Уроки норвежского - Миллер Дерек Б. (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .txt) 📗
Под треск фейерверков и гул авиапарадов работники социальных служб сдали Рею дедушке с бабушкой. Она не вынимала большой палец изо рта и не расставалась со своим зайчиком. Это случилось на парковке универмага «Сирс» поздно вечером. Девочка двое суток просидела дома одна, прежде чем соседи поняли, что никто не пытается успокоить плачущего ребенка, и не вызвали полицию.
Мейбл посадила ее на заднее сиденье «шевроле»-фургона и с громким щелчком пристегнула широким черным ремнем. Рея глядела на взрывы салютов в небе, видела, как облака становятся зелеными, потом красными, потом оранжевыми.
Но она ничего из этого не запомнила. Ей потом рассказывала Мейбл. Так же как и о том, что Шелдон начал слабеть головой и превратился в снайпера.
— Я помню тот разговор. Мы привезли тебя домой, переодели в старую одежку Саула, потому что ничего другого у нас не было, и твой дед сказал: «Ну ладно. Первого мы убили, но Господь дает нам второй шанс, чтобы все исправить. Интересно, получим ли мы приз, если эта вторая доживет до взрослых лет». То, что он сказал, было ужасно. Даже подумать такое нельзя. Только безумный человек может произнести нечто подобное. И вскоре после этого он начал придумывать истории про войну. Я могла объяснить это только душевной болезнью.
Сидя на заднем сиденье байка, Рея размышляет. Она пытается понять, когда индивидуальность переходит в эксцентричность. Когда гений превращается в безумца. Когда здравомыслие уступает — чему? Безумие — это просто отсутствие здравого ума. Это не какая-то отдельная категория. Это то, что не является здравомыслием. Это все, что нам известно. У нас нет для этого отдельного слова.
Она знает, что сказал бы на это Шелдон, и не может сдержать улыбки.
— Здравомыслие? Ты хочешь знать, что такое здравомыслие? Это густая похлебка из отвлечений, в которую мы погружаемся, чтобы забыть о том, что мы собирались ее съесть. Любое мнение, вкус и порядок, в котором ты замещаешь желтую горчицу коричневой, — это просто способ не думать. Здравомыслием мы называем способность отвлекаться. Так что, если, дойдя до конца, ты уже не помнишь, предпочитаешь ли ты коричневую или желтую горчицу, тебя объявляют сумасшедшим. Но это не так. На самом деле происходит вот что. В те редкие моменты просветления, когда твой разум мечется между желтой и коричневой, словно теннисный мячик на быстрой перемотке, ты внезапно останавливаешься и перестаешь отвлекаться. И тут оно происходит. Ты смотришь прямо через сетку на всех людей, пытающихся выбрать между коричневой и желтой горчицей, и… вот же она! В самом центре корта! Смерть! Она была тут всегда! Горчица направо и налево, отвлечения повсюду, а Смерть прямо напротив. Она врезается в тебя, как раскачивающийся чан с луковым супом.
Дорога становится хуже. Лес густеет по мере того, как они оставляют все дальше позади себя тихие синие воды фьорда и теряются в овеваемых ветром соснах, кленах и березах. Ларс съезжает на боковую дорогу, подальше от больших грузовиков и нервных городских водителей. Они взбираются на склоны холмов и наклоняются на поворотах в долинах. Байк с 1,2-литровым двигателем одолевает подъемы и спуски с мощью целого стада лошадей-тяжеловозов.
То, что с ними произошло, ужасно. Это так. Переключая мотоцикл на четвертую скорость, Ларс позволяет себе посмотреть в лицо обстоятельствам. Шелдон пропал. В их квартире убили женщину. Но Ларс уверен, что убийцу найдут, Шелдон объявится и настоящей опасности нет. Сигрид Одегард ведь сказала, что домашние разборки часто заканчиваются трагически. И, как бы это страшно ни звучало, Рее придется поверить, что это не было случайным актом жестокости. Война, геноцид или Холокост здесь ни при чем. Груз прошлого так явно тяготит Рею, что Ларсу иногда кажется, будто когда-то, в прошлой жизни, она была свидетелем всего этого — так четко она описывает те события.
