Студия сна, или Стихи по-японски - Лапутин Евгений Борисович (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗

Это только совсем еще в детстве они, помнится, говорили о своем происхождении с сестрой Катариной, которая как могла разуверивала их в том, что дети появляются как ангелы — нежданно и из ничего, но большего добавлять никогда не хотела.

Потом, когда настало время, учитель биологии с ужимками и гримасами выдавил из себя тайну о слизистой причине рождения человека. Они аккуратно записали это в свои тетради, но еще несколько лет считали себя счастливыми исключениями этого позорного метода.

Прошло, прошло, все уже давно прошло. Уже позади была та памятная ночь, когда во сне тела сами собой изогнулись дугой, пропуская разряд невиданной силы, который разбудил их, и по непонимающим, но счастливым глазам они поняли, что пережили это одновременно. Ю тогда сказала сестре, что если бы этот удар блаженства не был поделен надвое, то он наверняка убил бы ее. «Меня тоже», — согласилась Эмма.

Сейчас все было по-другому. Они продолжали медленно бродить по квартире, постепенно раздеваясь, капая снятыми вещами прямо на пол. Потом, когда одежды на них не осталось совсем, они испытали даже некоторое разочарование: хотелось продолжать раздеваться, расстегнуть кожу над сердцем, выложить его — пульсирующий рубин — на вазу для фруктов, где светились несколько ягод винограда, поддетые тонким, украдкой пробившимся сквозь ставни, солнечным лучом.

Прежде чем наконец-то пойти в душ, они поиграли в свою любимую игру. Игра называлась «Зеркало».

Они когда-то придумали и сыграли в нее почти ненароком. Затем радостные побежали к товаркам, чтобы поделиться открытием. Те с детским любопытством приняли приглашение, но очень скоро азарт и интерес угасли, так как у «зеркального отражения» не было ровно никаких шансов поспеть за ведущей, и только в исполнении сестер игра была загадочно-обаятельной, грациозной забавой. Очень скоро они поняли, что играть лучше с глазу на глаз, без посторонних, что и проделывали частенько, чувствуя колкие и слегка болезненные, но приятные ощущения. Именно во время игры их общая, одна на двоих, цельность и неразлитность становилась особенно осязаемой, особый род взаимопроникновения овладевал ими, и уже становилось совсем неважно, кого из них как зовут. Не раз и не два, находясь под опьянением игрового дурмана, они выходили из своей комнаты и с легкостью, считая это справедливым и необходимым, менялись именами, благо близоруким окружающим ни за что было не угадать столь бескорыстной подмены.

Пикус — это другое дело. Продолжая находиться в парке, он отчетливо отличал Эмму от Ю. Он не чувствовал (а всяк знает, сколь это неблагодарное дело — доверять своим чувствам), но знал наверное, кто из них в какой последовательности происходил на свет. Безусловно, Эмма была старше на час, и существовало не менее десятка неоспоримых доказательств тому. «Ну, во-первых…» — начинал Пикус вслух втолковывать своему невидимому оппоненту, но смысл объяснений соскальзывал с ледяной корочки слов, и лучше было, конечно, всякие устные комментарии прекратить.

Было невероятно легко и естественно чувствовать себя одновременно здесь, в парке, среди искрящихся белок и анонимных птиц, и там, в собственной квартире, где грациозно бегали на босых цыпочках две неразличимые девочки. Кажется, он даже больше был сейчас там, среди них, и раз, и другой, и третий сталкиваясь с ними нос к носу, ужасно смущался их желто-розовой наготы с припухлыми сосцами и кудреватыми выпуклыми лобочками. Должно быть, и они вдруг почувствовали его присутствие, но не телесное и с одышкой, а именно так, как он себя ощущал, — в виде зыбящегося бездыханного призрака, и поэтому стали его дразнить, упав на пол и принимая позы, некогда рассмешившие их в порнографическом журнале. Изнемогая от страха быть разоблаченным, от страха, что вот-вот его спасительная бесплотность вдруг откажет ему, он хотел одного — чтобы девочки поскорее ушли в ванную и поскорее вышли оттуда, уже умытые, причесанные и одетые, и тогда они все вместе наконец-то сядут за стол, где он смог бы им хоть что-нибудь объяснить.

