Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
В самом конце дня, улучив момент, когда ее оставили в кабинете одну, Дагни позвонила Риардену.
Она назвала свое имя секретарше и услышала, как торопливо он ответил ей.
— Дагни?
— Привет, Хэнк. Я вернулась.
— Где ты?
— В своем кабинете.
Пауза. Она услышала все, что он не произнес вслух, потом снова послышался его голос:
— Думаю, мне нужно срочно начать подкупать людей, чтобы получить руду и начать делать для тебя рельсы.
— Да. Как можно больше. Пусть это будет не риарден-металл. Это может быть… — надрыв в ее голосе был почти незаметен, но в нем сквозил истеричный вопрос: «Отказ от его сплава?.. Возвращение к временам тяжелой стали?.. К деревянным рельсам с железными накладками?» — Это может быть сталь любого веса, любая, какую ты сможешь мне дать.
— Хорошо. Дагни, ты знаешь, что я отдал им мой сплав? Подписал Сертификат дарения.
— Да, я знаю.
— Я сдался.
— Кто я такая, чтобы упрекать тебя? Разве я сама не сдалась? — Он не ответил, и она продолжила: — Хэнк, мне кажется, их не заботит, остался ли еще на земле хоть один поезд или плавильная печь. А нас заботит. Они удерживают нас нашей любовью к работе, и мы будем расплачиваться за это, пока еще есть хоть один шанс сохранять колеса поездов и разум человека в движении. Мы будем удерживаться на плаву, как будто тонет наш ребенок, а когда наводнение поглотит его, мы пойдем ко дну вместе с последним колесом и последней здравой мыслью. Я знаю, чем мы платим, но теперь цена больше не имеет значения.
— Знаю.
— Не бойся за меня, Хэнк. К утру я буду в норме.
— Я всегда верил в тебя, любимая. Увидимся сегодня вечером.
ГЛАВА IX. ЛИЦО БЕЗ БОЛИ, СТРАХА И ВИНЫ
Дагни вошла в свою тихую квартиру, обставленную со вкусом подобранными вещицами, застывшими там же, где она оставила их месяц назад; ее охватили блаженный покой и… чувство одиночества. Тишина создавала иллюзию уединенности и защищенности, вещи словно хранили воспоминание о былых минутах, которых больше не вернуть, как не вернуть теперь всех событий, произошедших с тех пор.
Дневной свет за окнами еще не совсем померк. Дагни ушла с работы раньше, чем собиралась, полностью выложившись и поняв, что оставшиеся дела лучше отложить до утра. Это состояние было ей в новинку. Удивляло и другое: теперь она чувствовала себя дома в квартире, а не в кабинете.
Включив душ, она долго стояла, всем телом ощущая струящуюся воду, но как только поняла, что смыть-то ей хочется не дорожную пыль, а атмосферу офиса, быстро вышла из ванной.
Она оделась, закурила сигарету и, войдя в гостиную, встала у окна, глядя на город, как еще совсем недавно, на рассвете, всматривалась в изгибы дороги среди лесистых холмов.
Помнится, она сказала, что отдала бы жизнь за еще один год на железной дороге. И вот она вернулась, но не к радости труда: она чувствовала лишь спокойную ясность принятого решения и постоянство боли, в которой не хотела признаваться даже самой себе.
Закрыв горизонт, облака густым туманом окутали улицы, словно само небо затопило город. Дагни видела почти весь Манхэттен, длинный треугольный остров, будто обрезанный далеким океаном. Он напоминал нос затонувшего корабля: над ним, подобно пароходным трубам, еще возвышались несколько высотных зданий, а все остальное скрывали серо-голубые клубы, медленно сгущавшиеся в пространстве. Вот так, погружаясь в океан, уходила Атлантида, подумала она, и все другие цивилизации, исчезнувшие с лица земли, оставив после себя легенды, одинаковые на всех языках человечества и вызывающие одинаковую ностальгию.
