Свой человек - Бакланов Григорий Яковлевич (е книги TXT) 📗
— Расстроился-то он хоть не до слез? — смеялся Евгений Степанович.
— Наоборот! — Панчихин взорлил, куда только мягкость девалась! Все отвердело, взгляд непреклонен, строг. — Нет, Евгений Степанович, он не расстроился, он был восхищен. Всем нам в назидание рассказывал: «Как же я, дурак старый, свой ранг забыл?..» Вот так даже не стеснялся себя называть и в лоб ударял костяшками. Если бы во всех звеньях хозяйственного механизма наличествовал такой порядок, как у нас, такое понимание долга и места, государство наше стояло бы незыблемо!
И Евгений Степанович от его слов почувствовал знакомую, сосущую тоску по твердости и порядку.
— На нас, Евгений Степанович, скажу я вам, все здание держится, нами прочно поставлено и скреплено! — Панчихин говорил с достоинством и даже как бы грозясь, и седина его блестела почтенно. — Мы обручи, сбей обруч, и клепка рассыплется. Он, — Панчихин указал вверх, в заоблачные выси, — он это понимал!
«Прав, прав старик, — думал Евгений Степанович, и сердце билось учащенно. — Ах, как бы он мне еще пригодился. Да вот за все приходится платить. А жаль!..»
Впрочем, и он сам тоже долго тут не задержится. Евгений Степанович чувствовал, как у него до боли набухли все ростовые почки, только распуститься им здесь не дают, некуда расти. Нынешняя его должность все дала, что могла дать, и орден был последним знаком внимания. А как бы он заиграл в новой роли! С новыми силами, с увлечением, как когда-то, когда вступил на этот пост. И сколько им тогда было предложено эффектных мероприятий, наполовину несбыточных, — сразу произвел впечатление энергичного, думающего администратора. Пора подыматься выше, оставив разгребать все тем, кто придет на его место. С них не спросится, новым людям заново дадут время проявить себя.
Но одно он знал сейчас наверняка: если поездку сделать нерядовой, придать ей значение и вес, а по возвращении удачно доложить, это будет шаг в нужном направлении.
Глава IX
К тому времени, когда пора было отправляться в путь, Евгений Степанович побывал «на этажах» и, перенося из кабинета в кабинет, кто что сказал, но как бы и не ссылаясь, не договаривая, сумел повысить значение выполняемой миссии, внушил, что от этой поездки следует ожидать многого. Его видели в коридорах власти, и будто бы на одном этаже усомнились, справится ли он, но на другом, более высоком, сказано было: «Усватов справится!» И эти слова, преодолевая скромность в интересах дела, он тоже передавал конфиденциально.
Сладок был миг, когда он подъезжает к этому зданию и, уже открыв дверцу машины, поставив ногу на асфальт, договаривает шоферу последние распоряжения, а дальше — с замкнутым государственным выражением лица, ни на кого и ни на что не отвлекаясь, торопясь, но достоинства не теряя, мимо как бы случайно остановившегося у края тротуара человека в штатском, мимо прохожих, которые тут все на одно лицо, из машины — в подъезд, а там короткая процедура проверки, и его пропускают. И это ни с чем не сравнимое чувство, что ты причислен к немногим, допущен, всякий раз наполняло силой, сознанием сопричастности, готовностью служить.
Сладостно было выйти из подъезда и увидеть, как на той стороне, где выстроились в ряд блещущие никелем радиаторы, уже выезжает тебе навстречу машина, и ты садишься, захлопываешь дверцу и некоторое время едешь молча, как бы обремененный думой.
Первым результатом его хождений было то, что делегация увеличилась еще на девять человек. Евгений Степанович привел аргументы, был понят, и срочно вылетели четверо деятелей культуры из Киева, по одному от каждой Прибалтийской республики и из Молдавии. И старейшая грузинская актриса летела из Тбилиси в Москву, чтобы отсюда, соединившись со всей делегацией, лететь в Ташкент.
Вечером накануне отлета Евгений Степанович принял душ и в пижаме, не спеша укладывал чемодан. Он всегда делал это сам, сверяясь по списку. В такие моменты расставания особенно дружны бывали они с женой, и квартира их казалась особенно уютной, хотя и не хватало в ней еще одной комнаты и ряда современных удобств, но тем не менее, когда предстояло улетать из нее, все здесь было мило и глазу, и душе.