Глава XIII

Когда в первый же вечер Антон Львович предложил Варваре Ильиничне остаться у него, она безо всяких раздумий быстро закивала в ответ, и тогда профессор-ихтиолог, явно не ожидавший столь быстрого развития событий, поинтересовался у Варвары Ильиничны, а как же быть в таком случае с ее мужем.

— Ну, во-первых, никаких мужей, — веско произнес Антон Львович, с твердым намерением продолжить перечисление, но ни во-вторых, ни в-третьих, ни так далее у него не было, и поэтому он осекся, смущенно замолчал, представляя, что вот-вот сюда пожалует супруг Варвары Ильиничны — усатое чудовище, великан с кровавыми глазами и зазубренным топором.

— Я думаю, нам всем следует немного успокоиться, — после паузы, во время которой лишь кто-то процокал на каблучках внутри больших стенных часов, примиряюще сказал Побережский, — но вы, голубушка, знайте, что вас я все равно никуда не отпущу.

Чуть позже был накрыт общий стол, за который были допущены даже Ангелина и Павла. Решили обойтись без всяких разносолов, так, на скорую руку, без особой еды, зато с жидкостями. Из последних для Артура с Германом значился чай, для взрослых — чудесная водочка. Правда, никто почти ничего не пил. Дети, успевшие подглядеть анатомическую особенность Варвары Ильиничны, никак не могли оторвать от нее взгляда и дождаться, пока она пойдет укладываться спать, чтобы еще раз насладиться видом настоящего чуда. Взрослые тоже все больше помалкивали, исподтишка приглядываясь к пришелице, которая единственная, кажется, вела себя спокойно, уверенно и сосредоточенно, спросив, кого как зовут, и для точности записав все имена в маленький блокнотик огрызочком карандаша.

— Ну-с, — несколько раз начинал профессор-ихтиолог, желая сказать, что пора и честь знать, но под взглядами остальных мгновенно осекался и в который уже раз принимался бубнить про повадки каких-то там рыб, называя их «умницами и красотульками», а потом затихал и снова говорил: — Ну-с…

Потом все-таки раздался звонок в дверь, страшно громкий и страшно неожиданный, после которого Варвара Ильинична сообщила притихшей публике, что это, должно быть, ее супруг, Иван Сергеевич, «точь-в-точь как Тургенев».

— Не отдам, все равно не отдам, — побелевшими губами себе под нос пробормотал Побережский и, отдав распоряжение Павле, чтобы та пошла открывать дверь, сам принес из кабинета маленький наганчик, который в дни похуже так любил прикладывать к своему седоватому виску.

Там, у дверей, было слышно какое-то замешательство, два голоса — один Павлы, другой грубый, мужской, с влажным прорыкиванием — о чем-то долго препирались, пока гость, уже, как видно, выйдя из терпения, сказал значительно громче, вполне различимо: «Нет уж, милая, ты все-таки представь меня как положено!» В конце концов Павла сдалась и, войдя в комнату, строго, как, должно быть, видела в каком-то фильмишке, провозгласила: «Иван Сергеевич. Турегнев».

Турегнев оказался ростом совсем не сказочного, не былинного, и ничего зловещего в его облике не было. Напротив, тело было тщедушным и бледным настолько, что поневоле закрадывалась мысль о серьезной болезни, а суетливость и мелкие движеньица выдавали робость и нерешительность. Он хотел, было, с разгону поцеловать Варвару Ильиничну, но осекся под суровым взглядом Побережского и ограничился тем, что чмокнул просто воздух.