Жатва дьявола - Виалар Поль (книги читать бесплатно без регистрации полные txt) 📗

Не оглядываясь, он направился к воротам и выехал со двора фермы «Белый бугор».

Глава II

Продажу полоски оформили только в июле, и не без труда. Прежде чем прийти к соглашению, босеронцы долго спорят и торгуются (Фирмену Женету пришлось четыре раза съездить в город Вов к нотариусу). Наконец купчую подписали, но Фирмен уже сожалел об этом, — ведь шли разговоры, что, возможно, будет война.

— Да успокойся ты, деда. Не будет никакой войны, — говорил Альбер.

А Морис:

— Даже если будет война, так живо кончится, — едва призовут, и вернемся.

— Может, оно и так, а все равно не время сейчас последние деньги тратить.

— Зато землицы прикупили, а земля — те же деньги.

— Да, на худой конец, толкнемся в Кредитное товарищество.

Старик Фирмен пожал плечами.

— Для нашего брата эти молодцы никогда ничего не сделают. Побегай… попроси… не дадут. В тысяча восемь сот восьмидесятом году, когда Пиперо с Ваше и Бенуа основали Кредитное товарищество и место ему определили в Шартре, люди думали, что это будет банк для всех и в нем каждый сможет раздобыть под закладную денег, если выпадет тяжелый год или понадобится купить что-нибудь из инвентаря, и ты, стало быть, выбьешься из нужды. Как бы не так! Дудки! Товарищество, понятно, помогает, да только не мелкоте, а крепким хозяевам. Ну, что у нас с вами, к примеру, есть? Чуть побольше восемнадцати гектаров. Как прикупили ту полоску у старика Обуана, стало ровно сорок пять сетье, один мин, один мино и один буасьё [1]. Что это для них? Пустяк. Какой им интерес нас вызволять? Если попал ты в беду, так хоть подыхай, они и пальцем не пошевельнут, а вот всяким шаромыжникам, чужакам, которые откуда-то приползли в Босу, притащили с собой капиталы, накупили земель, а остальные деньги проиграют в Шартре в клубе Марсо, ну, в том, что над «Коммерческим кафе», на площади дез Эпар, или же промотают с непотребными девками в веселых домах на Еврейской улице, — вот этим голубчикам они сколько хочешь ссуды дадут. Право, уж хорошо ли мы сделали, что купили полоску у этого пройдохи Обуана!

— Понятно, хорошо, деда, очень хорошо. Полоска эта нам очень была нужна. Мы и побольше купим, верно тебе говорю. Да, — добавил Альбер и со злобным выражением стиснул зубы. — Эта полоска — только начало. То ли еще будет! Вот увидишь.

Старик пожал плечами.

— Молод ты еще, — сказал он, жалостливо глядя на сына, — в бога веришь!

Ужон-то сам в бога теперь не верил, не то что Мари, его жена, которая крестилась по всякому поводу и ходила в церковь к обедне. «На бога надейся, а сам не плошай, — часто говорил Фирмен Женет. — Богу не подсобишь, так и чуда не будет». Старик Женет был коренной босеронец, — одна уж его фамилия это доказывала. Он родился в краю, где изобиловали такие фамилии, как Кабаре, Изамбер, Бильяр или Пуассон, и где составилась своего рода аристократия — слой крупных землевладельцев (Манури, Леньо, Левасоры), вполне подготовленных к тому положению, какое они заняли после первой мировой войны, которая до них и не докатилась, а немного позже, несмотря на вражеское нашествие, и, может быть, именно благодаря ему, разбогатевших еще больше; этой местной знати не было нужды работать до могилы, как мелкотравчатому фермеру Женету, — они под старость удалялись на покой в город Шартр, так же как и богатеи из Брео-сан-Нап или Отона, жили там в красивых, солидной стройки буржуазных домах с обихоженными, подстриженными садами, где росли ж липы и кедры, а ворота выходили на внешние бульвары или на тихие улицы. Так же как и многие зажиточные босеронцы, привыкшие к легкой жизни, они говорили на склоне лет: «У нашей собаки хвост вырос сам, тянуть его не приходилось» (а это означало, что все в жизни улаживается само собой, не надо тревожиться и мучиться) ; ведь они знали, что ловкому — удача, а сильному — добыча, о мелочах не думай, когда идешь к своей цели, а цель у всех одна — наживай добра. Фирмен Женет был атеист и о боге вспоминал лишь в минуты страха. В чудеса он не верил, — никогда они не падали для него с неба, так же как жареные куропатки, — говорил он, — даже, такое чудо, как смерть старика Гюстава Тубона.

