Год Дракона - Давыдов Вадим (книги без регистрации .TXT) 📗

Майзель пожал плечами и снова улыбнулся.

– Но такие люди называют тебя своим другом, – Ребе покачал головой и прищелкнул языком. – Господи Боже мой, какие у тебя друзья! Наверное, ты все же не окончательно безнадежен, раз у тебя такие друзья?! Что-нибудь из тебя, наверное, в конце концов, получится?! Садись, шлимазл!

Майзель сел, и Ребе тоже опустился в кресло:

– Ты знаешь, как накладывать тфилин [79] ?

– Да, Ребе.

– А Шма Исроэл [80] наизусть знаешь?

– Знаю, Ребе.

Ребе вздохнул, достал из ящика мешочек, пододвинул его Майзелю:

– Давай-ка! Не могу ни о чем разговаривать с евреем, который прожил половину Божьего дня, не наложив тфилин и не сказав Шма. Давай!

Дождавшись, пока Майзель закончит и сложит тфилин обратно, он забрал у него мешочек, снова спрятал его куда-то в глубину стола:

– Ну, так получше. Слушай меня, шлимазл. В пятницу после шахариса [81] приедете все сюда – ты со своей Еленой, король с семьей, и... падре. У тебя есть золотое кольцо?

– Что?!

– О, Господи Всемогущий! Послушай, дурень малограмотный: жених должен надеть на палец невесты золотое кольцо и сказать: «этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моше и Израиля»! Кольцо только золотое должно быть, не серебряное и не железное! Понял?! И найди кольцо быстро, пока я не передумал!

– Обязательно, Ребе. Хорошо. Будет кольцо. Не волнуйтесь.

– Кто волнуется?! Я волнуюсь?! Да, я волнуюсь. Всё-таки я первый раз женю еврея на... христианке. Как ты думаешь, шмаровозник, что я чувствую?! Тьфу! Но хупэ [82] никакой не будет. Понял меня?!

– Я это переживу, Ребе.

– Не сомневаюсь, – фыркнул Ребе. – Как только я это переживу?! Ладно. И никаких посторонних. Или, упаси Бог, журналистов! Все! Выметайся!

ПРАГА, СТАРО-НОВАЯ СИНАГОГА. МАЙ

Ребе сидел над книгами всю ночь. В основном – над книгой Рут. «Потому что знают в воротах народа моего, что женщина геройская ты» [83] ... Был канун месяца Сиван, месяца Шавуот, праздника дарования Торы. Он знал, – в соответствии с буквой закона, закона строгого и справедливого, хранившего столько веков его народ, – он не имеет права. Не должен делать того, что пообещал понтифику. То, что он пообещал, не могли бы сделать даже тысяча раввинов, способных отменить или принять любое постановление. Даже Сангедрин [84] . Потому что есть правила. Если женщина или мужчина хотят быть с его народом, они должны выдержать испытание на прочность своего стремления, показать, что этот выбор – сознателен, продуман, выстрадан. А тут... Тут было совсем иное. Тут, вопреки редкой, хотя и известной, практике, никто не хотел никем стать. И что-то задел в нем рассказ и слова понтифика, что-то невероятно значимое, чему сам Ребе никак не мог подобрать определения.

Он не мог – да и не собирался с самого начала – проводить обряд бракосочетания в соответствии с установленными правилами и религиозными канонами. Но какое-то решение, – решение, отвечающее истинному духу Торы, духу Божественной справедливости, духу, утверждающему великий принцип примирения: «когда два стиха противоречат, длится это, пока не явится третий, примиряющий их» – он должен был найти. Обязан. В этом Ребе, в противоположность всему остальному, как раз ни секунды не сомневался.

Он поднял голову и увидел стоящего в арке входа смотрителя кладбища, Пинхаса:

– Доброй ночи, Ребе.

– Здравствуй, реб Пинхас. Подойди ко мне и говори.

– Ребе... Этот главный католик... Это он из-за нее приходил?

– Что ты знаешь, реб Пинхас?

