Конец одного романа - Грин Грэм (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗

6 февраля 1946.

Сегодня было очень плохо у Ричарда. Он говорил мне о том, как противоречат друг другу разные конфессии, а я старалась слушать, но не сумела, и он это заметил. Он вдруг спросил:

– Зачем вы сюда ходите? А я не подумала и сказала:

– Чтобы видеть вас.

– Я думал, вы ходите учиться,– сказал он. И я объяснила, что это я и имела в виду.

Я знала, что он не верит мне, и боялась, что он обидится, рассердится, но он совсем не рассердился. Он встал с кресла и сел рядом на диван, чистой щекой ко мне. Он сказал:

– Мне очень важно, что вы приходите. И тут я поняла, что сейчас он будет за мной ухаживать. Он взял мою руку и спросил:

– Я вам не нравлюсь?

– Конечно, нравитесь,– сказала я.– А то бы я тут не была.

– Вы не выйдете за меня замуж? – спросил он, из гордости – так, словно спрашивал, не выпью ли я чаю.

– Генри обидится,– сказала я, стараясь обратить это в шутку. Он спросил:

– Вы ни за что от него не уйдете?

А я сердито подумала: «Если я из-за Мориса не ушла, какого черта уходить из-за вас?»

– Я за ним замужем.

– Для нас с вами это ничего не значит.

– О нет, значит! – сказала я.– Я верю в Бога,– надо же когда-нибудь сказать.– Это вы меня научили. Вы с Морисом.

– Я не понял.

– Вы всегда говорили, что священники отняли у вас веру. Бывает и наоборот.

Он посмотрел на свои руки и сказал:

– Мне все равно, во что вы верите. Верьте во что хотите. Я вас люблю, Сара.

– Очень жаль,– сказала я.

– Я люблю вас сильнее, чем ненавижу веру. Если бы у нас были дети, я бы разрешил вам их портить.

– Ну, зачем вы!

– Я не богат. Больше мне нечем вас подкупить.

– Я люблю другого, Ричард.

– Не так уж вы его любите, если связаны этим дурацким обетом.

– Я все делала, чтоб его нарушить,– сказала я.– Ничего не выходит.

– Вы думаете, я дурак? – спросил он.

– Что вы, почему?

– Потому что жду, чтобы вы полюбили такого,– он повернулся ко мне больной щекой.– Вы верите в Бога. Это легко. Вы красивая. Вам не на что жаловаться, а мне за что его любить, если он дал вот это ребенку?

– Ричард,– сказала я,– дорогой, это совсем не страшно…– и закрыла глаза, и поцеловала пятна. На минутку меня затошнило, я ведь боюсь уродства, а он сидел тихо, не двигался, и я подумала: «Я целую горе, оно – Твое, не то что счастье. Значит, я люблю Тебя». Я почти ощутила вкус железа и соли и подумала: «Какой Ты добрый! Ты бы мог убить нас счастьем, а дал нам быть с Тобой в горе».

Я почувствовала, что Ричард резко отодвинулся, и открыла глаза. Он сказал:

– Прощайте.

– До свиданья, Ричард,– сказала я.

– Не приходите больше,– сказал он.– Я не вынесу вашей жалости.

– Это не жалость.

– Я очень глупо себя вел.

И я ушла, незачем было оставаться. Я не могла ему сказать, что я ему завидую, ведь он носит знак горя и каждый день видит в зеркале Тебя, а не ту унылую, земную штуку, которую мы зовем красотой.

10 февраля 1946.

«Мне незачем Тебе писать или говорить с Тобой»,– так я начала недавно письмо, и мне стало стыдно, я его порвала, очень глупо Тебе писать, Ты же знаешь все прежде, чем я подумаю. Любила ли я толком Мориса раньше, чем полюбила Тебя? Или Тебя я и любила все время, касалась Тебя, когда касалась его? Могла бы я Тебя коснуться, если бы сперва не коснулась его, как никого не касалась, ни Генри, ни одного человека? И он любил меня, как никого не любил. Меня – или Тебя? Ведь он ненавидел во мне то, что и Ты ненавидишь. Он был на Твоей стороне, но этого не знал. Ты хотел, чтобы мы с ним расстались,– и он хотел. Он добивался разрыва и злостью, и ревностью, и любовью. Он ведь меня так любил, и я его так любила, что мы все растратили, у нас ничего не осталось, кроме Тебя. Ни у кого из нас. Я ведь могла бы всю жизнь крутить романы. Но уже тогда, в первый раз, в Паддингтоне, мы растратили все, что у нас было. Ты был там. Ты учил нас не скупиться, как богатого юношу, чтобы когда-нибудь у нас осталась только любовь к Тебе. Но Ты ко мне слишком добр. Когда я прошу боли, Ты даешь мир. Дай и ему. Дай ему, забери от меня, ему нужнее!

