Азбука для непослушных - Андоновский Венко (прочитать книгу .TXT) 📗

Венко Андоновский вовлекает глубоко в историю Средневековья, но делает это для того, чтобы заставить нас, современных людей, как правило, вечно спешащих, не имеющих ни времени, ни желания остановиться и оглянуться вокруг, задуматься: а понимаем ли мы вообще, что делаем, куда и зачем идем…

Ольга Панькина

АЗБУКА ДЛЯ НЕПОСЛУШНЫХ

Алеф: бык

Разрушение буквы Алеф

ПЕРВЫЙ РЯД:

1 — Иероглиф;

2 — Синайское письмо;

3 — Старокритское;

4 — Семитское письмо;

ВТОРОЙ РЯД:

1 — Древнефиникийское;

2 — Греческое фиванское;

3 — Греческое эолийское;

4 — Современное.

* * *

Он пришел.

Из земли возрос, пророс или с неба упал, слетел, ибо третьего не дано: все, что существует, существует или на небе, или на земле, так заповедано от Бога, он горе, а мы должны долу грешить и мучиться, а меж нами пустота, чтобы мы не соприкасались друг с другом, разделены были, не дотрагивались до него, не оскверняли и не достигали его. И он по праву, нас сотворив, после того, как мы в первый раз согрешили, между нами поставил пустоту. А пустота есть пустота, и оттуда ничего, кроме пустоты, и достичь нас не может; значит, он не оттуда пришел, ибо там ни людей, ни зверей, ни Бога нет, но пришел из краев, где все существует. А то, что приходит с края, есть либо начало, либо конец, либо то и другое вместе, ибо конец одного есть начало другого. И произошло это так: сначала казалось, что его приход предвещает конец его, а начало нас, несовершенных; но вышло наоборот: оказалось, по воле Божьей, наш конец, а его начало.

И пришел, да и не пришел, потому что, как позднее открылось, он все время был с нами, а мы его не видели, не признали его, ведь глаза человеческие видят ненужное, а нужное — нет; видят, что извне, а вовне не зрят. Как лицо умершего становится невидимым после того, как покойника положат в могилу, ибо могилы не видны изнутри, так и человеческие души не видны, а только тела, потому и могилам, и телам мы имена даем, дабы запомнились их утробы; и равно так и Господь невидим, потому что он находится не вовне, а внутри человека, в наших душах. А наши души чаще всего — могилы Божьи, ибо темны, как гробницы, и вложенное Господом в них не видно. Ох, какое окаянство! Разве возможно тогда, при этой нашей незрячести, слепоте нашей, судить человека, который не познал Бога в другом? Разве можно сказать, как говорится в поучительных словах, по которым отцы меня научили чтению: о, человек, ты грешен, ибо ты завидовал ему, ненавидел его и доносил господину своему на человека, не видя, что это был он, Сын Отца нашего? Можно ли винить человека в том, в чем виноваты его глаза? И не оттого ли у мертвых в могиле сначала лопаются глаза, ибо смерть совершенна и строга и разрушает то, что хрупче всего и несовершенней, то, что не нужно для того, чтобы видеть нужное?

Глаза увидят ковчег, а что внутри — не узнают, потому что все, обладающее внешней сущностью, обладает и внутренней, и всякая плоть скрывает свою утробу; глаза видят то, что видимо и что уже видено, а не видят того, что невидимо и еще не видено; как говорит отец Варлаам, старейший и мудрейший из нас: человеческие органы чувств только на легкое гожи, а на трудное нет. А ведь и я — человек (пусть и самый большой неуч во всем монастыре) и вижу то, что видимо, и потому я узрел внешнее: я увидел, что он пришел, ибо это было видно; но не увидел, откуда пришел, не увидел утробы, из которой он появился, чтобы стать видимым и чтобы я мог его видеть.

Иногда я думаю, что он появился откуда-то, но иногда мне кажется, что, может быть, он пришел из ниоткуда. Но как можно прийти из ниоткуда, я по своей глупости понять не могу, хотя отец Варлаам говорит, что только из ниоткуда можно дойти куда-то и только из ничего может появиться что-то, потому что не было никакой необходимости сотворять второе из первого, ибо тогда оно не сотворенное, но повторенное. Ведь и Бог из ничего, а не из чего-то сотворил мир. Так было, и так будет: Бог сотворяет, человек повторяет. Только женщина из чего-то, а не из ничего, была сотворена, то есть — повторена: из ребра человеческого, и поэтому отец Варлаам говорит, что она не Божья тварь, но тварь человеческая, и что в книге Бытия ошибка, а отец Евфимий яростно тому противится и не любит отца Варлаама за то, что тот говорит так мудро.

