Я отвечаю за все - Герман Юрий Павлович (книга регистрации txt) 📗

— Это хорошо, что злой. Очень хорошо.

— Я вас, Август Янович, не понимаю. У него ведь двадцатого актив.

— У всех у нас актив, — сказал Штуб. — Ну, доброй ночи.

Дежурный по вокзалу подтвердил: да, товарищ Золотухин отбыл, все в полном порядке, место удобное, нижнее.

Нужно было позвонить домой. Но на это у Штуба не хватило сил.

Не могло хватить.

Уже с трудом из последних сил он постелил себе на диване постель, попросил дежурного не будить, даже если позвонит Москва, разделся и прилег. В одиннадцать он начал принимать люминал: две таблетки, через десять минут еще две, потом последние две. Полежал тихо, выпил остатки коньяка, выбросил окурки в печь, полную головней, мерцающих синими огнями. Пора?

«Странное слово — пора», — подумал он.

Повернув на несколько секунд выключатель люстры, он внимательно оглядел кабинет. Все здесь было в идеальном порядке, как он любил. Разве вот коньячная бутылка? Но и у нее была своя роль: выпил-де и крепко уснул. Выпил и печь закрыл раньше времени. Главное — чтобы истинные мотивы никому не пришли в голову. Во всяком случае — чтобы они не были очевидны.

Теперь наступило время.

Крепко вышагивая короткими, мускулистыми ногами, на которых белели шрамы — та распроклятая мина, — Штуб подошел к печке. Открыл верхнюю дверцу, плотно насадил чугунную вьюшку и, убедившись в том, что сине-зеленые огоньки изогнулись в сторону кабинета, словно запросились к нему, захлопнул чугунную дверцу топки. Это было все. Его день кончился. И его труд. Теперь зеленая изразцовая печь принялась за свою работу — ей так было велено.

Стрелки часов теперь словно бы притормозили, пошли медленнее.

Или так казалось ему потому, что работа окончилась?

Люминал путал мысли Штуба.

А может быть, угарный газ делал свое дело?

Окись углерода?

Как его формула?

«СО»? Так? Впрочем, какое ему дело до формулы.

Последнее, о чем он думал, была целесообразность: Устименко, Щукин, Гебейзен, Саинян, Габай, Воловик, Нечитайло, жена Щукина, Митяшин. Девять. Он один. А Золотухин и Лосой?

И еще он отогнал от себя Тутушку, чтобы она не видела все это безобразие, Тутушку, которая никогда не узнает. «Угорел». С тем и доживут Тяпа и Тутушка свою жизнь. И Алик. И другой… как его… чужой, свой мальчик…

Когда тело Штуба привезли в больничный морг на предмет судебно-медицинского вскрытия, доктора, сестры, санитары и санитарки садили саженцы. К каждому молодому деревцу аккуратная Нора привязывала бирочку, а Митяшин, который все умел, точил заступы и командовал, как заправский садовник. И Саинян копал, и Нечитайло, и Устименко. Они даже пиджаки сняли — в этот день снова было тепло. И Варвара тоже пришла помочь. Сажая молоденький клен неподалеку от Ляли Щукиной, она попросила:

— Сказал бы Федор Федорович Устименке, что нельзя ему ворочать такой лопатой. Тяжело же!

А Штуб лежал на оцинкованном столе один, закрытый простыней, и словно ждал.

ЭПИЛОГ

После полудня шестнадцатого февраля 1965 года слово было предоставлено русскому доктору медицины Владимиру Устименке. Симпозиум по вопросам лучевой терапии открылся в Париже три дня тому назад, заседали дважды в день, было много чепухи, иногда даже анекдотической, ученые устали, и Владимиру Афанасьевичу нелегко дались первые минуты доклада. Говорил он по-английски дурно, знал это, но острить не пытался, улыбками зал не дарил, медицинских журналистов, падких на сенсации, на модное обаяние не покупал. Отточенные его фразы, несмотря на плохое произношение и суровую внешность оратора, заставили зал сначала притихнуть, а потом и совершенно замолчать. В тишине порою негромко урчали кинокамеры и вспыхивали с мгновенным шипением лампы.

