Вызов врача - Нестерова Наталья Владимировна (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Думала я, что все беды с замужеством кончатся, а они только начинались. Попала я как бабочка в клей – ни крылышком махнуть, ни лапкой пошевелить. Клей – это их жизнь, в которой мне места, глотка кислорода не было. Ревновала я мужа и свекровь, конечно, дико, скандалы устраивала, в голос кричала: «Пустите меня в свою жизнь!» Маргарита Ильинична перчаточки надевает и спокойно отвечает: «Вам, Маша, волноваться вредно, успокойтесь.
Обед в холодильнике. Мы с Николаем идем в консерваторию слушать Пятый концерт Шопена, что вам неинтересно». Правильно! Неинтересно, я на классической музыке засыпаю после первых аккордов. А когда звала мужа в кино, свекровь презрительно кривилась: «Николай, ты собираешься смотреть эту пошлую „Операцию „Ы“?“
Маргарита Ильинична ни одного грубого слова мне не сказала, вообще редко ко мне обращалась, в крайнем случае через Колю действовала: мол, ты не хочешь посоветовать своей жене не носить платья с вульгарными оборками? Не стоит ли твоей жене умерить общественный пыл и больше времени уделять своему здоровью? И все это произносилось культурненько, как бы без моего присутствия. Но я-то за ширмой отлично слышу! Вспыхиваю, выбегаю ругаться и снова оказываюсь пошлой скандальней базарной бабой…
Мария Петровна замолчала, поймав себя на мысли: говорю то, чего хотела избежать – обвинений в адрес покойной свекрови. Нашла перед кем хулить Маргариту Ильиничну!
Тишину взорвал свист закипевшего чайника. Мария Петровна и Ирина одновременно вздрогнули. Ира встала, выключила газ.
– Ну его к лешему, чай! – махнула рукой Мария Петровна. – После чаю уснуть не могу. Давай еще коньячку!
Разлила по рюмкам, не дожидаясь Ирины, не произнося тостов, быстро выпила.
– Закусывай! – напомнила Ирина и подвинула к ней вазочку.
Мария Петровна послушно кивнула, развернула конфету и съела. Ирина нерешительно держала в руках рюмку, потом отважилась и выпила. Конфет в вазе заметно убавилось.
Предыдущий рассказ матери Ирина слушала, затаив дыхание. Оно, дыхание, действительно точно исчезло, не чувствовалось, а сердце билось испуганно и тревожно. Руки не дрожали, хотя Ирина поймала себя на том, что боится. Напряженным усилием мысли поняла, чего боится. Того, что мать соврет, обманет, выдаст желаемое за действительное. Казалось, если мать соврет в эту минуту – особого и единственного откровения, – то не останется ни миллиметра суши в океане вранья и подлости, крошечного островка, на котором можно спастись, не утонуть.
Ирина интуитивно заслонилась, предупредила обман:
– Мне бабушка рассказывала, что ты обещала ребенка оставить. Это было оговорено до моего появления на свет. Бабушкиным словам я верю, да и папа не отрицал. Поэтому ты…
– Едрёноть! – стукнула кулаком по столу Мария Петровна, посуда подпрыгнула, звякнула. – Опять! Хвостик правды, кусочек, былинка! А картина мерзкая!
– Не буянь! – попросила Ирина.
– Не буду, – пообещала Мария Петровна. – Сейчас, подожди, три вздоха-выдоха, и снова человек. Раз, два, три, – шумно выдохнула она.
– Ты… еще до моего рождения… – раздельно проговорила Ирина, пристально глядя на мать, – собиралась… меня бросить?
Мария Петровна открыто и смело встретила взгляд дочери:
– НЕТ!
Если бы девочка умела читать по глазам! Она поняла бы, что мать не врет.
Ирина читала по глазам не лучше, чем всякий другой человек, но могла поклясться: мать не врет. Но кто-то из них, бабушка или мать, должен быть виновен! С бабушки не может спрашиваться столько, сколько с матери! Бабушка заменила маму. Пусть оттолкнула, но что это за мать, которую легко оттолкнуть? И бабушка была рядом двадцать с лишним лет: лечила, когда Ира болела, объясняла непонятные слова, пекла на день рождения особый торт, согревала своим теплом ночью, когда снился страшный сон, не заикнулась о болях за грудиной, когда Ирина сдавала вступительные экзамены в институт, прозевали инфаркт…
Значит ли: поверить матери – предать бабушку, которая тебя вырастила? Ирину внутренне ужаснул даже не сам вопрос, а возможность его постановки! Сейчас, вот так просто, на чужой кухне, после двух часов разговоров и двух рюмок коньяка заклеймить бабушку, без которой погибла бы!
