Письмо из прошлого - Коулман Роуэн (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
И это она знает лишь половину всего.
— А это ты в моем сне или я в твоем? — спрашиваю я и подключаю питание. Протягиваю руку. — Ты готова?
Она кивает, и я сжимаю ее ладонь.
— Готова.
Комната, в которой еще несколько секунд назад царил чернильно-черный мрак, озаряется ослепительным светом и радугой мерцающих, мигающих оттенков. Пленка стремительно раскручивается. Вначале стену покрывают царапины и штрихи, затем миг пустоты, и тут перед нами возникает мама.
Как и в том фильме, который мы смотрели дома, она сидит в своем любимом саду. На улице теплый летний день. Высокие, прекрасные мальвы и люпины колышутся у нее за спиной — прямо на пузырящихся обоях между влажными пятнами плесени. Какое-то время мама устраивается на стуле и на мгновение устремляет задумчивый взгляд вдаль. А затем оборачивается прямо в камеру. И смотрит на нас.
— Мне тяжело будет рассказать вам об этом. Я прожила с грузом этой истории всю жизнь, и с годами она не становилась легче. Теперь она станет и вашим грузом.
Пальцы Горошинки переплетаются с моими. Мы не двигаемся. Не произносим ни звука.
Глава 17
— Господи… — Я прижимаю ладони ко рту, как будто пытаюсь затолкать в него последние несколько секунд моей жизни. — Боже…
Воздух раскален и переполнен выхлопами. Он просачивается в мои легкие, я глотаю его и радуюсь каждой капле кислорода, пронизанной солнечным светом. Радуюсь тому, что я наконец за пределами этого дома, где прозвучали слова, которые просто не могут, не могут быть правдой. Я не могу позволить им быть правдой!
Колени подкашиваются, и я вижу, как небо ускользает от меня, пока я бреду, шатаясь, по улице, — прямо перед тем, как мою голову пронзает ослепительная боль, а затем я чувствую удар, и все теряется во мраке.
Ноги. Светлые тона. Каблуки. Желтые вспышки. Через меня переступают чьи-то ноги в красных сандалиях.
Подол чьей-то плиссированной летней юбки щекочет мое лицо. Мимо проносится поток занятых людей, и мне открывается вид на улицу — спокойную и пустынную, если не считать пожилой дамы, тянущей за собой тележку. И в то же время я слышу, как группка женщин обсуждает какого-то парня по имени Поли и то, какой он жуткий говнюк. Они проходят по той же дороге, по которой бредет старушка. В тот же самый момент. Это выглядит как двойная экспозиция.
И тогда я понимаю, что на самом деле меня здесь нет. Никто меня не видит. Эти ноги ступают не на меня, они ступают сквозь меня. А не чувствую я этого потому, что одновременно я здесь и не здесь. Я существую и не существую. В данный момент я вне всего.
Теперь я понимаю, какого именно покоя так отчаянно жаждала мама. Я увидела лишь проблеск того, каково это — быть призраком. И чувствую, что если бы нашла способ поднести руки к глазам, то рассмотрела бы, как мои частицы разлетаются по воздуху.
Вспоминаю, о чем она говорила на той пленке. О тех причинах, которые толкнули ее на этот поступок, и меня пронзает острая боль. Этого не может быть, просто не может!
Мы сидели там, в темной грязной комнате, взявшись за руки. Мама так приблизилась к камере, что нам было видно лишь половину ее лица. Вначале она говорила, что ее всю жизнь неотступно преследовал призрак. А затем посмотрела прямо на меня.
— Луна, я не хотела говорить тебе этого. Но теперь я понимаю, что должна. — Она отвела взгляд от камеры, и еще до того, как она это сказала, я вдруг поняла, что последует дальше. — Меня изнасиловали. Дома. В моей собственной спальне. Тот, кого я знала и кто мне нравился, тот, кому, как я думала, могу доверять.
Она закрыла глаза, и я увидела, что она пытается отогнать нахлынувшие воспоминания и все ее морщинки, такие знакомые нам, становятся еще глубже.