К ней вернулось чувство, испытанное однажды весенней ночью, когда она склонялась над письменным столом в кабинете «Линии Джона Голта» у окна, выходящего на темную улицу: чувство ее собственного мира, которого больше не вернуть… Ты, думала она, кем бы ты ни был, кого я всегда любила, но так и не встретила, кто, как я думала, видит конец рельсов за горизонтом, чье присутствие я всегда ощущаю на улицах городов и чей мир так хотела построить на земле. Это моя любовь к тебе заставляет меня двигаться вперед, моя любовь и моя надежда найти тебя, мое стремление быть достойной тебя в тот день, когда предстану перед тобой лицом к лицу. Теперь я знаю, что мне никогда не найти тебя, это невозможно, но единственное, что осталось мне в этой жизни — ты, и я буду жить во имя тебя, хоть никогда не узнаю твоего имени. Я буду и дальше служить тебе, хоть никогда мне не одержать победы, я буду идти вперед, чтобы стать достойной тебя в тот день, когда встречусь с тобой, даже если этого никогда не будет…
Стоя у окна и глядя на утонувший в тумане город, никогда не смирявшаяся с безнадежностью, Дагни посвящала себя безответной любви.
В дверь позвонили.
Почти не удивившись, Дагни пошла открывать. Увидев на пороге Франсиско д’Анкония, она поняла, что ожидала его прихода, и не ощутила ни шока, ни раздражения, только безмятежную уверенность в себе и гордо подняла голову, как бы говоря ему, что тверда в своей позиции и не скрывает ее.
Выражение счастья покинуло его серьезное и спокойное лицо, но и наигранное веселье плейбоя не вернулось к Франсиско. Сбросив маску, он смотрел на нее прямо, держался строго и уверенно, как человек, знающий цену словам и поступкам. Именно таким она когда-то хотела его видеть. Он никогда не был так привлекателен, как в эту минуту, и Дагни вдруг с изумлением поняла, что не он ее бросил, а она покинула его.
— Дагни, ты можешь сейчас поговорить со мной?
— Да, если хочешь. Входи.
Он бегло оглядел ее гостиную — дом, где он никогда прежде не бывал; потом его взгляд вернулся к ней. Франсиско пристально смотрел на Дагни. Кажется, он понял, что ее спокойствие — не самое подходящее состояние для их разговора: сплошной пепел, под которым ни одного живого уголька, нет даже боли, которая тоже есть форма огня.
— Садись, Франсиско.
Она осталась стоять перед ним, как будто специально показывая, что ей нечего скрывать, даже усталость — цену, которую ей пришлось заплатить тяжелому дню.
— Не думаю, что смогу остановить тебя сейчас, — начал он, — когда выбор сделан. Но если остался хоть один шанс задержать тебя, я хочу им воспользоваться.
Она медленно покачала головой.
— Нет такого шанса. Да и зачем, Франсиско? Ты отказался от всего. Какая тебе разница, где я пропаду, на железной дороге или вдали от нее?
— Я не отказался от будущего.
— Какого будущего?
— От того дня, когда исчезнут мародеры, но не исчезнем мы.
— Если вместе с мародерами исчезнет «Таггерт Трансконтинентал», то и я вместе с ней.
Он не ответил, не отрывая взгляда от ее лица.
Дагни продолжила монотонным, начисто лишенным эмоций голосом:
— Я думала, что смогу жить без нее. Не смогла. Никогда больше не сделаю такой попытки. Франсиско, ты помнишь? Мы оба верили, когда начинали, что единственный грех на земле — сделать дело плохо, и я до сих так считаю, — тут в ее голосе зародилась живая нота. — Я не смогу стоять в стороне и смотреть, как они копаются в моем туннеле. Я не смогу принять того, что приняли все они, Франсиско, того, что мы считали таким ужасным — веру в несчастье, как в судьбу, которую нужно слепо принимать, с которой не нужно бороться. Я не могу принять покорность судьбе. Я не могу смириться с беспомощностью. Я не могу отречься. Поэтому, пока есть еще железная дорога и ею нужно управлять, я буду ею управлять.
— Чтобы поддерживать мир мародеров?
— Чтобы поддерживать саму себя.
— Дагни, — медленно произнес он, — я знаю, почему ты любишь свою работу. Знаю, что она для тебя значит, как ты любишь пускать поезда. Но ты не сможешь их пускать, когда они опустеют. Дагни, что тебе представляется, когда ты думаешь о движущемся поезде?
Она смотрела на город.
— Жизнь обычного, нормального человека, который мог бы погибнуть в катастрофе, но избежал ее, потому что я ее предотвратила. Человека, обладающего разумом и неограниченными амбициями, не идущего на компромисс, любящего свою жизнь… такого, какими были мы сами, ты и я, когда начинали. Ты отказался от него. Я не могу.