12 февраля 1946.

Два дня назад мне было так хорошо, так спокойно. Я знала, что снова буду счастлива, но вот вчера видела во сне, что иду по длинной лестнице к Морису. Я еще радовалась – я знала, что когда я дойду, мы будем любить друг друга,– и крикнула, что сейчас приду, но ответил чужой голос, гулкий, как сирена в тумане. Я решила, что Морис переехал и теперь неизвестно, где он, пошла вниз, но почему-то оказалась по грудь в воде, и в холле был густой туман. Тут я проснулась. Мир и покой исчезли. Я не могу без Мориса, как тогда. Я хочу есть с ним вместе сандвичи. Я хочу пить с ним у стойки. Я устала, я больше не хочу страдать. Мне нужен Морис. Мне нужна простая, грешная любовь. Господи, дорогой мой, я бы хотела, чтобы мне хотелось страдать, как Ты, но не сейчас. Забери это ненадолго, дай попозже.

Книга четвертая

Больше я читать не мог. Снова и снова пропускал я совсем уж невыносимые места. Я хотел выяснить про Данстана, хотя и не столько, но теперь это куда-то ушло, словно скучная дата. Теперь это было не важно. Если я опоздал, то на неделю. «Мне нужен Морис. Мне нужна простая, грешная любовь».

«Что же еще я могу дать? – думал я.– Я ничего не знаю о другой любви. Но если ты думаешь, что я все растратил, ты ошиблась. Осталось достаточно на нашу жизнь»,– и я подумал о том дне, когда она паковала вещи, а я тут работал и не знал, что счастье так близко. Хорошо, что не знал; хорошо, что знаю. Теперь я могу действовать. Данстан – это чепуха. Тот уполномоченный – тоже. Я подошел к телефону и набрал ее номер.

Ответила служанка. Я сказал:

– Говорит Бендрикс. Можно попросить миссис Майлз? Она сказала: «Подождите»,– а я перевел дух, словно долго бежал. Я ждал ее голоса, но снова услышал служанкин – та говорила, что миссис Майлз нет дома. Не знаю, почему я ей не поверил. Я подождал пять минут, потом натянул на трубку платок и позвонил еще раз.

– Попросите, пожалуйста, миссис Майлз.

– Ее нет дома.

– Когда ее можно застать? Это сэр Уильям Мэллок. Она ответила очень скоро.

– Алло! Это я.

– Знаю,– сказал я.– Я знаю твой голос.

– Вы… А я думала…

– Сара,– сказал я,– я сейчас приду.

– Нет, Морис, не надо. Я лежу.

– Тем лучше.

– Не говорите глупостей. Я болею.

– Значит, надо увидеться. Что с тобой?

– Да ерунда. Простудилась. Морис…– она говорила четко, как гувернантка, и это бесило меня.– Пожалуйста, не надо приходить.

– Сара, я тебя люблю и приду.

– А я уйду. Встану.

«Если я побегу,– подумал я,– я там буду через пять минут, она еще не оденется». Она сказала:

– Я велю служанке никого не пускать.

– Она не похожа на вышибалу. Меня придется выталкивать.

– Морис, пожалуйста… Я очень прошу… Я давно ничего не просила.

– Только позавтракать вместе.

– Морис, я не могу. Я просто не могу сегодня. На той неделе…

– Много было недель. Я хочу видеть тебя сейчас. Сегодня.

– Почему?

– Ты меня любишь.

– Откуда вы знаете?

– Неважно. Я хочу, чтобы ты ко мне ушла. Уйдешь?

– Морис, я могу ответить так, по телефону. Нет.

– По телефону нельзя тебя коснуться.

– Морис, дорогой, пожалуйста! Обещай, что не придешь.

– Приду.

– Морис, мне очень плохо. Очень больно. Я не хочу вставать.

– И не вставай.

– Я непременно встану, и оденусь, и уйду из дому, если…

– Это гораздо важнее для нас, чем простуда.

– Морис, Морис, пожалуйста. Генри скоро вернется.

– Пускай.– И я повесил трубку.

Погода была хуже, чем месяц назад, когда я встретил Генри. Теперь шел дождь со снегом, и острые снежинки словно проникали в петли макинтоша. Они облепили фонари, бежать было трудно, я вообще плохо бегаю, я хромой. Я пожалел, что не взял фонарика – пришлось добираться целых восемь минут. Только я ступил на мостовую перед домом, открылась дверь и вышла Сара. «Ну вот,– обрадовался я.– Поймал». Я знал точно, что еще до ночи мы снова будем с ней вместе. А тогда уж – всякое может быть. Никогда я не знал ее лучше, никогда так сильно не любил. «Чем больше знаешь, тем больше любишь»,– подумал я. Я вернулся на землю доверия.