— Ну пока суд да дело, — сказал он, — нечего думать да гадать, посмотрим, что будет. Если случится заваруха, — на наше счастье, придется одному Морису идти — у тебя еще года не вышли. Вот и август наступает, пора пшеницу убирать. Чему быть суждено, того не миновать, но уж пусть хоть это случилось бы после того, как хлеб с поля свезем.

— Да не расстраивайся ты, деда! Ты всегда боишься.

— Не зря боюсь, и всегда боялся, — подтвердил Фирмен. — И пустых выдумок в голове не держу. Ты же сам видел, как нам трудно было ту полоску земли прикупить, вот теперь и боязно, потому как неизвестно, что будет. А ты вон куда заносишься!..

И Фирмен вновь пожал плечами. Чего там замахиваться, и то уж хорошо, что в целости сохранили «Край света». Разве это легко далось? Альбер, конечно, не знал, каково им приходилось, ну хотя бы в те дни, когда на старика Гюстава напала блажь и он вздумал жениться; Фирмен этого не забыл, и воспоминание было не из приятных. Но когда представился случай, так надо же было им воспользоваться; Фернан, новоявленный муж Адель, не жадничал, не требовал очень уж много. Он занял свое место, — вот и все, и Адель всегда могла его осадить. Наверно, так и дальше пойдет, — ведь детей-то у них нет: были бы дети, это придало бы Фернану весу, но за тринадцать лет Адель три раза надеялась стать матерью и каждый раз скидывала. Да, пожалуй, оно и лучше, — ведь Фернан, сколько ни присматривайся к нему, как был чужаком, так чужаком и остался.

— Фернан тоже не пойдет, — заметил Морис.

— Почему так?

— Да он дохлый, — ответил Морис, выпячивая грудь и играя бицепсами.

— Но все ж таки воинский билет у него есть.

Фирмен Женет видел, что у зятя есть билет: однажды Фернан показал этот билет, когда вдвоем с тестем возвращались с поля, и они разговаривали о войне; Фернан довольно гордо сказал тогда: «Если будет драка, то без меня дело не обойдется». Действительно, без него не обошлось; но его оставили в тылу, он был во вспомогательных частях. В Шатодене, где находился его призывной пункт, он считал на вещевом складе солдатские башмаки с подковками и телогрейки. И в это время на «Краю света» оставались только старик Фирмен и юноша Альбер.

— Ну, хватит уж говорить об этом, — сказал Фирмен.

И они расстались, каждый пошел делать свое дело, — они ведь распределяли между собой работу, говорили друг другу: «Я пойду туда-то…» — «Я сделаю то-то…», и никогда это расписание не вызывало споров, — они хорошо знали, что именно так будет лучше всего. Альбер сказал:

— Я пойду на Двенадцать сетье, надо посмотреть, поспел ли хлеб, уже пора убирать.

— Да, мешкать нельзя, — заметил Фирмен.

— Если колос весь вызрел, завтра же и начнем, за нынешний день доспеет, — вон как солнце жарит. А значит, тогда все вместе примемся с рассвета.

— Хочешь хорошенько хлеб убрать, начинай спозаранку жать, — сказал Фирмен.

Альберу предоставили идти в поле. Ему доверяли. Парень, хоть и младший в семье, опрометчивого решения не примет, и если скажет — пора жать, значит, так и надо сделать, зачем идти втроем. У каждого свое дело: и у Фирмена, и у Фернана (он уже работает), и у Мориса.

Итак, Альбер пошел взглянуть на свою пшеницу.

Ведь это он вспахал поле, взборонил, посеял, прикатал и все делал старательно, тщательно. Он видел, как поднимаются и кустятся всходы, часто смотрел на небо, посылающее то дождь, то зной, грозящий засухой. Он трепетал, когда налетала буря, и не раз после сильных проливных дождей приходил посмотреть, не случилось ли беды — не полегла ли на поле вся пшеница. Он эту пшеницу, можно сказать, по нраву называл своей, и, возлагая на Альбера ответственность за ее судьбу, домашние отдавали ему должное. Он сам решил, когда ее посеять, рассудил, исходя из своего опыта, что, если слишком рано посеешь, мало будет влаги для всходов, может напасть на них корневая гниль, и станут они тогда сохнуть; поздний же посев требует много фосфатов, а они не дешево стоят. Всю зиму он поддерживал сточные борозды, весной еще раз пробороновал. В тот день, когда ему встретился Мишель Обуан, проходивший по своей меже, и когда он, потолковав с ним, решился пойти к его отцу поговорить о полоске земли, он как раз бороновал и уже тогда мог думать, что знает, как поведет себя нива и сколько она даст хлеба.