— Это было ужасно. Мне было очень больно. На секунду я даже потеряла сознание, а когда пришла в себя, то поняла, что он душит меня. Боль… Его руки… Я так пыталась вдохнуть. Я знала, что если снова потеряю сознание, то уже никогда не очнусь. Я думала о Генри, о своей сестре, даже о вас, своих детях, и о будущем, которого я так страстно желала. Я не хотела умирать, я просто отказывалась умирать по вине такого, как он. Я не очень хорошо помню… не помню, откуда во мне взялись сила и злость. Помню только, что отказалась умирать. И в тот момент мне стало ясно, что если я останусь в живых, то он — не должен. Я ударила его между ног. Он взбесился и ударил меня, но потерял равновесие. А затем упал — поскользнулся в крови. Моей крови. Я услышала хруст — он ударился головой об угол шкафа. Помню, как он лежал там, между моей кроватью и шкафом. А я… уперлась коленом ему в грудь, схватила его за волосы и ударила головой о шкаф еще раз, изо всех сил. А потом еще раз. И еще. Я делала это снова и снова, пока его кровь не залила пол. Била до тех пор, пока он не обмяк и не умолк. Мне было двадцать лет, и я убила человека. Человека, которого все любили и уважали. Зато я осталась в живых. Не позволила ему убить меня.
Летнее небо у нее над головой растеклось по грязной стене, испятнанной плесенью.
Мы смотрели на нее, не отрывая взгляд. Мама сделала глубокий вздох, и я увидела, как напряжение от того груза, с которым ей все это время приходилось жить, наконец свалилось с нее.
— Я не могла пойти в полицию. К тому же в то время мы обращались отнюдь не к копам, когда кто-то из нас попадал в неприятности. Но в любом случае это было неважно, потому что я знала, что мне не поверят. Он был одним из столпов общества, его любила не только я, но и вся округа. Мой отец так уважал его. Считал его очень хорошим человеком. Так что я знала: во всем обвинят меня, ткнут меня в то, что я была вызывающе одета и пригласила его в свой дом. Они скажут, что я решила его соблазнить. Я знала, что так будет, потому что такое было время. Девушка вроде меня, которая любит мини-юбки и майки на бретельках… такая девушка как будто сама напрашивается на нечто подобное. Бог мне судья, но до того, как это случилось со мной, я и сама думала так же. И вот я сбежала. Тринадцатого июля тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, в ночь затмения. В городе было совершенно темно, если не считать пожаров мародеров. Настоящий хаос. Полиции не было, на улице были только те, кто задумал что-то гадкое. Идеальная ночь, чтобы скрыть преступление, и мне повезло, что у меня была сестра, которая знала, что делать. Если бы меня пошел искать папа, а не Стефани, все обернулось бы совсем иначе.
Ее взгляд метнулся от камеры в угол — туда, где все это произошло. А затем мама снова посмотрела в объектив.
— Стефани тогда встречалась с парнем, который был шестеркой у местной мафии. Он знал нужных людей. Тех, которые могли разобраться с такой проблемой. Да и он был готов на все ради Стефани. А она… даже глазом не моргнула, просто начала действовать. У нее и мысли не возникло вызвать полицию или рассказать кому-нибудь. Она побежала и набрала ванну — вода была кипяток, и ночь тоже. Ей пришлось разрывать мою одежду, на ней было столько крови… в том числе и моей. Я помню, как она обняла меня за плечи и отвела в ванную, какой горячей была вода — почти невыносимой, и кожа у меня стала красная, как мясо. Я сидела в ванне, пока вода, розовая от крови, не остыла и я не начала дрожать… А потом Стефани пришла за мной. Она сказала, что все улажено, я не должна никому говорить о случившемся. Я собиралась уехать с Генри, как и планировала. Я была в шоке, но и она, я думаю, тоже. В день, когда я была готова бежать и хотела найти Генри, я увидела в ванной остатки того платья. Я схватила их и затолкала за шкаф в своей комнате. А потом вылила на пол целую бутылку отбеливателя и оставила так. В самолете по пути в Англию меня начало трясти, и я не могла остановиться. Генри думал, что меня пугает новая жизнь, но на самом деле меня пугал секрет, который я оставила в старой жизни, и еще один, тот, который я забрала с собой.
Мамины руки, такие нежные и чувствительные, задрожали от эха пережитого страха, и она потянулась к сигарете, терпеливо дымящейся в пепельнице.
