Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро (книги без сокращений txt) 📗
— Наверху еще есть кто-нибудь? — спрашивает он поравнявшегося с ним Дефоссё.
— Никого, — отвечает артиллерист. — Вышка в полном вашем распоряжении.
Тот с довольно безразличным видом кивает — понял, мол. Водянистые глаза его смотрят без всякого выражения. Он даже не взял под козырек при появлении старшего в чине. Вот громким голосом отдает приказ. Капитан, не оглядываясь, идет прочь и слышит за спиной, как шипит воспламеняющийся порох и, вслед за тем, как трещит пламя, охватывая опоры и лестницу. На гаубичной батарее он встречает Маурицио Бертольди, глядящего на вышку.
— Дымом уходят два года нашей жизни, — говорит пьемонтец.
Только тогда капитан оборачивается. Наблюдательный пункт пылает факелом, и отвесный столб черного дыма уходит в небо. Тем, кто на другом берегу, будет на что полюбоваться нынче ночью — по всей излучине бухты потешные огни не погаснут сегодня до самого утра: даем отвальную, устраиваем прощальную вечеринку, а порох жжем за счет императора.
— Ну, как тут у тебя идут дела? — спрашивает Дефоссё.
Лейтенант делает неопределенное движение, означающее, наверно, что любой ответ — «хорошо» или «плохо» — не слишком-то ясно обрисует происходящее.
— Заклепали уже двадцать пять четырехфунтовых пушек, которые мы решили оставить. Лабиш сбросит в воду, сколько сможет… Прочее сожжено или превращено в конфетти.
— А что там с моим багажом?
— Готов и уложен, как и мой. Недавно отправлен. С эскортом.
— Да… Мы с тобой не много потеряем, если что…
Они переглядываются с улыбкой. Невеселой и сообщнической. Когда столько времени проводишь бок о бок, слова становятся не очень нужны. Оба уезжают с тем же, с чем приехали. Не разбогатели. В отличие от своих начальников: алчные генералы вывезли даже дарохранительницы из соборов и столовое серебро из богатых домов, где были на постое.
— Какие будут распоряжения тому, кто остается здесь с восьмифунтовыми?
— Да какие распоряжения? Вести огонь, покуда мы все не уберемся отсюда… Не давать маноло высадиться раньше времени. В полночь пусть заклепает пушки и уходит.
Лейтенант позволяет себе скептический смешок.
— Надеюсь, у него хватит выдержки дождаться, а не припустить за нами следом.
— Я всей душой уповаю на то.
Оглушительный взрыв доносится с берега, в двух милях северо-западней. Над замком Санта-Каталина встает гриб черного дыма.
— Там тоже торопятся, — замечает Бертольди.
Дефоссё оглядывает позицию гаубичной батареи. Там уже прошлись саперы: деревянные лафеты изрублены, железные — разобраны. Толстые бронзовые трубы стволов валяются на земле, словно павшие в кровавой сече.
— Ваши опасения сбылись, мой капитан: увезти удалось только три гаубицы. Остальные придется оставить. Некому грузить, не на чем везти…
— И сколько же стволов Лабиш утопил?
— Один. Больше не получится — по тем же причинам. Сейчас забьют им пороховой заряд и заклепают. По крайней мере, приведем в негодность.
Дефоссё соскакивает вниз, на позицию, пробирается меж фашин и разбитых досок к орудиям. Смотреть на них — больно. Там же на остатках своего лафета лежит и бедняга «Фанфан». Полированное бронзовое тело почти в девять футов длины и диаметром в фут напоминает огромного мертвого кита, выброшенного на берег.
— Капитан, это всего лишь пушки… Новые отольют.
— Для чего? Для нового Кадиса?
Дефоссё взволнованно и печально кончиками пальцев проводит по отметинам на металле. Клеймо литейного двора… на цапфах — следы недавних ударов кувалды. Но сама бронза нетронута — ни царапинки.
— Славные были ребята, — бормочет он. — Верные до смертного часа.
И выпрямляется, чувствуя себя командиром, бросившим своих людей. Нижерасположенная батарея 8-фунтовых продолжает вести огонь. Испанская граната, пущенная с Пунталеса, рвется в тридцати шагах, заставляя капитана пригнуться, меж тем как Бертольди с кошачьим проворством спрыгивает с парапета, падает на Дефоссё сверху. Камни и осколки со свистом пролетают над головой. И в ту же секунду оттуда, где упала бомба, доносятся крики — какие-то бедолаги получили свое, соображает капитан, поднимаясь и отряхиваясь. Не повезло. Уж куда как не повезло: подвернулись в последнюю, можно сказать, минуту да и санитарные двуколки в самом лучшем случае — не ближе Хереса. Еще не успела осесть и рассеяться пыль, как на парапете возникает инженер-лейтенант в сопровождении нескольких солдат, которые волокут тяжелые ящики с инструментами и устройства для подрыва.
