День денег - Слаповский Алексей Иванович (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
Друзья поневоле заслушались.
– Эх, е. т. м.! – горько сказал Парфен – и Змей на этот раз не сделал ему замечания. – Ищешь в жизни что-то…. Смысл… Философский камень какой-то… А он оказывается – на свалке! На помойке!
– Вот именно! – согласился Профессор и разлил из второй бутылки.
Выпили.
– Бросить все к черту и остаться здесь! – воскликнул Парфен.
Змея же интересовало другое.
– Я вот видел, – сказал он Профессору, – как другие копошатся – вон, до сих пор еще. А вы подошли, взяли – и ушли.
– У меня свои правила и принципы, – сказал Профессор. – Первое: не налетать на кучу сразу, а подойти и осмотреть. Ибо все ценное всегда лежит на поверхности! Ведь когда машина вываливает мусор, дно оказывается вершиной, а вершина дном! Второе: ни в коем случае не глядеть, что берут другие. Это отвлекает внимание. И: то, что берут другие, тебе заведомо не надобно! Третье: отбрось ум и ориентируйся на чутье. Если взгляд остановился на предмете больше чем на секунду, бери его, не раздумывая. Четвертое: не бери никогда более трех вещей сразу. Чем больше выбор, тем больше несвободы, ограничь выбор числом или размером – и обретешь свободу! Пятое: забудь все правила, если внутренний голос тебе говорит, что искать надо не на поверхности, а внутри, что надо не рассматривать, а набрасываться, отнимать то, что схватил другой, и так далее. Умеешь это – тогда ты настоящий ПРОНИЦАТЕЛЬ!
– Гениально! – выдохнул захмелевший Писатель.
– А вот эти вещи сегодняшние, чем они интересны? – выспрашивал Змей с дотошностью прилежного ученика.
– Объясняю. Шахматная доска, совершенно целая, – не просто раскрашенная фанера. Я сразу понял, что она выполнена из двух цельных кусков дерева, а квадратики, а также цифры и буквы – инкрустированы!
Змей, Писатель и Парфен взяли доску и по очереди поднесли к глазам. Восхитились.
– Этот же пакет… Понимаете, меня всегда волнуют пакеты, свертки. В одном может оказаться всего лишь картофельная шелуха. В другом, такова страшная правда жизни, – новорожденный ребенок. В третьем – старые елочные игрушки. В четвертом – любовная переписка, письма от женщины, которые мужчина выбросил в приступе подлости, решив начать новую жизнь, ибо решение начать новую жизнь вообще подло в основе своей, хотя это неизбежная часто подлость, или письма от мужчины, которые женщина выбросила в приступе ревности, а потом пожалела, потому что для женщины ревность – чувство продуктивное и необходимое. Ну и так далее. И такое, знаете, волнение чувствуешь! Иногда пакет может лежать день, два, а я не вскрываю, я гадаю и мечтаю, что в нем.
– А что в этом? Не вскрывая? – спросил Змей, словно забыв, что там на самом деле: настолько искренний интерес написан был на лице его.
– Подумаем! – ответил Профессор. – Очень необычная оболочка, сам материал. Какой-то огнеупорный. Скорее всего, этот пакет не хотели выбрасывать. Он выброшен случайно, по ошибке.
Троица переглянулась.
– Для драгоценностей великоват. Какая-нибудь статуэтка? – не те формы. По форме пакета я вижу, что наверчено неумело, наспех, беспорядочно (Писатель и Парфен посмотрели на Змея). Но что-то тем не менее в этой же самой форме пакета говорит мне о достаточной ценности содержимого. Угадывается предмет прямоугольной формы. Почему-то я вижу, – закрыл глаза Профессор, – пачки денег в портфеле или большом бумажнике, их много, человек запихивал их руками, не привыкшими к деньгам. Да. Деньги. Думаю, это деньги, – заключил Профессор беспристрастным исследовательским голосом и бестрепетными руками стал разворачивать сверток.
Тут Писатель не выдержал.
Он бросился, выхватил, прижал к груди.
– Это наше! – сдавленно закричал он. – Ясно вам? И как преподавателя я вас никогда не уважал! Я на лекции ваши не ходил!
– А ну положь взад! – стал подниматься Профессор, беря рукой толстую суковатую клюку.
Парфен не дремал, вырвал палку.
