Когда боги глухи - Козлов Вильям Федорович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
– Это ты по ее прыжкам в воду определил? – насмешливо посмотрел на него приятель. – Ты ведь с ней не разговаривал? Может, откроет рот и такую понесет чушь…
– Это ты сейчас чушь несешь, – оборвал Андрей.
– Можно подумать, ты ее хорошо знаешь!
– Я знаю, – улыбнулся Андрей. – Уверен, что ей эти блоковские стихи понравятся:
Приятель уставился на него, почесал бледную вмятину на переносице и сказал:
– Андрюха, никак ты втрескался в нее?
– «Втрескался»… – поморщился приятель. – Петя, ты совсем не романтик! Вспомни, Дон-Кихот поклонялся Дульсинее Тобосской, которую никогда не видел, а Петрарка всю жизнь слагал сонеты Лауре, с которой и словом не обмолвился.
– Я знаю, почему ты не хочешь с ней познакомиться, – подумав, проговорил Петя. – Боишься разочароваться. Откроет пасть…
Андрей предостерегающе поднял руку, мол, заткнись, однако потом мягко заметил:
– Бедный Петя-Петушок Золотой Гребешок! Тебе еще не стукнуло пятнадцати, а ты уже такой закоренелый циник! Разве можно так относиться к женщине? А наша прыгунья? Да она тоненькая, воздушная, неземная… А ты – «пасть»!
– Когда при мне начинают восхищаться девчонками или кинозвездами, я всегда говорю, что они так же, как и все, едят, спят, сморкаются и…
– Петруччио, хочешь, я предскажу тебе твое будущее? – снова перебил его приятель. – Ты женишься на официантке из сосисочной на Невском, будешь стаканами глушить бормотуху, ругаться изощренным матом и раз в месяц попадать в вытрезвитель…
– И буду малевать плакаты к праздникам и вывески для магазинов, – вставил Петя.
– При всем при том ты будешь тонким современным художником, твои картины будут выставляться на выставках, покупаться музеями… – с улыбкой продолжал Андрей.
– Послушай, а кем ты будешь? – спросил Петя.
Они пересекли Невский подземным переходом и пошли по Садовой к цирку. С афиши кинотеатра «Молодежный» на них свирепо смотрел чернобородый Даниэль Ольбрыхский. Шел двухсерийный фильм «Пан Володыевский».
– Там очень натурально сажают одного мужика на острый кол, – кивнув на афишу, заметил Петя.
– Тебе только это и запомнилось? – насмешливо взглянул сверху вниз на него Андрей.
– Отвечай на мой вопрос, – потребовал приятель.
– Ты знаешь, я счастливее тебя! – рассмеялся Андрей. – Ты с детства знаешь, кем будешь, а я – нет. Представления не имею, что меня ждет впереди.
– Чего же радуешься? – подозрительно покосился на него Петя.
– Жить интереснее, когда не знаешь, что тебя ждёт, – рассуждал Андрей. – Некоторые люди пытаются узнать у цыганок, гадалок свое будущее. А зачем, спрашивается? Если все будешь знать наперед, то тогда какой смысл жизни? Солдат не будет носить в ранце жезл маршала и стараться хорошо воевать, потому что звезда и папаха маршала и так упадут на его голову; художник, писатель, композитор не будут оттачивать свое мастерство, потому что им обещали бессмертие.
– Я знаю, кем ты будешь, – задумчиво сказал Петя. – Писателем, как твой отец.
– Мой отец христом-богом заклинает меня не делать этого! – воскликнул Андрей. – И потом, нужен талант, а я, братец, на тройки пишу школьные сочинения.
– Зато стихи сочиняешь…
– Для стенгазеты? – усмехнулся Андрей. – Какая это поэзия! Дилетантство.
– Боксером ты не хочешь быть, поэтом тоже… Тогда кем?
– На Луну хочу слетать, походить по ней…
– Опоздал, – рассмеялся Петя. – Армстронг и Олдрин в июле тысяча девятьсот шестьдесят девятого года уже походили по Луне.
– Смотри, запомнил!
– Я на память не жалуюсь, – сказал Петя. – А ты поступай в авиационное училище. Оттуда легче всего попасть в космонавты.
– Я хочу пойти в кассу, взять билет до Луны или Марса, сесть у иллюминатора в ракету, как в самолет, и полететь туда, – продолжал Андрей. – Когда-нибудь ведь так и будет?
– Ну-ну, слетай, – улыбнулся приятель. – Не забудь мне оттуда привезти… симпатичную голубую марсианочку!
– Пошляк ты, Петя, – вздохнул Андрей.