Выступление советского ученого касалось способности радиоактивных веществ вызывать мутационный эффект в клетках всех живых организмов. Особенно подробно он развил вопрос о перестройке хромосомной структуры со всеми возможными трагическими для потомства последствиями. И разумеется, не обошел то, что было им поименовано «преступным загрязнением планеты» и «скачками в радиационном фоне земли».

— Das ist Politik! — раздался голос из зала, голос, исполненный негодования, сильный и властный. — Das ist Politik, die hier ganz unpassend ist und nie passend wird! [1]

Говоривший встал. Устименко видел его не раз здесь в кулуарах, — и пьющим кофе из маленькой чашечки, и с широкой рюмкой коньяку, который он согревал в ладонях, и с сигарой. Они узнали друг друга в день открытия симпозиума — хромой русский доктор и бывший немецкий медицинский полковник фон Фосс, но не подали вида и не раскланялись. На симпозиуме фон Фосс представлял свою фирму «Der Heilstrahl» — «Целебный луч». Он часто, в перерывах, коротко и энергично рекомендовал «коллегам» новейшую аппаратуру этой фирмы.

— At this point we are concerned with medicine, — спокойно сказал Устименко, выслушав возмущенную реплику фон Фосса. — Assuming of course our view of it as a science, whose purpose and problem is the diagnosis, treatment, and prevention of disease and the improvement of human health [2].

Слово «prevention» — «предупреждение» — он выделил особо.

— If we consider your point of view, — продолжал он, — a point of view, which I remember… the point of view, which you expressed once by declaring «so it is, but it cannot be so», — then of course every thing I have stated here is politics. Just as your formula «so it is, but it cannot be so» also is nothing but politics [3].

В зале сделалось шумно. Запахло сенсацией. Владелец фирмы «Целебный луч» что-то заорал, потрясая руками с прыгающими манжетами, но его не было слышно. Председательствующий, профессор — бельгиец, очень моложавый, несмотря на свои шестьдесят лет, поднялся.

Из зала на разных языках кричали:

— C'est vraiment interessant! [4]

— Mita se merkitsee: «Se on, mutta sita ei voi olla»? Mita se merkitsee? Mista on puhe? [5]

— jHabla, profesor, habla, nosotros le escuchamos! [6]

Владимир Афанасьевич обернулся к председателю. Ни финского, ни испанского он не понимал.

Бельгиец вздохнул. На его сухом красивом лице, покрытом тонким красноватым загаром (он только что вернулся из Швейцарии, где проводил свои каникулы на лыжах), отразилось смешанное чувство покорности и иронии.

— C'est un processus irreversible. Par malheur, outre les savants il у a ici des amateurs de sensations. Et tout ce qui est humain n'est pas etranger aux savants eux-memes… Continuez, je vous en prie [7].

— Unfortunately, — вновь заговорил Устименко, — the attitude, expressed by the words «so it is, but it cannot be so», fettered the development of science not only in the middle ages. It lives to this day and much strength is needed in order to combat it [8]…

— Ich protestiere! [9] — крикнул фон Фосс.

Еще бы он не протестовал. Час тому назад он был почтеннейшим человеком, главою «Целебного луча», а через несколько минут все станет известно про солдата Реглера, и куда денется тогда вся респектабельность фирмы, так нелегко нажитая за эти длинные годы?

Тихонечко он сдвинулся к боковой двери и, никем не замеченный, удалился из зала, а Владимир Афанасьевич Устименко, в атмосфере того, что на официальном языке именуется «веселым оживлением», рассказал о скандальном происшествии двадцать лет тому назад в городе Унчанске. Вспоминая, он невольно улыбнулся, и теперь-то все увидели, какое у него в самом деле, по правде, лицо, как он легок и строен, несмотря на свое видное всем увечье, и какие у него живые, чуть насмешливые и непримиримые глаза.