Вот такие и многие другие вопросы меня мучают, и нет у меня ответа на них, ибо не способен я на подвиги. А отец Варлаам всегда говорил о подвиге: надо совершать то, что невозможно, а не то, что возможно; надо видеть то, что невидимо, а не то, что видимо; надо окрестить то, чему нет имени, а не переименовывать то, что уже получило имя. Все остальное случится и без нас.

Так что, когда я размышляю о событии его прихода и когда стараюсь увидеть то, чего я тогда не видел, и найти имена для того, чего я тогда не знал, я думаю, что он пришел, да не пришел, а был здесь, ибо не был нигде, и что мы его встретили только потому, что он все время был с нами. Ибо у того, что он принес с собой, было два края: видимый и невидимый.

А принес он: черный ларец и топор.

И после того, как он пришел, мы стали видеть предметы, события и перемены изнутри, заглядывать за то, что видится глазу. Мы увидели то, что увидели, и очень испугались, потому что за чем-то скрывается настоящее нечто, за людьми — прячутся настоящие люди, за словами — настоящие слова, и, наконец, за буквами — настоящие буквы; так что мы начали притворяться, что все еще видим мир снаружи, что нам доступна только кора вещей: кожа людей, кожура фруктов, поверхность вод. Мы были не готовы к подвигу: признать свое поражение, освятить его величие, смириться с тем, что мы слепы и незрячи, что не видим далее собственной души. Ибо тяжко, адски тяжко человеку притворяться, что он не видит того, что находится внутри вещей, когда он узрел находящееся под покровом мира.

Тяжелее всего заглянуть в свою собственную ленивую душу, в истинный ад ее видений. А теперь, после того, как каждый заглянул в свою утробу, а отец Евфимий больше всех нас, мы глубоко раскаялись; ибо он пытался научить нас заглянуть за буквы, в их утробу; пытался открыть нам глаза, чтобы слепцы исцелились, чтобы увидели, что за буквами, которые мы пишем сегодня, стоят изображения, и что за каждой из них стоит история или повесть, что-то сокрытое; он пробовал научить нас заглянуть в то, что внутри, но — безрезультатно. Ибо ленива душа человеческая, не сотворена она для вечности и с утра до вечера смотрит, как бы избегнуть мучений и боли, страданий и ада. Земного ада мы избежали, притворившись, что под плотью и кожей ничего у нас нет, что нет у нас души; но неведомо, избегнем ли мы ада подземного? Ибо приподняли мы покров, заглянули под него и вернули его на место; скрыли правду и теперь смотрим на этот покров, как на погребальный саван, который должен скрыть смерть и придать ей видимость сна.

А пришел он так, ибо таково было его явление нам: сначала на лугу за монастырем на закате явился огненный бык, сияющий, как солнечные угли (какой небесный углежог сотворил солнечные угли и так раскалил их?). Он пронзал рогами воздух, рычал яростно, рыл землю копытами, а затем, разбежавшись, ударил в ворота монастыря. Ударил раз, потом второй, как казнь Божья перед вратами Содома. И бил так несчетное число раз, не останавливаясь. Отец Евфимий служил вечерню, он побледнел; остановил богослужение, чтобы посмотреть, послушать, понять. «Что это?» — спросил он, но не дождался ответа. «Что это за дьявольщина?» — вновь спросил он, потому что имел обыкновение спрашивать дважды и со вторым вопросом давать ответ, ибо он был человеком, у которого вопросы не могли долго оставаться без ответа; небыстр он был на вопросы, как небыстро знание, а быстр был на ответы, как быстро невежество. А должно бы было быть наоборот у того, кто учится, ибо человек учится всю жизнь, даже если он и сам уже Учитель. Я не мог ему ничего сказать, потому что я уже упоминал, что не знаю названий многих событий и вообще (как вы и сами, конечно, убедитесь) много трудностей испытываю я со словами, ибо они не слушаются меня так, как слушаются отца Варлаама, а сплетаются и ворочаются у меня на языке, как клубок змей. А такие люди, как отец Евфимий, издеваются над незнающими и требуют от нас, слабых на язык, чтобы мы говорили, даже когда нам нечего сказать, и тогда, не по своей вине, мы говорим лживыми словами, так что хочется выплюнуть язык от этой муки.