Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗

– Ну вот, взял да испортил мне сегодняшнее доброе дело. Хорошо, что он не заговорил!

– Какое это?

– Хотелось весь день не портить тебе настроение.

– Не люблю последние дни перед отъездом.

– Но ты же вернешься, когда…

– Сомневаюсь. Да и все равно мне будет недоставать моей идеальной спутницы.

Она опять улыбнулась, будто столь лестная оценка в реальности была такой же необоснованной, как и его самоуничижение; взглянула на часики – раз, потом еще раз: он отметил это, отстранение анализируя ее поведение, – и использовала его комплимент, чтобы доказать свое земное несовершенство:

– Мне нужно перед обедом принять ванну и вымыть голову… пыль ужасная.

– И мне тоже.

Но Дэн не двинулся с места, все смотрел на воду. Джейн с минуту пристально глядела на него, потом молча протянула руку и сжала его кисть под рукавом жестом ободрения, сочувствия, а может быть – безмолвного призыва? Он не знал, но чувствовал, что на этот раз ее жест мог выражать лишь нежность и дружбу. И если бы он захотел удержать ее руку, он не успел бы – Джейн убрала ее слишком быстро: ведь жест был уже сделан! И снова – точно оксиморон 416: жест обидел Дэна своей тактичностью, своевременностью, но и растрогал; как бы само собой подразумевалось, что за ним кроется больше понимания и воспоминаний, чем можно выразить. Они встали, поднялись по ступеням, и Джейн спросила, намного ли прохладней будет в Ливане. Дэн знал – она просто хочет дать ему понять, что ведь это вовсе не последний день, но все, что он теперь слышал, были лишь другие голоса. Компромиссы, которых так много было в его жизни, казалось, стали почти физически ощутимы, угнетали, словно бородавки. Он уже не мог четко осознавать, что происходит на самом деле и что делает он сам.

Но в отеле, в одиночестве своей комнаты, он решил, что нужно раз и навсегда покончить с надоевшими подростковыми играми, с этими волнениями и колебаниями. Все это, видимо, свидетельствует лишь о том, что он сам не знает, чего хочет. Странным образом, он гораздо лучше представлял себе, что чувствует Джейн, и это никак не могло его ободрить. Он слишком многое успел выдать; если их былая способность быстро улавливать мысли и настроения другого положила начало всей этой ерунде, то сейчас самый факт, что эта способность не помогла им стать ближе Друг другу, должен положить ерунде конец. Она, несомненно, не раз и не два понимала, куда он ведет, но не последовала за ним. А там, на ступенях у воды, где они сидели, он было совсем уже решился, но дал моменту ускользнуть. Он даже мог представить себе, как описывает Дженни сцену на острове, разумеется, с необходимыми купюрами; вызывает ревность, но вызывает и смех. В конце концов, он гоже способен принимать решения.

Так что, когда Джейн спустилась, чтобы встретиться с ним в баре, он чувствовал себя гораздо более уравновешенным, почти как в первые дни путешествия. И как бы подтверждая его поражение, Джейн и сама казалась спокойной и вполне непринужденной. Они пообедали, тщательно избегая всего, что могло бы снова привести их к самоанализу и копанию в душах, и отправились назад, в старый отель – выпить кофе в длинной комнате отдыха, выходящей на террасу над садом. Обычно там почти никого не было, но в этот раз, только они уселись за столик, комната стала наполняться людьми. Те же лица, что и в ресторане – русские лица; их становилось все больше, словно люди шли на собрание. Вскоре полная пожилая женщина в старомодном вечернем платье, обнажавшем массивные руки с удивительно изящными кистями, прошла в конец комнаты, к роялю. Какой-то человек помог ей поднять крышку. Она начала играть, без всяких формальностей или объявлений, но то, как сразу же смолкли разговоры вокруг, как задвигались стулья, поворачиваясь к роялю, Убедило Дэна и Джейн, что они незваными оказались на импровизированном концерте. Исполнительница начала с мазурки Шопена. Дэн не очень разбирался в музыке, но это явно была Игра либо очень одаренного любителя, либо приехавшего в отпуск профессионала. Когда закончилась первая пьеса, от столиков послышались осторожные аплодисменты; Дэн взглянул на Джейн – что она думает? Она плотно сжала губы – была совершенно очарована. Люди все шли – русские и восточноевропейцы, инженеры и их жены, двое-трое египтян, видимо, их местные коллеги; они стояли в конце комнаты – все места за столиками были уже заняты. Пианистка исполнила еще одну мазурку. Когда она закончила, человек, помогавший ей открыть крышку рояля, поднялся с места и заговорил по-русски, очевидно объясняя, что исполнялось и что ждет слушателей впереди. Дэн сказал:

