Долгое безумие - Орсенна Эрик (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗

А после ничего. То есть: никаких действий. Мне даже пришло в голову, что севильские цирюльники ничем не отличаются от прочих — вымоют тебе голову, а потом жди их. Однако я была не права: едва ощутимые прикосновения свидетельствовали, видимо, о том, что меня рассматривают, что лучше подойдет. Я услышала шепот и прислушалась. Захотелось сомкнуть ноги. Но оказалось, я была привязана. Пришлось ограничиться румянцем, но кому до него было дело?

И тут тот самый мужчина с обличьем крупье стал ходить между нами на цыпочках, словно боясь причинить нам неудобство (или же раздавить невидимых подмастерьев).

— Все в порядке? — спросил он меня и подмигнул. — Мужу понравится.

— Не сомневаюсь, — ответила я и улыбнулась».

Элизабет вновь прервала нить повествования. Все посетители ресторана как один встали и кого-то приветствовали: то ли футболиста, то ли тореадора. Мы последовали их примеру.

Габриель не удержался и заодно поприветствовал ту часть Элизабет, что соприкоснулась с историей. Она перехватила его взгляд, и о чем-то безмолвно вопросила. Сколько раз затем Габриель заново переживал этот вечер и так и не мог решить, спрашивали ли ее глаза: ты хочешь увидеть прямо сейчас?

Как бы то ни было, совершенно замученный вид ее спутника разубедил ее. Она села, одернула юбку и повела дальше свой рассказ:

«На чем я остановилась? Ах да — у меня на глаза навернулись слезы, поскольку мне слегка выщипывали волоски. Я чуть было не стала рваться, протестовать. Причесать еще куда ни шло. Но право выбора все равно за мной. Эти испанцы слишком многое на себя берут. Потом я успокоилась. Когда я вошла туда, кассирша меня просто оглушила, да и сердце мое билось так сильно, что заглушало ее слова. Она, должно быть, поняла, что я согласна на все и во всем полагаюсь на них. Обычно клиенты четко знают, чего хотят, и для творчества нет условий. Такие, как я, редки. Словом, я полностью доверилась легким касаниям, напоминающим игру на пианино. Сперва на мне играли легкие пальчики, затем потопали крохотные ножки (видимо, машинка для стрижки).

Двумя дружескими шлепками по бедрам мой цирюльник, прячущийся где-то внизу, дал мне понять, что закончил. Я медленно встала с неодолимым ощущением обнаженности между ног и радостью, похожей на ту, что охватывает в праздники. Хотелось насвистывать. Это было так ново! Какой только не бывала уже эта часть моего тела: и жадной, и сонной, и недовольной, но ни разу — веселой. Я попрощалась. Дамы важно закивали, стали желать мне доброго дня, удачи, здоровья. Я подумала: сколько же времени проводят они здесь? И что они заказали: какое-то особо сложное плетение, косички, подкрашивание? Маленький мужчина в смокинге, чрезвычайно опрятный, отвел меня к моим вещам и протянул мне зеркальце. Я молча вернула ему его. Он кивнул. Его одобрение вселило в меня уверенность — сперва это должен был увидеть кое-кто другой.

Выйдя на улицу, я обернулась и благодаря ветерку, приподнявшему занавеску, еще раз увидела цирюльню. И только тут заметила то, что поразило меня больше всего: женщины, сидевшие там, были всех возрастов».

Элизабет дотронулась до руки Габриеля. И добавила:

— Я уверена, в Испании немало других средневековых вещей, и потому-то мы здесь.

Колокола пробили три часа. Пир у Гвадалквивира продолжался. Даже в мыслях не было отправиться спать. Ведь впереди было столько всего!

XXI

В ту ночь Элизабет и сделала ему то самое предложение, о котором говорила по телефону. Габриель умирал от усталости и чуть было не запросил пощады, однако усилие воли, а также предстоящая через два дня разлука помогли ему выстоять.

Лежа на постели под вентилятором, устремив глаза в потолок, она произнесла:

— Габриель, как ты догадываешься, я не случайно выбрала Андалусию, у каждого из нас есть любимый с детства город. У меня — Севилья. Нужно ли говорить, что до тебя я здесь ни с кем не бывала? Да, нужно. Такие, как ты, всегда испытывают страх, что нелюбимы. В этом их главное очарование. А также — оружие, чтобы покончить с любовью. Ты слушаешь? Все это — Гвадалквивир, Хиральда [17] — у меня впервые.

