Висельник - Слаповский Алексей Иванович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Тут я вспомнил, что взял с собой пистолет. У меня их два. Этот куплен недавно, случайно и у случайного человека, о нем никто не знает. Есть у меня в «бардачке» и перчатки – для работы с машиной, если вдруг поломка. Перчатки потом можно выбросить, пистолет тоже. А хоть бы и на ту химкомбинатовскую стройку, куда сто лет никто не сунется. Правда, следы от машины… А завтра что – не будет следов?
О чем, собственно, я? Странно устроен человек: думаю о перчатках, о следах, а ведь в голове уже совсем иное – и вот уже сворачиваю в переулок, глухой и темный, где старые двухэтажные дома. Тихо, очень тихо заруливаю в подворотню одного из домов, там оставляю машину – со двора не видно, а на улице прохожих нет, вероятность же того, что кому-то вздумается в третьем часу ночи проехать через подворотню, слишком невелика.
Тихо поднимаюсь по черному ходу (в этих домах еще есть черные ходы), по деревянной лестнице, дверь незакрыта, как всегда: в этом доме не боятся воров. «Сами воры!» – аттестуют себя коммунальные обитатели, но это не так. Если и украдут что-то, то безгрешно – на выпивку, ибо поголовно все пьяницы. Но живет здесь и человек, которого я называю Бен Гурион. Этимология прозвища проста: у него затейливая фамилия Бенгуров. Человек для особых поручений, как охарактеризовал его Морошко. Я общался с ним раза три или четыре, но особых поручений не давал, разве что – сопроводить меня во время некоторых опасных поездок, поприсутствовать при некоторых встречах с ненадежными людьми. Дверь в комнату Бен Гуриона была незаперта – как и положено человеку для особых поручений, который может понадобиться в любой момент. Лишь бы ты не был пьян, просил я мысленно Бен Гуриона.
В комнате, к моему удивлению, горел свет. Бен Гурион, невысокий и даже тщедушный с виду (но я знаю, сколько силы и ловкости в этой тщедушности!), сидел за столом, сложив руки, как примерный ученик, сидел под настольной лампой, стеклянный абажур которой был расколот, – и читал.
– Что это ты делаешь, Бен? – спросил я, от удивления забыв даже поздороваться.
– Читаю, – ответил Бен Гурион. Сам он вообще никогда не здоровался – считал лишним неженством.
Оба мы говорили шепотом. Я плотно прикрыл дверь и сел напротив Бена.
– А что читаешь?
– Книгу.
– Интересную?
– Не-а!
– А чего ж читаешь?
– Да зачитался как-то.
– Бессонница?
– Сроду не было. И днем сплю, и ночью сплю.
– Зачем же читать, если неинтересно? Какая книжка-то?
Бен не смог ответить, лишь с недоумением посмотрел на книгу. Перевернул, глянул на обложку. «Лев Толстой. Анна Каренина», – прочел я.
– Ладно, Бен. Раз ты не спишь, то и не спи до утра. Сможешь?
– Запросто.
– А утром к половине седьмого, нет, лучше даже к шести, пойдешь по адресу, который скажу, это старый дом, там при выходе закуток есть, из него все видно, а туда посмотреть – темнота. Выйдет человек, я тебе его опишу. Вот и все.
– Ясно, – сказал Бен Гурион. И назвал цену. Цена была большая, но не чрезмерная. Я согласился и дал задаток.
– Я бы меньше взял, – вежливо объяснил Бен Гурион, – но жилой массив – это тебе не лес, не пустырь. Вдруг бабка за молоком пойдет. Да мало ли…
– Давай так. Бабка, наряд милиции – меня не касается. Не сможешь в подъезде, уговори в лес по грибы. Понял?
– Да понял, – добродушно улыбнулся Бен. – Тут только одно хорошее место есть.
Где?
– Да в книге. Одно только хорошее место: как этот, ну… Ну, сено он косит.
– Левин?
– Может быть. Сено он косит – это хорошо. Я бы покосил. А остальное выдумки все. Ну, изменила баба. Ее измудохал, его тоже – все дела.
– Это прошлый век, Бен.
– В прошлом веке не мудохали?
– Случалось, – сказал я, чтобы отвязаться, и стал излагать ему подробности. Повторять не пришлось – у него была замечательная память.
Уходя, но не открывая еще дверь, я шепотом сказал:
– Позвонишь из автомата через полчаса после… Скажешь: майора нет.
– Понял.
– Кстати, а как книжка-то твоя называется? Кто автор?