– Ишь, на чужое нацелился! – подал голос Змей.
– Вы так? – угрожающе сказал Профессор. – Я сейчас, е. в. м., крикну – и от вас, суки, мокрого места не останется!
Но крикнуть не успел: Парфен успел увидеть рулончик скотча на гвозде, схватил, мигом оторвал полосу и заклеил рот старика. Однако Профессор, едва отскочил от него Парфен, не зевая, кинулся к Писателю, не ожидавшему нападения, вырвал пакет – и упал на землю в угол своего капища, прикрывая пакет собой, как герой войны гранату.
Они набросились на него. Они пытались перевернуть его, как ежа, на спину. (Змей клюкой поддевал.) Они падали на него и мяли его, чувствуя под руками мощный микеланджеловский напряг мышц его спины, они щипали ему руки и выворачивали их, и только когда, отчаявшись, Змей треснул Профессора клюкой по башке, тот ослабел и выпустил пакет из рук.
Писатель сунул его за пазуху. Парфен перевернул старика.
– Ничего, оклемается. Дышит. Вот сволочь, а? – и оторвал от профессорского рта кусок скотча. Дыхание Профессора с сипением устремилось наружу, в вонючий и родной для него мир помойки – и слилось с ним.
– Сволочи! – просипел он.
– А еще ученым себя считал! – негодовал Писатель, поспешая прочь.
– Гадюка! – вторил Змей.
– Бессребреник! Антиквар! – издевался Парфен.
Но вдруг все умолкли и дальше шли в тишине – до дороги, где остановили машину, водитель которой начал отнекиваться, разглядев их вид, но, когда они посулили ему за поездку до центра солидную сумму, согласился.
Глава двадцатая
Злодеям – по злодействам их. Брат Змея – предатель. А он вовсе и не предатель. Сглаз, порча и депрессия. Расписка. Черт-баба
В машине друзей разморило после коньяка.
– Еду, еду, еду к ней, еду к милушке своей! – тихо спел Змей. Он радовался не обретению денег, а тому, что его вина пред друзьями наконец снята. Песню же эту, а не другую, он спел, привыкнув в компании своих простых ежедневных друзей быть таким же простым (каким, впрочем, и был на самом деле большее время своей жизни), говорить простые слова и петь простые песни, хоть ему более по душе современные романсы с мыслью и тонким чувством, как то: «Мне нравится, что вы больны не мной». Или: «Мне снился странный сон, что люди делятся на женщин и мужчин». И т. п.
Всем хотелось необыкновенного.
Но и чувство долга витало над ними.
И – ответственность Большой Идеи, без которой им казалось немыслимым и недостойным провести сегодняшний день.
– Итак, – сказал Писатель. – У нас теперь свободных семь тысяч.
Змей и Парфен склонили головы, соглашаясь.
– Мы пошли по неверному пути, пытаясь облагодетельствовать этим дьявольским подареньем хороших и впавших в беду людей. Надо поступить иначе. Мы дадим эти деньги – злодею. Подлецу. На которого нет ни людского суда, ни юридического. И пусть они погубят его. Желательно при этом, чтобы злодей был еще каждому из нас и личным врагом: таким образом мы удовлетворим чувство мести, присущее каждому человеку, – сказал Писатель, который, будучи серьезным мыслителем, не боялся низких истин о человеке, а даже гордился знанием этих истин.
И в душе Писателя, а затем и Парфена шевельнулось нечто мефистофельское, в душе же Змея ничего не было, кроме удовольствия, но уж кто был похож на Мефистофеля, так именно он со своим довольно зловещим, если приглядеться, профилем.
– Вы чего? – спросил Змей, видя, что на него смотрят.
– Злодей есть у тебя на примете? Враг?
– Врагов нет.
– Ну, не тебе враг, а близкому твоему.
– Тоже нет.
– Так не бывает.
– Бывает. Ну, кто-то должен мне сколько-то. Так и я должен. По сусалу били. Так и я бил. Менты обижали. Но у них служба такая.
– Где обижали? – оживился Писатель. Ему, увы, тоже приходилось претерпевать в пьяном виде, он даже в вытрезвитель несколько раз попадал.
– Ну и что? – сказал Парфен. – Ты предложишь им деньги? А они нас засадят и не выпустят до тех пор, пока все остальные деньги не вытрясут.