— Спасибо, — выговорил Габриель.

— Так вот, я все обдумала. Внебрачная связь возвышает либо опустошает тех, кто подцепил эту болезнь. Ты согласен? Превосходно. Невозможно оставаться таким же, как в браке. Вынужденные постоянно что-то изобретать, любовники либо превосходят самих себя, либо мало-помалу теряют себя и опускаются до пошлых свиданий в гигиенических целях. Мы с тобой можем пойти лишь по первому пути. Надеюсь, это понятно. Нам нужно великое чувство либо ничего. Отсюда выбор Севильи: Сервантес создал здесь самый прекрасный в мире роман.

Она говорила так, как если бы выступала на одном из заседаний своего министерства: излишне четко формулируя мысли, чеканя слова, внутренне уверенная, что разнообразие и сложность мирового устройства ждут не дождутся картезианских упаковок, чтобы послушно уложиться в них по доброй воле, подобно тиграм в цирке.

— Будем молить Сервантеса вдохновить нас. Однако великая любовь — прежде всего долгая. Только время сообщает адюльтеру благородство. Чем дольше — тем законней. Я счастлива, что ты испытываешь ко мне такое огромное желание. Прошу тебя подумать еще раз. Сейчас мы решаем на всю жизнь. Что можем мы сделать самого значительного, способного пережить нас? Ты понимаешь, куда я клоню?

Габриель тряхнул головой, не в силах отвести взгляд от ее живота. Она же, воздев глаза, продолжала говорить о своей мечте:

— Я была уверена, что ты согласишься. Но нужно сделать это здесь, в Севилье. У генетики свои законы, конечно. Но и место, и время, и поза влияют. Я вот часто думаю, не самое ли важное все-таки место — точка на Земле. Ты веришь в силы географического порядка?

И только тут Габриеля осенило, почему он не может отвести глаз от белоснежного живота Элизабет: это было средоточие безумного заговора. Не слишком разбираясь в женской физиологии, он догадывался, какие пульсации, завихрения, катаклизмы, бури сотрясают женский организм, какие неправдоподобные и самые естественные в мире процессы свершаются в нем.

Так и началось то, что привело однажды к рождению Мигеля и всему, что за этим последовало.

XXII

Чтобы обеспечить будущему плоду наиболее комфортабельное положение, Элизабет долго спала.

Габриель, сидя нагишом в кресле красного дерева, которое он установил в северо-западном углу номера, куда добирался единственный, по-видимому, в Севилье сквозняк, раздумывал над полученным предложением: воспитанием его ребенка за чужой счет. Справившись с первым порывом негодования, он мало-помалу свыкался с этой мыслью. Отцовство всегда представлялось ему непосильной ответственностью. Делить ее с мужем любимой женщины теперь, когда он взвесил все «за» и «против» и унял поползновения ущемленного авторского самолюбия, казалось ему самым разумным из решений. При этом требовалось, чтобы каждый, и первый — он, Габриель, годами держал все в тайне. Решительно, роман с замужней женщиной был весьма утомительным занятием, но — Элизабет права — и весьма стимулирующим умственные способности. Придется ведь постоянно придумывать, исхитряться. Страдают ли неверные супруги меньше от Альвхейма [18], чем образцовые супруги? Надо бы проверить. Габриель погрузился в самое почтительное молчание и покинул свою спящую возлюбленную — будущую прародительницу. Консьержка не верила своим глазам:

— Выйти в такой час на улицу! В самое пекло!

Он направился к огромному термометру, закрепленному справа от входа под медной табличкой с названием отеля. Приговор был суров: 48°. С открытым ртом, заплетающимися ногами, задыхаясь, он был не в состоянии вымолвить хоть слово в ответ. За порогом его ждала неминуемая смерть.

Улицы были пустынны, шаги звучали, как барабанный бой. Что за безумец бросал вызов солнцу в его самый убийственный час? За окнами появлялись лица и тут же прятались в тень, словно увидели дьявола.