Жатва дьявола - Виалар Поль (книги читать бесплатно без регистрации полные txt) 📗

Поль Виалар

Жатва дьявола

Часть первая

Зимняя ночь

Глава I

Зимняя ночь, долгая, бесконечная ночь, которая тянется целых четырнадцать часов, вот-вот уже готова была завладеть и землей, оставленной под паром, и пашнями, и рощицами, разбросанными, словно мертвые островки, среди полей да и по всей равнине, простиравшейся до самого Шартра, где только летом можно было различить вдали собор, подобный кораблю, вставшему на якорь, но сейчас он затянут был туманом, так же как и недалекая ферма «Край света», куда как раз направлялся ее хозяин старик Женет.

Как всегда, он шел ровной поступью, придавливая грубыми своими башмаками комки земли на проселочной дороге, шел твердым и неспешным, бессознательно размеренным шагом, чтобы сберечь силы, ибо они еще больше, чем земля и дом, были его капиталом. Капиталом была также его семья: во-первых, жена, затем его дети (кроме Фанни, уехавшей в город и занявшейся там торговлей, — от этой лавочницы нечего ждать пользы в хозяйстве), но ведь была еще Адель, здоровая толстая девка, которой уже исполнилось двадцать семь лет, был сын Морис, моложе ее на четыре года, и был еще последыш, Альбер, отцовский любимец, родившийся как раз в зимнюю чересчур долгую ночь, которая кажется смертью, а бывает иной раз зачинательницей жизни.

Обогнув выступ леса, Фирмен Женет ненадолго остановился. С этого места он мог охватить взглядом все свои владения, казавшиеся ему дороже всего на свете, хотя они и были невелики — всего-навсего восемнадцать гектаров, да и те не были полной его собственностью: все еще был жив Гюстав, которого в семье звали дядя Гюстав, да он еще и не собирался умирать, хотя ему пошел уже семьдесят третий год — он был на шесть лет старше Фирмена, а половина участка принадлежала ему. Но Фирмен Женет всегда говорил «моя земля», и говорить иначе не мог.

Это поистине была «его земля» — ведь сколько лет он ее возделывал, сколько сил вложил в нее, и она не оставалась перед ним в долгу: он кормился ею. Однако, глядя сейчас на нее, он совсем не испытывал восторженного, поэтического чувства влюбленности. Она скорее была для него женой, соединенной с ним долгими годами супружества, и хотя жена бесспорно принадлежит мужу, обладающему ею, у нее все же бывает и дурное настроение, и вспышки гнева, раздражения, у нее морщины, проложенные рукою времени, сложившиеся привычки; с женой надо непрестанно считаться да еще и бороться с нею, — словом, она немало причиняет мужу неприятностей, но он навсегда связал с нею свою жизнь.

Восемнадцать гектаров — это недвижимое имущество, но какое ничтожное, даже в плодородной Босе, где труд крестьянина зря не пропадает! Если у тебя восемнадцать гектаров, кто ты такой? Землероб, а не землевладелец. И ты это прекрасно чувствуешь по небрежному кивку, каким здороваются с тобой окрестные крупные хозяева, по тому, как не спешит прийти к тебе на ферму ветеринар, когда у тебя заболела корова и грозит опасность, что она околеет, а подобные неприятности были особо чувствительны в те времена, то есть в начале нашего века, когда война еще не оторвала от земли людей, обрабатывающих ее, и не перемешала их в полках с другими солдатами в красных форменных штанах, и не научила их, что горизонт человека не ограничивается тем, что он видит ежедневно, уже и не замечая увиденного, или ближайшим городом, хотя бы и таким, как Шартр, многолюдным городом, с бойкой торговлей, старинным собором, с мощеными улицами, по которым два раза в год тарахтят телеги фермеров, приезжающих на осеннюю ярмарку или по какому-либо другому поводу.

Для мелких земледельцев, таких, как Фирмен Женет, годы эти были своего рода зимней ночью, которой, как им казалось, и конца не будет. Жизнь была так сурова, так трудна, такой зыбкой была грань между прибытками и убытками, что приходилось экономить на всем, даже лампу по вечерам не зажигать, довольствоваться светом, падавшим из очага, где огонь горел еще некоторое время после того, как был сварен и съеден за ужином суп, — а шел в качестве дров подобранный в лесу сушняк, который ломали руками через коленку. Когда угасал огонь, наступала ночь. Поужинав, забирались одетые или почти что одетые под шершавое одеяло на шершавую и холодную простыню; а в комнате становилось так холодно, что вода замерзала в фаянсовом кувшине, украшенном цветочным, стершимся узором. Когда под утро просыпались задать корму скотине, было совсем еще темно; чтобы пройти по двору, где дул, завывая, северный ветер, и добраться до хлева, зажигали фонарь «летучая мышь».