„Почему я допустила возникновение подобного вопроса? – терзалась Ирина. – Разве я предательница? Неблагодарная черствая скотина? Господи, я уже выражаюсь как мать! Вопрос возможен, потому что я знаю ответ. На себе испытано, на своем детстве, терзаниях, комплексах, отчаянных слезах и мыслях о самоубийстве. Ответ прост – мать не может заменить никто: взвод нянек, рота репетиторов и даже самая распрекрасная бабушка вкупе с чудным отцом“.
Мария Петровна молчала, изнывая от нежности и трепета, наблюдала за дочерью, которая о чем-то сосредоточенно или даже мучительно думала, механически ела конфеты и скручивала фантики.
Перед Марией Петровной сидела взрослая тридцатилетняя женщина, но до спазмов в горле, до дрожи в руках хотелось несусветного: баюкать девочку, дать ей соску, спеть песню, играть в „козу“ – сделать все то, о чем мечтала, без чего остаешься обездоленной, как нецелованной, как пустоцветной… дыркой. У них в деревне бездетных женщин и старых дев называли презрительно дырками.
Ирина очнулась не то от стона, не то от рыка, который издала мать. Мария Петровна испуганно дернулась, схватилась за бутылку, наполнила рюмки.
– Не увлекайся! – предупредила Ирина. Как ни была взволнована Мария Петровна, но она отметила, что растерянный, почти нежный взгляд дочери опять сменился на жесткий и холодный.
Мария Петровна подняла рюмку и отсалютовала ею, дождалась, когда Ирина поднимет свою, пригубила и, не допив, поставила. Ирина последовала ее примеру, чуть отхлебнула коньяк. Язык обожгло, но глотать практически было нечего. „Местное воздействие на слизистые оболочки ротовой полости“, – подумала Ирина. Хорошо бы еще для исповеди матери подобрать диагноз, спрятаться за него, как за ширму. Не получается. Не сильна в психологии.
– Дальше слушать будешь? – спросила Мария Петровна.
– Буду! – кивнула Ирина. – Только…
– Знаю! Чтобы бабушку не порочила? Да я ведь, по-трезвому сказать, по-прожитому, в пояс поклониться, молиться на нее должна за то, что такой славной тебя вырастила! Поэтому… как же тебе облегчить?..
Мария Петровна неожиданно встала, выдвинула ящик кухонного стола и достала топорик для разделки мяса. Положила его перед Ириной:
– Вот! Как только будет меня заносить, можешь смело бить в лобешник!
– Экстравагантно, – оценила предложение Ирина.
– Положи ногу на табурет, чтобы не отекала.
– Спасибо! – Ирина водрузила больную ногу на табурет, пододвинутый матерью. – Как твои ожоги?
– Терпимо.
9
Мария Петровна продолжила рассказ, начав, как показалось Ирине, издалека.
– По убеждениям я – стойкая большевичка и коммунистка. Справедливее коммунизма ничего придумать невозможно. Но с сегодняшними политическими клоунами дела не имею. Не наше время, личная инициатива во главе угла, по-американски: позаботься о себе сам, а о других позаботится Бог. В скобках – или дьявол. Я не доживу, а внук, не исключено, увидит, как снова появятся люди, для которых благо миллионов будет важнее собственного сытого брюха.
– Но пока, – возразила Ирина, – история доказала, что миллионы сытых появляются при развитом капитализме. С чего мы вдруг перешли на политику? На пространные рассуждения у меня времени нет.
– Это я к тому упомянула, что комсомольская общественная работа меня многому научила. Внешне – риторике, пустобрехству. Противника всегда можно было задавить, клеймо мелкобуржуазности навесить, обвинить в уклонении от линии партии. Но все-таки главное, что общественная работа, то есть работа с людьми, дала, – умение опираться на свои сильные стороны и бить по слабостям противника. В моем конфликте со свекровью ее слабость, а моя сила заключались в одном – в тебе, в неродившемся ребенке. Для Маргариты Ильиничны я была животом на ножках, в котором зрело дорогое ей существо. Свекровь часто заводила разговоры: зачем вам, Маша, ребенок, он вас только свяжет, не даст вашей активности развернуться, карьеру партийную погубит, Николай – человек не вашего круга, уже сейчас видно, что вы не можете составить счастье друг другу. Я не отвечала ни „да“ – мол, рожу и оставлю вам дитё, ни „нет“ – а пошли бы вы, Маргарита Ильинична, вместе со своим сыночком куда подальше! Я мотала ей нервы, мстила. С Колей был полный разлад, не могла ему простить, что сидит под каблуком у матери. Готова поклясться самым святым, даже твоим здоровьем: не было у нас уговора, что я ребенка брошу! Но я и сама не знала, как жить дальше. Мое увиливание, ни да, ни нет, при желании, конечно, можно было истолковать как молчаливое согласие. Что и было сделано.