То, что евреи считают себя очевидцами исторических событий, всегда действовало Ларсу на нервы. Они говорят обо всем как свидетели. Со времен Египта. Со времен начала западной цивилизации, когда ее свет только занимался в Иерусалиме и Афинах, а потом озарил Рим и все, что возникло на его руинах. Они были свидетелями того, как западные племена и империи поднимались и распадались — от Вавилона до галлов, от мавров до Габсбургов и Оттоманской империи. И только евреи остались. Они все это видели. И все мы до сих пор ожидаем приговора.
Дорога опять сужается, Ларс переходит на вторую передачу, сбавив обороты до четырех тысяч и держа байк ровно — слегка управляя рулем, чуть откинувшись назад — по песчаной обочине дороги.
Да, выкидыш — это ужасно. Но никто в этом не виноват. Рея в хорошей физической форме. Она питалась правильно, не выпила ни капли вина, не ела тунца и сыра с плесенью. Видимо, не судьба. Она отнеслась к этому спокойнее, чем он ожидал. Но, опять же, возникли отвлекающие факторы. А может, он знает ее не так хорошо, как ему кажется.
Но что плохого в том, чтобы наслаждаться моментом? Ощущать сквозь кожаные брюки тепло ее бедер, прижавшихся к нему? Они не ездили на байке с тех пор, как узнали о ребенке. Ему и так пришлось применить все свои способности к убеждению, чтобы она вообще согласилась на покупку байка. Нет, только не по ночам. Нет, никогда после кружки пива. Я не поеду в дождь. Я не буду орать на водителей грузовиков и провоцировать их раздавить меня колесами огромных фур.
Я даже не буду раздражаться на шведов.
Как хорошо, что она здесь со мной рядом, несмотря ни на что. Посреди этого неожиданно возникшего хаоса. Не это ли называется хорошим браком? Не это ли называется жить, пока живется?
Теперь они в лесу. В начале прошлого века эта дорога вела через густо поросшую долину в лесную глушь, населенную самыми северными представителями фауны. Ее проложили только после Второй мировой войны. Отсюда Норвегия простирается на север до бесконечности. Но именно здесь, на ветру, вдали от городов, начинает формироваться скандинавская целостность. Сюда дошли финны, и некоторые из них осели тут. Население пополняется и шведами. Нордические племена проходят здесь, словно кочевники, и огромные пространства самого удаленного форпоста человечества остаются открытыми и нетронутыми.
Ларс еще сбрасывает скорость и поворачивает с проселка на заросшую тропу, зимой он ходит по ней на лыжах, оставив машину на обочине с зарядкой для аккумулятора, электрическим одеялом и канистрой бензина в багажнике. Двери не заперты на случай, если несчастной душе, включая его самого, понадобится приют. Случалось, что пальцы замерзали настолько, что он не мог попасть в машину и включить одеяло.
Байк хрустит по гравию на извилистой тропинке, которая вскоре приводит к обширному лугу, простирающемуся насколько видит глаз. Вдалеке на фоне голубого неба стоит приземистый красный дом.
Пока Ларс рулит по траве, у них с Реей возникает одинаковое чувство. Сквозь карбоновый шлем он слышит ее слова:
— Его здесь нет.
Непонятно, откуда взялось это чувство, но оно верно. Они останавливаются слева от дома, рядом с участком, поросшим высокой травой, где стоит цистерна. Ларс глушит двигатель. Вентилятор мотора завывает некоторое время и стихает.
Сняв шлем, Ларс подходит к двери и дергает за ручку. Заперто. Он прижимается лицом к стеклу и осматривает деревенскую прибранную кухню. Все на своих местах. Кофемолка стоит там, где он ее оставил. Газовый баллон отключен от плитки. На доске никто ничего не резал. Все четыре стула стоят, придвинутые к столу. На буфете молчит транзисторный приемник.
Возвращаясь к байку, он замечает, что воды в цистерне мало. Давно не было дождя. Под жарким солнцем трава вокруг пожухла и приобрела желто-горчичный цвет. Ларс обходит дом сзади, идет мимо топоров, мотыг и граблей, вновь прижимается к стеклу и заглядывает внутрь. По-прежнему ничего: книги и журналы, пазлы, игры, масляные лампы и одеяла, охапка сухих дров для камина. Сине-белые тарелки и чашки выстроились на северной стене, подушки на скамье под окном — все как будто нетронуто.