– Да. Из-за этой женщины, – хасид вздохнул. – Я ее спросил тогда, – ты разве еврейка?

– Когда?

– Она была здесь, Ребе. Такая... Еще до всего, до всей этой истории. На кладбище. У могилы его матери. Долго, так долго, – может, час, а то и больше. Свечку зажгла. Разговаривала с ней. Плакала. Я думал, я сам разревусь.

– Почему ты мне ничего не рассказывал?

– Я не знал, что это важно, Ребе. Если бы я знал...

– Спасибо тебе, реб Пинхас.

– За что?

– Ты помог мне. Спасибо.

– Ох, Ребе...

– Ничего, ничего. Иди с миром, реб Пинхас.

И Ребе улыбнулся.

Он не был бы Ребе, если бы не нашел решения. Было уже утро четверга, и его хасиды собрались на молитву. После нее Ребе велел трем старшим своим ученикам остаться, а всем прочим удалиться.

Они назывались учениками, но сами были при этом раввинами. Ученые, комментаторы священных текстов, они по праву пользовались почтением и уважением остальных. Мужья и отцы семейств, высокие, статные, со светлыми, одухотворенными лицами, какие бывают лишь у людей, действительно чистых помыслами и сердцем. Не равные Ребе, конечно, – пока. Кому-то из них должен был перейти по наследству знаменитый посох. Они знали, что среди них будет выбран следующий Ребе, но им не было это так важно, потому что служение Торе [85] и учение Торы было главным смыслом и радостью их жизни. И вдруг услышали они такое, от чего мороз пробежал у них по коже.

Сев перед ними и поставив посох между колен, Ребе проговорил, глядя на них своими удивительно молодыми, сверкающими глазами:

– Слушайте меня, рабойним [86] . Однажды случилось во времена Царей в Эрец Исроэл, – олень прибился к стаду овец. Увидев это, хозяин отары приказал пастухам особенно заботиться об этом олене. Спросили пастухи, удивленные этим: к чему заботится нам об олене, что толку в нем, не овца он, нет от него пользы и быть не может? И ответил хозяин: овцы мои знают только одно стадо, а перед этим оленем весь мир, и он может выбирать. Он выбрал мое стадо, и потому в особой заботе нуждается он.

Ребе помолчал, оглядев все еще недоумевающие лица учеников. И, кивнув, заговорил снова:

– Завтра утром, после молитвы, я буду разговаривать здесь с женщиной. С христианкой. Слушайте, что она скажет, рабойним. Забудьте все, чему учились вы столько десятилетий. Все забудьте, – от первой до последней буквы. Нет ни Мишны [87] , ни Гемары [88] , ни Писаний, ни Пророков. Нет Торы, – только дух ее пусть витает над вами, рабойним. Слушайте эту женщину, что будет она говорить. И слушайте свои души. Потому что вы должны будете вслух повторить мне то, что скажут вам они. Идите сейчас в микву [89] , а потом мы вместе будем молиться, чтобы Всевышний послал нам мудрость, разум и милосердие, чтобы Шехина [90] была завтра с нами, чтобы решение, которое мы завтра примем, было во славу Его Святого Имени. Идите, я жду вас, рабойним.

ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». МАЙ

Елена сидела у изголовья кровати и читала Сонечке «Карлсона» по-русски, когда вошел Майзель. Он стремительно шагнул к ним, опустился на кровать у ног Сонечки и улыбнулся:

– Был у Дракона один ангел, а стало два. Как вы, любимые мои девочки? Я соскучился.

– Мы тоже, – улыбнулась в ответ Елена. – Где ты был?

– Квамбингу встречал.

– Что?! Случилось что-нибудь?

– Нет-нет. Все по плану.

Он вытащил из кармана маленькую, из драгоценного темного дерева, фигурку сидящей пантеры, удивительно детально и любовно вырезанную, с глазами из зеленых сверкающих камешков, – наверняка изумруды, пронеслось в голове у Елены, – и положил ее Сонечке на одеяло: