Маленькие абстракции - Киселев Владимир Леонтьевич (мир книг .txt) 📗
При встрече с Ивом Каслером Анатолию Максимовичу недостатки в его английском произношении ничем не помешали. Каслер хорошо говорил по-русски, только медленно, он был участником встречи на Эльбе, поехал с Еременко к Бабьему Яру, постоял там над обрывом и откровенно плакал, очень сочувствовал трудностям, которые переживает советский народ в результате разрухи, причиненной войной, и, говоря о Сталине, ни разу не забывал добавить «вождь всех народов великий полководец Сталин». Так что Еременко почти не пришлось напрягаться для того, чтобы вести с ним идеологические дискуссии, а приглашение пообедать дома у Еременко Ив Каслер воспринял несколько удивленно, но с удовольствием.
Дома у Еременко он вынул из своего объемистого портфеля четырехугольную бутылку с яркой наклейкой и сказал:
– Мы, американцы, пьем виски. А как по-русски будет «виски» – «он» или «оно»?
– «Оно», – ответил Еременко. – Мы в русском языке, когда берем иностранное слово, все равно переделываем его так, чтобы оно звучало, как русское.
Против бутылки американского виски Еременко выставил две бутылки русской водки, и они пили эту водку, и этот виски, и закусывали все это черной и красной икрой и колбасой «салями», которую Еременко ел впервые в жизни, и жевать ее было трудно, и маринованой селедкой, крабами и печенью трески.
Анатолий Максимович был человеком непьющим. И после первой же рюмки виски, вкусом своим напомнившим Еременко лекарства, которые ему давали в детстве, его стало мутить, а Ив Каслер все подливал и подливал. И тогда Еременко вспомнил, что с ним когда-то уже было такое же. Когда его генерал и дважды тезка Анатолий Максимович Протопопов получил Героя, он собрал весь свой штаб и напоил до безобразия. Еременко пробовал смахлевать, пропустить рюмку, но на него насели соседи. И вот тогда-то Еременко вышел из разрушенной школы, где состоялся весь этот банкет, с трудом добрался до забора, сунул в рот два пальца, вырвал и почувствовал сразу, что стало легче.
Заплетающимся, потерявшим подвижность языком он сказал американцу, чтоб тот пока посмотрел альбом с фотографиями, где вот он, Еременко, лейтенант, вот он тут, на этой фотографии, в логове фашистского зверя, в Берлине, пусть американец это посмотрит, а он пойдет распорядиться по хозяйству.
По длинному коммунальному коридору Анатолий Максимович еле добежал до клозета. Ему не пришлось засовывать в рот пальцы. Его просто вывернуло.
Он не успел опустить крючок на двери, дверь открылась, и старуха-соседка Галина Ивановна визгливо закричала:
– Вот – надрался… Теперь нагадил, а кто убирать будет, я вас спрашиваю?
– T-с, – повернул к ней бледное лицо Анатолий Максимович и поднес палец к губам. – Там у меня в комнате – американец.
– Американец? – шепотом переспросила старуха. – Вот беда. Тогда вы идите, а мы тут сами подотрем.
Она понимала, что с американцами – не шутят. Пошатываясь, Анатолий Максимович подошел к комнате, где затаились жена и дочь, взял полотенце, вытер липкий лоб и снова пошел к американцу. Ив Каслер уже посмотрел альбом с фотографиями и сейчас рассматривал альбом, в котором были перерисованные из блокнота узоры.
– Что это? – спросил он у Еременко.
– А, чепуха, – махнул рукой Еременко. – Это – так…
– Это ваша работа?
– Какая это работа?… Это я просто так.
– А нельзя ли мне приобрести парочку ваших набросков?
– Что значит приобрести? – удивился Еременко. – Я вам дарю. Весь альбом. На память. Про встречу на Эльбе. Альбом. И вот еще вам подарки…
Еременко свалил перед Ивом Каслером кучу пластинок в бумажных пакетах, еще один альбом с видами Киева и купон с вышивкой, потом Ив Каслер сможет сшить у себя в Соединенных Штатах настоящую украинскую сорочку.
– Спасибо, – сказал американец. – Песни – можно, картинки – можно. А это совсем другое… Это ваша работа.