— Похоже, этим стервецам такое — в радость…
И, оставив «Фанфана» с братьями на милость саперов, капитан и Бертольди покидают редут. Пересекают длинный деревянный мостик, ведущий к баракам, где все уже занялось огнем. От нестерпимого жара кажется, будто воздух ходит волнами там, где в отдалении обвешанные, навьюченные тюками и узлами кавалеристы, пушкари и пехотинцы, толкающие перед собой тачки, становятся однородной сине-серо-бурой массой, что, подобно приливу, медленно накатывает на дорогу в Эль-Пуэрто. Двенадцать тысяч человек начали отступление.
— Что ж, прогуляемся и мы, — покорствуя судьбе, замечает Бертольди. — До Франции.
— Да боюсь, что подальше. Говорят, теперь в Россию идем.
— Вот черт.
Симон Дефоссё в последний раз оглядывается: разливающиеся над бухтой сумерки медленно окрашивают красным далекий город, который остался недосягаем. Надеюсь, думает капитан, этот странный полицейский наконец нашел то, что искал.
Вечер тих. В горячем неподвижном воздухе — ни единого дуновения. И — ни звука. Слышно лишь, как вполголоса беседуют двое мужчин, сидящих в полутьме, которую не под силу разогнать фонарю на земле, среди обломков и мусора в патио крепости Гуардиамаринас. У выводящего на улицу Силенсио пролома в крепостной стене.
— Ну, это вы слишком много от меня хотите, — говорит Иполито Барруль.
Рохелио Тисон замолкает на мгновение. Я, отвечает он наконец, хочу всего лишь услышать вашу версию этих событий. Ваш вариант. Вы — единственный, кто обладает достаточными познаниями, чтобы объяснить мне случившееся с научной точки зрения. Рациональный взгляд может пролить свет на события. И помочь мне привести в порядок все, что я знаю.
— Да было бы что приводить… Тем более, что это и не всегда возможно. Есть загадки, ключи к которым останутся недоступны. По крайней мере, пока. Потребуются века, чтобы понять все это.
— Мыловар, — сквозь зубы цедит комиссар.
В голосе его — разочарование. И — явственный отзвук недоумения.
— Всего-то-навсего хозяин парфюмерной лавки, будь он проклят, — слышится еще через мгновение.
Комиссар чувствует на себе взгляд Барруля. Когда профессор поворачивает голову, в стеклах очков вспыхивает и гаснет отблеск фонаря.
— А почему бы и нет? Это вопрос чувствительности.
— Ну-ка, расскажите поподробней.
Барруль смотрит в сторону. Видно, как ему не по себе, как неуютно здесь. Давно уже эти чувства пересилили начальное любопытство. Давно уже — с той минуты, как вместе с комиссаром поднялся из подземного святилища — он ведет себя иначе. Уклончиво.
— Да я говорил-то с ним не более получаса.
Тисон хранит молчание. Выжидает. Через минуту видит, как его собеседник, оглядевшись, оборачивается к темному и заброшенному дому за спиной.
— Это человек, одержимый точностью, — произносит наконец профессор. — Без сомнения, многое объясняет то обстоятельство, что его ремесло связано с химией… Он, так сказать, манипулирует собственной системой мер и весов. А вообще — он сын века, порождение нашего времени. С полным правом может считаться таковым… Расчетчик… Геометр.
— Стало быть, он нормален?
— Комиссар, вам ли не знать, что слово «норма» — двусмысленно и обоюдоостро? В этом человеке намешано много всякой всячины, в том числе — и весьма опасного свойства.
— Ну, опишите мне его… Определите.
Не знаю, получится ли, отвечает профессор. Можно вообразить себе лишь малую толику, не более того. Когда он говорит об одержимости точностью, это следует понимать как повышенное внимание к мелочам и деталям. Особенно — при математическом складе ума. Здесь присутствует и то и другое. Вне всякого сомнения. Наличествует и это и то. И хотя злодей не получил систематического образования, дело идет о природном математике. О человеке, одаренном способностью улавливать закономерности, вычленяя их из неимоверного множества разнообразных данных — воздуха, запаха, ветра, топографии города…