Ферма стояла там, где кончались пахотные земли, — ее так и называли: «Край света». Здесь как будто останавливалась богатая, жизненосная земля Босы. Она поставила себе пределом почти непроходимый овраг с лохматыми, неодолимыми зарослями терновника, — через эту трещину, образовавшуюся в древние времена от грозного сброса земных пластов, никогда не перебирались. Но над оврагом и вокруг дома Женетов было четыре гектара природных лугов, полого спускавшихся к этой плохо зарубцевавшейся ране в плодородной почве, а за лугами лежали четырнадцать гектаров настоящих полей, которые разумно, по старинным правилам, передававшимся из поколения в поколение, возделывали Фирмен и Гюстав, трудившиеся на них и при жизни, и после смерти старика Женета, — тот, умирая, оставил ферму своему сыну Фирмену и дочери, вышедшей замуж за Гюстава Тубона и теперь уже давно умершей; они знали, как надо, в зависимости от года, чередовать посевы, сажать сахарную свеклу или картофель, подготовляя землю для пшеницы, а после пшеницы сеять овес, ячмень или рожь.

Ведь Фирмен и Гюстав знали все, хотя их ученье состояло лишь в том, что они видели, как обрабатывают землю по стародавним правилам или слышали о них. Все их познания укладывались в поговорки: «Пахота — земле милота: воздуху ей дает», «Заморозки падут, комья разобьют, пахать сподручней», «Как земля подсохнет, тогда и паши», «Сырую землю катком не прикатывай», «Пар двоить — земле польза: этак ее без воды польешь, без навоза унавозишь», «Сорняк гонишь так и сяк, а он не сгинет никак», «Землю засевай, пустой не оставляй, не то захиреет», «Землю удобришь, труда меньше положишь», «Пшеницу в мокреть не сей», «Хочешь хлеб хорошо убрать, старайся пораньше начать». В этих поговорках были предписания крестьянской мудрости, ее было достаточно в первое десятилетие нашего века, когда все было еще несложным и люди довольствовались малым, порой даже обходились без всего.

Возвращаясь домой в этот зимний вечер, почти уже ночью, Фирмен Женет не вспоминал мудрые наставления. Но они сами возникали в мозгу обрывками, брызгами познаний, приобретенных опытом, ставших уверенностью, и не удивительно, что, проходя мимо Жюмелева поля и поля, именуемого «Двенадцать сетье», он говорил себе: «Вот свекла-то сахарная очистила поле, подходящая теперь земля, рыхлая и богатая, в глубине плотная, а сверху маленькими комочками. Не выпахали землю насквозь, не превратили ее в пыль, как в иных местах, — там пшеница страдает от засухи и от жука-щелкуна. В „треугольнике“ будет похуже, из-за того что в прошлом году его пустили под клевер, но я все-таки посею там хлеб, потому что от кормовых трав и от овощей земля богаче становится, хотя они и загрязняют ее, и борозды оставляют. Одно к другому, думаю, пойдет дело. От Гюстава теперь уже мало толку, но рабочие-то руки все-таки есть: Адель, да батрак Фернан, да Морис, а там, глядишь, и Альбер подрастет, — вот только бы ему школу кончить, а это уж не за горами. Для посева времени много — с октября по март, а иной раз и по апрель; выпадет вовремя погожий день, такой, как надо…» Обязательно выпадет. Всегда выпадал погожий день. Только бывали годы, когда он выпадал слишком рано или, наоборот, слишком поздно, — уж это был, как говорил Гюстав, — «рыск». «Рыском» старик называл всякие непредвиденные неприятности, несчастные случаи, — откуда бы они ни взялись и что бы они собою ни представляли. Например, «рыску» подвергалось сено, когда на только что скошенную траву лил дождь; «рыск» был и в тех случаях, когда снег не выпадал вовремя и всходы озимой пшеницы могли вымерзнуть. «Рыск» был и когда корова не могла отелиться или на «Краю света» кто-нибудь заболевал во время уборки урожая. Откуда старик Гюстав взял это слово? Никто не мог бы это сказать, так же как и о происхождении многих других слов, которые употребляли на ферме, например, стекло там называли «бьющим», а какой-нибудь приятный запах — «мукосным». Местное наречие, изменение первоначального значения слов, а главное — путаница; и в конце концов создавался особый язык, иногда понятный лишь жителям одной деревни или даже одной фермы. Общеизвестные выражения, привычные фразы искажались так забавно, что горожане улыбались, слыша их, но здесь люди повторяли их ничтоже сумняшеся, так как знали, что именно они хотели ими сказать. И когда Мари, жена Фирмена, мать семейства, говорила, что ее муж так торопился, что пролетел по двору, «как метор» (как метеор), никто не смеялся, понимая, что, значит, Фирмен действительно очень спешил.