– Не работа, – возразил Еременко. – Я в свободное время.
– Все равно работа… Но я не знаю, какая у этого цена. Я приеду домой, узнаю. И тогда напишу вам… А пока это будет вам мой подарок…
Ив Каслер вынул из бокового кармана и протянул Еременко сияющую золотом самопишущую ручку с держателем в виде оперенной стрелы – «Паркер».
Утром Анатолий Максимович долго чистил зубы, полоскал рот, затем принял две таблетки аспирина. От завтрака он отказался. Даже мысль о еде была ему отвратительна.
В кабинете проректора он застал секретаря парткома и того же человека в сером костюме. Подробно, ничего не упуская, он рассказал о встрече, о том, что говорил американец, и что он, Еременко, ему отвечал, и о том, что вручил подарки, что в ответ американец подарил ему ручку, с которой он теперь не знает что делать.
– Спасибо, товарищ Еременко, – сказал проректор. – Нам известно, что вы хорошо справились с заданием.
– А ручку эту вы можете оставить себе, – заметил секретарь парткома. – На память.
Человек в сером костюме по-прежнему молчал. Еременко так и не услышал даже, какой у него голос.
А в ноябре, месяца через полтора после этого уже забытого всеми приезда американского корреспондента, разразился страшный скандал.
Ив Каслер в Нью-Йорке занес альбом Еременко в Гуггенхеймовский музей современного искусства для того, чтобы там определили стоимость полученных им рисунков. Музей пригласил экспертов. Одним из них был знаменитый критик и знаток современного искусства Грэм Форд.
Затем в «Нью-Йорк геральд трибюн» появилась статья Грэма Форда под названием «Маленькие абстракции». Грэм Форд писал, что, конечно, по искусству выполнения, по полету мысли абстрактные работы Анатоля Еременко не могут идти ни в какое сравнение с работами таких выдающихся художников, как знаменитый провозвестник эры абстракционизма русский художник Кандинский. Однако для мирового искусства они имеют значение не меньшее, а может быть, и большее, чем работы Кандинского. Дело в том, что это абстракции среднего человека, человека толпы, и в них особенно ярко отразилось, что средний человек в сущности своей одинаков – ив Советском Союзе, и в Соединенных Штатах, и в Турции, и в Германии. В симметричной ассимметричности работ Еременко ярко отразилось недоверие и страх среднего человека по отношению к своим правительствам, ненависть к семье, подавленная агрессивность, страх перед завтрашним днем, усталость от того, что необходимо постоянно лгать.
«И если мы, – писал Грэм Форд, – так высоко ценим работы французского примитивиста Руссо, который сумел передать, каким видит мир средний человек, пользуясь методами традиционного искусства, то как же не ценить примитивных абстракций Анатоля Еременко, который в абстрактном и поэтому наиболее очищенном от постороннего искусстве сумел так точно и безошибочно отразить восприятие мира средним человеком».
После этого в музее Гугенхейма был устроен аукцион. Альбом состоял из 50 листов, и 45 из них были заполнены. Большую часть этих листов приобрел музей Гуггенхейма, несколько рисунков музеи Англии, Франции и Бельгии.
Ив Каслер не взял себе ни одного листа, он написал Еременко, что сейчас это ему не по карману, так как ни один из рисунков не пошел за сумму, меньшую чем десять тысяч долларов, но что он, Ив Каслер, всегда сможет посмотреть работы Еременко в Гугенхеймовском музее и с удовольствием вспомнит об их встрече в Киеве. Вырученные же за альбом деньги будут переведены Еременко через банк.
Перед заседанием парткома Вася Орлов сказал Кравченко Павлу:
– Ну теперь Еременко – капец.
– Ты видел эти рисунки? – спросил Кравченко Павел.
– Видел. Только черновые наброски, в блокноте. Он потом с блокнота срисовывал их в альбом.
– Ну и что же там?
– Ничего такого особенного там нет. Все, когда нечего делать, рисуют на бумажках какие-нибудь закорючки или клеточки. Это, по-моему, американцы нам назло подняли. Политика.
– Так при чем же здесь Еременко?
– Эх, Павел, Павел, – покачал головой Вася Орлов.