– Я чувствую, что мы здесь немного de trop 417.

– Наверное. Но так хорошо снова послушать музыку.

– Может, попробовать подслушивать с террасы?

– Давай.

Они поспешно поднялись со своих мест и вышли; Дэн жестом предложил ближайшей из стоявших у дверей пар занять их столик.

– Пожалуй, я схожу за пальто.

– Прекрасно. А я пойду возьму нам по бокалу бренди.

Так он и сделал и снова вышел на террасу с бокалами в руках; прошел мимо закрытых жалюзи окон к тому, что поближе к роялю. Там стоял столик, а окно позади жалюзи было открыто. Ночная тьма, едва ощутимый запах речной воды, звезды, свет ламп, пробивающийся сквозь жалюзи и отраженный экзотической листвой внизу, за балюстрадой… Джейн темным силуэтом возникла в дверях и пошла к нему сквозь рассеянный свет и густые тени террасы. В комнате отдыха снова зазвучал Шопен.

– Тебе не слишком холодно здесь?

– Нет. Сегодня, кажется, намного теплее. Она села с ним рядом.

– Тебе нравится?

– Прекрасное туше. Типично русское. Думаю, она много слушала Рихтера.

– Они стали слушать. За Шопеном последовала соната Моцарта. Аплодисменты, небольшой перерыв, негромкий шумок, затем снова – тишина и голос, говорящий что-то по-русски. Женщина заиграла Баха. Дэн вопросительно взглянул на Джейн, и она улыбнулась.

– Вариации Голдберга. Тебе разрешается уйти. Если ты этого хочешь.

– Нет, я с удовольствием послушаю. Сто лет не слыхал.

Их поглотило беспредельное пространство музыки, точно аранжированное барочное сплетение звуков, так строго расчисленное, такое европейское – здесь, во тьме африканской ночи. Какое-то время спустя мысли Дэна увлекли его прочь, во тьму, к звездам; он увидел мужчину и женщину, сидящих там, внизу, у столика, на расстоянии трех футов друг от друга, словно безжизненные статуи, восковые фигуры, инструменты, на которых никто давно не играет. И постепенно его охватило чувство освобождения – благодаря музыке, но в той же степени и чему-то, не связанному с нею, – освобождения от всякой лжи, в частности и от той, в которой пытался убедить себя перед обедом. Его не так сильно трогала сама музыка – он никогда особенно не любил Баха, – но она несла с собою глубочайшее проникновение в иные языки, иные системы понятий, помимо языка слов; она зажгла в нем веру в то, что главным образом именно слова, языковые модели стояли теперь между ним и Джейн, разделяя и отгораживая. За словами, что они произносили, крылось сходство друг с другом, идентичность мышления, синкретизм 418, один и тот же ключ, сотни и тысячи вещей, не поддающихся словесному выражению. И странно – вдруг, из ниоткуда, из далекой ночи его прошлого, или, может быть, с того берега Нила, куда было повернуто его лицо, из пустыни, где стоял монастырь святого Симеона, явился знаменитый образ Лэнгленда 419 – башня на вершине холма: «Там истина живет»… истина, живущая на вершине протяженного холма двух их существований. Это было не желание обладать, пусть даже всем сердцем любя, но желание знать, что стоит лишь протянуть руку… о, эта тень другого совместного путешествия во тьму! Джейн была еще как бы и эмблемой искупления жизни, потраченной на многоженство и интрижки, последняя награда современному странствующему и заблудшему пахарю; и Дэн вдруг, впервые в жизни, увидел воочию – или почувствовал – истинную разницу между Эросом и Агапе 420.