми, всем… Хитрец!
Что ж, и она схитрит. Она сегодня на шажок к нему поближе, завтра еще на шажок (потому что сразу нет сил, страшно), а когда приблизится совсем близко (хорошо бы – в комнатке, в прохладе, где чая, однако, нет), тогда она достанет из-под кофты острый нож…
Одно непонятно: чем ближе к нему, тем жальче его. Она знает: это он напускает колдовство на нее. Она сопротивляется. Не поможет это ему! Она сделает свое законное святое дело…
8
Человек предполагает, а Бог располагает – слова известные.
Но известно и то, что человек создан по образу и подобию Божию, а значит, все-таки способен тоже располагать собою.
Лично я вообще уверен, что человек о себе почти все знает наперед. «Знал бы, где упасть, соломки подстелил бы», – оправдывается он, потирая ушибленное место. А меж тем, как правило, знает, где упадет, предчувствует, но соломки стелить не спешит, размышляя: во-первых, может, еще и обойдется, во-вторых, если уж упадешь, то соломка не поможет, в-третьих, от судьбы не уйдешь, в четвертых… В-четвертых, иногда упасть так почему-то хочется…
ЕЛЕНА знала, что ей не нужно выходить замуж за Печенегина.
Они учились вместе в музыкальном училище.
В любом учебном заведении время от времени образуется класс или курс особенный – яркий, громкий, с выдумками, с хулиганством, конечно, но и с умением учиться и забавлять себя и других весельем. О таких курсах ходят потом легенды, были и небылицы, такие курсы после окончания регулярно собираются, чтобы отметить пятилетие, десяти-, двадцатилетие выпуска… На таком курсе и учились Елена Патрина и Денис Печенегин. Елена была звездой этого звездного курса, Денис же – паршивой овцою, он казался приблудным, лишним, нездешним. Ни в выдумках, ни в весельях он не принимал участия, но и не был совсем уж угрюмым, мог оказаться в дружеской компании и даже стакан вина выпить. Однако – ничего сверх, все в меру, все аккуратно. Скучен и пресен, думала Елена, глядя на него с раздражением.
О подобных людях мать Елены говорила: положительный. Или – еще хуже слово – степенный. Именно о таком муже мечтала она для дочери, рассуждая о ее возможном будущем и вспоминая ее отца – не положительного и не степенного человека, чуть было не отравившего ей жизнь, – но она вовремя поняла, с кем имеет дело. Елена и согласиться с ней не могла, и не согласиться тоже: она отца не помнила.
Но, видимо, уродилась в него: положительности и степенности в себе не обнаруживала. Наоборот, очень рано проявила любопытство ко всему взрослому, любопытство иногда просто нестерпимое.
Многое можно было бы рассказать о ее подростковой жизни – о мыслях, желаниях и некоторых поступках, но таковы они, что трудно их вместить в мягкий стиль данного повествования (пусть цель у него сугубо информационная), тут надо бы новый рассказ заводить – новыми словами, но и без того слишком много получилось отступлений.
Если ж мягко, то можно сразу подытожить развитие Елены к моменту обучения в музыкальном училище: она с удовольствием ощущала себя красивой и грешной. В отличие от Эльвиры Нагель, которая имела некое оправдание для себя, имела историю, Елену приятно волновало осознание своей, мамиными словами говоря, испорченности, развращенности и аморальности – в чистом виде, без причины и истории, хотя она старалась вести себя так, чтобы мама ничего не узнала.
Заводить множество романов – это слишком простенько. А вот, например: свадьба ее подруги и однокурсницы. Свадьба справляется в каком-то кафе – пристройке к обычному жилому дому. Елена веселится, танцует направо и налево, смеется – на жениха вовсе не обращая внимания. А сама наблюдает, караулит. Вот жених вышел покурить и освежиться – один, поскольку невесту в это время обнимает с плачем его мамаша, обнимает, говоря, что только о такой жене для сына и грезила. Вот к жениху подошел приятель. Отошел. И тут – Елена. Улыбается в лицо жениху и говорит: последний подъезд, последний этаж. Встречаемся через пятнадцать минут.
И возвращается в кафе, танцует, веселится, жених тоже возвращается, смирно садится возле невесты, Елена на него – ни взгляда, а минут через десять – уходит.
Ждет у мусоропровода на последнем этаже спящего уже здания. Темно, пахнет кошачьей и человечьей мочой.
Шаги.
Жених.
…И то, что пахнет кошачьей и человечьей мочой, то, что руки чувствуют шершавую поверхность стены, то, что справа мусоропровод, а слева в пыльном окне луна молча плывет в облаках, – все это ее доводит почти до исступления, она с трудом удерживается от крика.
…– Слушай, – говорит жених, елозя губами по шее, по щеке, по груди, – я ее брошу к черту. Я же не знал.
– Чего ты не знал?
– Ну, что ты… Почему ты молчала?
– А что я? Я – ничего.
– …! – называет ее оскорбленный жених.
– Пожалуй, – соглашается Елена. – Бедный, с кем связался.
Он смотрит на нее и говорит:
– Нет, правда… Или – давай встречаться?
– С тобой? Не смеши! – хохочет Елена и спускается, зная, что он ее ненавидит, но обязательно будет хвастать и рассказывать об этом приключении друзьям в подробностях – и ей не страшно это, отнюдь, ей – весело.
И, глядь, один из приятелей жениха через два-три дня уже подъезжает к ней весьма смело, на глазах у всего курса – будучи при этом пришлым, – берет за талию и, не робея, говорит прямые слова о своих намерениях, она звонко дает ему пощечину, он в ответ свирепеет, громко называет ее тем же словом, что и жених, и даже замахивается – и тут уж получает от сокурсников Елены сполна за оскорбление девушки словом и делом – и неважно, справедливо ли слово по отношению к девушке, но будь джентльмен, при всех – не произноси. Приятель жениха, побитый и обиженный, приводит ораву своих корешей, начинаются разборки, новые драки – а Елену вызывают к училищному начальству и в очередной раз грозят отчислить, Елена плачет, говорит, что ее оболгали, просит не сообщать ничего матери, у которой больное сердце из-за несправедливости людей, – видно, это у них с мамой наследственное – терпеть из-за напраслины. Лжет и плачет Елена с наслаждением, ложь доставляет ей радость именно как ложь, и она не обманывает себя, что спасается ею…