Он уложил подкрахмаленные рубашки, мягко приминая их подушечками ладоней, уложил несессер с бритвенными принадлежностями, на всякий случай взял еще и бритву «Филипс» с плавающими ножами — бывает, нужно в самолете побриться, — и тут сообщили ему, что на подлете к Внукову, уже на заходе на посадку разбился Ту-104 из Ленинграда. Евгений Степанович посмотрел на жену, она как раз вошла с обмерами своей фигуры и списком покупок, которые надо сделать в Узбекистане («Вам там, конечно, предоставят возможность»), положил трубку и ничего не сказал ей. Оживленная, она показывала ему старинное, с зелеными камнями, украшение из серебра, которое получила, правда, из Армении, но в Узбекистане, она уверена, тоже можно найти, а он слушал терпеливо. В другое время, возможно, и рассердился бы: «Я собираю чемодан, ты мешаешь, я могу забыть!» — но сейчас кротость снизошла на него, ему приятно было сознавать, что он ничего не сказал ей об аварии, пусть узнает, когда он вернется.
И еще подумалось, что сейчас позвонят от именитого старца, которого он особенно уговаривал, и выяснится, что тот не может лететь.
И действительно, тут же раздался звонок, говорил, разумеется, не он сам, а жена, ее жизненным назначением было оберегать старца, ставшего народным достоянием: «Василий Феоктистович, к сожалению, не сможет… Его творческие планы…»
— Как жаль, как жаль! — веселился в душе Евгений Степанович: благородный старец был ему уже не нужен, на него как на приманку он выманил многих, и уровень делегации поднялся настолько, что принимать все равно будет Первый человек, это уже обговорено и решено. — Я, собственно, если быть откровенным до конца, думал в первую очередь о вас, милая Анна Васильевна! Самарканд!.. Бухара!.. А какой каракуль! Науки произрастают на теплой ладони государства, почему бы, думаю, и искусствам не ощутить тепло? Лучшим его, так сказать, представителям…
Все складывалось удачно, и очень хорошо, что эта пара не едет: не выслушивать капризы, не ублажать. Евгений Степанович еще раз проверил по списку, все ли уложено. Выяснилось, чуть не забыл тапочки. Тапочки были дорожные, в специальном кожаном футляре на молнии, они объездили с ним чуть не полсвета, и все было благополучно, значит, приносили счастье.
В семь утра машина мчала его в аэропорт. Отвалившись на заднее сиденье справа, Евгений Степанович рассеянно взирал на дома, на открывавшиеся постепенно просторы — мелькало, мелькало и уносилось все. Подувал ветерок в приспущенное стекло, он был еще свеж, незагазован. Жизнь, если смотреть философски, не суетиться зря, — хорошая штука, один у нее изъян: нельзя повторить. Говорят, где-то, в неведомых просторах, будто бы вновь все воссоединится из частиц через миллионы лет, но пойди жди… Он слышал об этом краем уха, но при случае, если собиралось дамское общество, умел как бы в состоянии провидения подпустить туману: «У меня вообще такое чувство, что однажды это уже со мной когда-то было…» Дамы — большая сила, никто так не формирует мнение о тебе, как жены руководящих лиц.
Еще издали, в непривычно пустом, гулком здании аэропорта увидел он свою делегацию. Словно озябшие куры, жались они друг к другу среди чемоданов, озираясь в ожидании его. Евгений Степанович издали весело помахал им. Перекинув светлый плащ через руку, шире расправив грудь (шляпа сама чуть-чуть съехала набекрень), он шел к ним беспечной, вальяжной походкой, а шофер поспешал за ним с чемоданом в руке.
Да, пустоват, пустоват был аэропорт после аварии; надо полагать, пассажиры вспомнили, что есть еще и железнодорожный транспорт, и срочно посдавали билеты. Тем веселей и уверенней приветствовал он свою делегацию. Старейшей грузинской актрисе галантно поцеловал руку, и, когда нес ее к губам, тяжелый браслет съехал с запястья, а крупные зеленые камни на усохших пальцах стукнулись друг о друга. Это были именно такие камни, какие заказывала Елена. И так же, как холодны камни, холодна была истончившаяся глянцевая кожа ее руки с черными вздувшимися жилами, он испытал мгновенную брезгливость, коснувшись губами. А когда поднял голову, встретил трагически вопрошающий взгляд черных ее глаз.