Бен послушно взглянул на обложку и вслух прочел:
– Лев Толстой. Анна Каренина. Да я сроду на это внимания не обращаю. Было бы внутри интересно.
– Так неинтересно же.
– Неинтересно! – со вздохом согласился Бен Гурион и снова углубился в чтение.
Подъезжая к своему дому, я увидел одно освещенное окно.
Плохо, подумал я, могут обратить внимание, что разъезжаю по ночам.
Быстро загнал машину в гараж, вышел, посмотрел: окно горело.
Я сделал пару шагов – и встал как вкопанный – и опять задрал вверх свое офонарелое рыло. Светилось мое окно – третье от подъезда на девятом этаже.
Чего ты пугаешься, уговаривал я себя, поднимаясь. У Нины же есть ключи. Правда, она никогда не появлялась ночью – но захотела вот. Невтерпеж. Любовь и все такое. И это замечательно: она очень сейчас мне нужна. Очень. Я люблю ее. Я никого никогда так не любил. Мы будем жить долго и заведем множество детей. Целый детский сад. Победим другие народы не качеством, так количеством!
Я открыл дверь, торопливо прошел в комнату – и, клянусь, не вздрогнул, не вскрикнул и даже не удивился, когда увидел майора – на давешнем месте, на стуле у стола.
– Да вот ушел от тебя, а потом вспомнил, что не предупредил, чтоб ты без фокусов. А тебя нет. Ну, думаю, значит, фокусы уже начались.
– Все не было случая спросить: вы не в уголовке работали?
– В ней в самой.
– И двери взламывать там научились?
– Я запомнил ваш ключ, ваш замок. У меня хорошая зрительная память. Без хвастовства – особенная. А дома у меня станочек, слесарю иногда.
– Вы прямо на все руки мастер!
– Не без этого.
– Плохо думаете обо мне, Александр Сергеевич.
– Очень плохо.
– Я с секундантом ездил договариваться, у него телефон испорчен. Так что отправляйтесь спокойно домой, ложитесь баиньки, никто на вашу драгоценную жизнь не покусится.
– За секундантом можно было и утречком – как и за моим.
– Ваш-то предупрежден, а моего уговаривать надо!
– Ну, допустим. Верю. И все-таки, если позволите, останусь у вас. Время очень уж позднее, пока дойду – ложиться смысла не будет. А поспать хоть немного надо – даже и перед смертью. Как вы думаете? Мне ничего не требуется, я тут на диванчике прикорну.
И он, не медля, прикорнул, действительно, на диванчике, сняв ботинки, – и от его носков тут же пошел распространяться по комнате холостяцкий запах. И был это запах реальности, грубой – как неминучая завтрашняя смерть.
Я делал все как бы машинально. Пошел принял душ, потом выпил чаю – и отправился в спальню, где разделся и лег – но тут же вскочил: дикость ситуации сводила меня с ума.
– Не спится? – послышался голос майора. – Оно понятно, человек не камень, я тоже не сплю. Ну, давайте поговорим.
– О чем?
– Ну, например… Откажитесь от Нины – и я тут же ухожу. И вы уснете сном младенца. Ведь она вам не нужна. Ведь тут тщеславие одно: красота, молодость, ум. Через год вам это надоест.
– Нет уж, гражданин майор!
Поскольку я сплю голым, то и явился перед ним в чем мать родила – стоя во весь рост и ничуть не стесняясь. Впрочем, не смутился и он.
– Нет, гражданин майор, тут не так, как вам хочется. Тут, извините, все-таки любовь! И какого черта вы в наши отношения лезете – не понимаю. Хотя понимаю: патологическая ревность!
– Сто раз вам объяснял. Вы – черный человек. Пойдите к любому, кто имеет дар чувствовать, – от вас каждый убежит и нос зажмет.
– Охренела мне ваша метафизика! Факт, хоть один?! Факт! Вы даже намека на криминал какой-нибудь в моих делах не нашли, а кой-какой криминал по финансовой части, признаюсь, есть – ради дела пришлось на него пойти, потому что прекрасно знаете – невозможно у нас совершенно честно работать пока! Невозможно! Первоначальное накопление капитала-с! Товарищ Маркс, если помните, если хорошо учились, а может, и Энгельс, неважно, в общем, товарищи Маркс-Энгельс заявили не без основания: когда капиталист чует сто процентов прибыли, нет преступления, на которое он не мог бы пойти. А тут тысячи процентов мелькают, десятки тысяч! Но ладно, я вам курс политэкономии не буду читать, я еще раз спрашиваю: что вы против меня имеете, кроме метафизики?