Солнце с трудом распихало ватные облака, отыскало зеленоватое окошко и неожиданно ярко ударило широким лучом в огромную и красочную афишу на здании цирка. Нарисованный на ней карапуз Карандаш в широченных полосатых штанах и его знаменитый терьер будто вдруг ожили на афише, задвигались…
– Знаешь, кем я буду? – сказал Андрей. – Клоуном… Вот видишь, ты уже смеешься… Замечательная это профессия – людей смешить!
– Пока ты только меня смешишь, – заявил Петя.
3
Вадим Федорович давно уже замечал за собой, что больше месяца-двух не может работать на одном месте, начинает испытывать беспокойство, куда-то хочется уехать, – в общем, появляется неодолимая потребность сменить обстановку. И тут, как раз кстати, позвонили из Литфонда и предложили путевку в Дом творчества в Комарове. Несколько раз он навещал там знакомых писателей. Трехэтажный дом был окружен высокими соснами, напротив него стояло приземистое, с широкими окнами, деревянное здание столовой. В другом двухэтажном деревянном доме, покрашенном бурой краской, жил обслуживающий персонал. Пару комнат на втором этаже тоже занимали писатели, как правило начинающие. В главном корпусе селили известных. В Комарове поздней осенью обычно стоит торжественная тишина. Вниз к Финскому заливу вели неширокие песчаные дорожки. Такое впечатление, когда выходишь из электрички, что это маленький дачный поселок, но когда как следует познакомишься с ним, то начинает казаться, что поселку нет начала и конца. Среди сосен и елей спрятались сотни добротных дач. Улицы тянутся до Репина, бесчисленное количество переулков, тупиков – и все дачи, дачи, дачи. В самых высоких, красивых, сохранившихся еще с довоенных времен, расположились детские санатории, пионерские лагеря. Дом творчества писателей находится на улице Кавалеристов, неподалеку от платформы, где останавливаются электрички.
Казаков приехал в Комарово в середине декабря. Тридцать первого он должен был покинуть Дом творчества, потому что с первого января весь корпус безраздельно будет отдан ребятишкам, которые проведут здесь зимние каникулы.
С сумкой в одной руке и пишущей машинкой «Олимпия» в другой он в одиннадцать утра сошел с электрички и занял комнату, указанную в путевке, на третьем этаже. Разложив вещи, вышел в просторный вестибюль, где на широком диване сидели два почтенных старца, а третий за маленьким круглым столиком с кем-то разговаривал по телефону. «Привези мне в субботу зимнюю шапку, что-то похолодало, – рокотал он густым прокуренным басом в трубку. – Носки? Захвати пару шерстяных… Что? Звонили из Москвы? Ты сказала, что я в Комарове? Сказала, что я уже послал им статью о Пастернаке?..»
Сидящие на диване старички – один был абсолютно лыс, только у висков завивались в колечко белые волосики – равнодушно взглянули на Вадима и продолжали свою неторопливую беседу. Казаков подошел к деревянной доске, где в маленькие ячейки с номерами комнат были всунуты отпечатанные на машинке фамилии проживающих. С удовлетворением отметил, что тут Татаринов Т. А. и Ушков Н. П. Вообще-то знакомых фамилий было много, но Вадим близко мало кого знал. Мелькнула было мысль сразу зайти к Николаю, но решил сначала прогуляться по Комарову, спуститься к заливу: хотелось после шумного города побыть одному. До обеда еще три часа, всех знакомых увидит в столовой.
В Комарове, как и в городе, не было ни снежинки, хотя все говорили, что тут свой микроклимат, мол, когда в Ленинграде дождь и лужи, здесь солнце и снег. На дорожках поблескивали сосновые иголки, с залива дул холодный ветер, слышались глухие удары волн о берег. Вадим поглубже натянул на голову серую кепку, задернул повыше на коричневой куртке молнию и зашагал по асфальтовой дорожке в сторону Академического городка. Сезон давно закончился, и павильоны и ларьки, работающие летом, были закрыты. Через широкие окна видны поставленные на белые столы ножками вверх металлические стулья. Что-то грустное было во всем этом запустении, невольно представлялось солнечное лето – людские голоса, оживление, девушки в купальниках, с махровыми полотенцами, не спеша спускающиеся к пляжу, музыка, выплескивающаяся из транзисторов, солидные матроны, загорающие в шезлонгах на своих дачных участках, веселая детская возня на площадках, где сейчас, печально поникнув головами, мерзли за забором на ветру деревянные зебры, жирафы, слоны. Тропинки, ведущие к дачам, были засыпаны желтыми листьями и иголками. На зеленом заборе из почтового ящика торчала свернутая в трубку мокрая газета.
