Подполье свободы - Амаду Жоржи (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗

Кандидатура Сисеро была бы идеальной: он известен не только в партии, но и вне ее – крупный писатель, которого уважают все, даже политические противники. Его мужественное поведение в тюрьме, куда он был заключен после восстания 1935 года, сделало его популярным среди членов партии в Сан-Пауло; его исторические книги принесли ему авторитет и известность среди деятелей культуры. С другой стороны, во время избирательной кампании у него проявились известные разногласия с политической линией партии. Он во многом был солидарен с Сакилой, даже иногда поддерживал его в дискуссиях с руководителями партии. Они были знакомы уже много лет, оба пришли из «модернистского» движения, их вкусы в поэзии, живописи и литературе совпадали. Правда, когда Сакилу критиковали, Сисеро соглашался с районным комитетом. Однако в их личных отношениях ничего не изменилось, и еще не так давно они за завтраком обсуждали аграрную проблему. Поэтому Сакила рассчитывал, что он легко сможет завоевать поддержку Сисеро для новой партии, в особенности, если предложит писателю руководящий пост в ней. Это произвело бы впечатление даже на Алвес-Нето: с одной стороны, в паулистском высшем обществе Сисеро, отпрыск знатной старинной семьи, считался белой вороной; с другой – многие полагали, что после Престеса он самая значительная фигура в коммунистической партии.

Сакила позвонил ему и заехал пообедать. У журналиста было мало времени, он должен был вернуться в редакцию: в «Майском салоне» [135] были выставлены некоторые картины английских абстракционистов – первые картины такого рода, показанные в Сан-Пауло, поэтому он постарался сократить беседу об абстракционизме и перевести разговор на недавние партийные события. Он начал резко критиковать деятельность партии по отношению к забастовке в Сантосе:

– Бесполезная растрата сил, удар в пустоту… Эти люди из руководства потеряли голову, они просто хоронят движение.

Сисеро защищал забастовку, но Сакила не почувствовал в его доводах убежденности, словно писатель и сам сомневался в правильности развития движения. Это ободрило Сакилу, и он стал рисовать Сисеро перспективы создания новой «подлинно коммунистической партии с истинно революционной линией – партии, способной покончить с Жетулио и «новым государством», которая завоевала бы легальное положение после антижетулистского переворота, причем ее политика – единственно правильная для полуколониальных условий Бразилии – открыла бы для этой партии двери парламента, легальной печати, легального существования». Он говорил, взвешивая слова, убежденно и вдохновенно. Излагая свои политические планы, он как будто видел их уже осуществляемыми на практике: он воображал себя в палате, на дружеской ноге с политическими деятелями всех направлений, выступающими от имени «его» партии, причем все его называют «ваше превосходительство»…

Он говорил так, будто предоставлял и Сисеро те же возможности, готов был принять и его в компаньоны этого столь многообещающего предприятия. Писатель слушал молча, с тем же заинтересованным и серьезным выражением, с каким выслушивал всех, кто бы к нему ни обращался. Он не прерывал Сакилу, внимательно вслушиваясь в каждое его слово.

Сакила принял молчание за согласие и остался доволен исходом разговора – он нуждался именно в таких людях, как Сисеро: это не Эйтор и не Камалеан… Он стал входить в детали, коснулся гарантий, обеспечиваемых армандистским заговором в случае победы, и в заключение доверительно сообщил ему, что уполномочен «товарищами из всех районов» пригласить его принять участие в руководстве новой, «подлинно коммунистической партии»…

– Не могу согласиться… – ответил Сисеро своим спокойным негромким голосом. – Партия есть партия, Сакила; не существует двух коммунистических партий. Когда это случается, одна из них неминуемо кончает тем, что оказывается на службе у врагов. – Он прервал жестом возражение, которое Сакила собирался сделать. – Я тебя терпеливо слушал, выслушай и ты меня. Может быть, ты в некоторых своих критических замечаниях и прав. Не отрицаю, и я не всегда согласен с кое-какими позициями товарищей. Однако эти вопросы обсуждаются в самой партии, и разногласия относительно линии, которой следует придерживаться, должны разрешаться отнюдь не путем создания другой, конкурирующей партии… Таким путем лишь ослабляется движение, подрываются наши собственные силы.

Сакиле удалось вставить слово:

– Ты же хорошо знаешь, что с этими людьми нельзя спорить. Это совершенно невозможно… Они не допускают никакой дискуссии.

– Это не так. Ты сам сколько угодно спорил, отстаивал свою точку зрения.

– Но тебе же известно, как это происходило: большинство несознательных голосует против нас – и дискуссии конец. Люди, способные мыслить и руководить, подавляются этим большинством.

– Не будем спешить. Люди голосуют после обсуждения. Если кто-либо оказывается побежден при голосовании, значит, его идеи и его доводы не убедили большинство. Это демократический принцип, мой дорогой, принцип большинства. Как должен поступать в этом случае коммунист?

– Склоняться перед большинством? – снова прервал его Сакила, размахивая руками. – Соглашаться с ложными тезисами только потому, что у большинства закрыты глаза? Ошибаться потому, что другие упорствуют в своей ошибке? Даже Ленин выступал против большинства, когда оно ошибалось.

– Ты что, спятил? Откуда ты это взял? Когда Ленин порывал с партией, чтобы навязать свою линию? Когда он раскалывал партию?

– А разделение на меньшевиков и большевиков? Ленин не поколебался…

– Ленин остался с большинством или, вернее, большинство осталось с Лениным. Или ты не знаешь, что «большевик» по-русски – это сторонник большинства? – Он посмотрел на журналиста, сидевшего по другую сторону стола. – Нет, Сакила, ты неправ. Ты отстаивал свои разногласия, большинство оказалось против тебя; твоей обязанностью было согласиться с решением, а если тебя не убедили, должен был найти способ продолжить обсуждение. Это было бы правильным, а все остальное означает раскол партии, помощь ее врагам.

– Но как продолжить дискуссию, если они начали с моего исключения?

– Это тоже неверно. Ты был исключен после того, как нарушил единство партии, открыто выступил против ее руководства, против ее политической линии. Я уже сказал, что и сам не всегда согласен со всеми решениями руководства; во время избирательной кампании у меня были разногласия с линией партии. Но отсюда далеко до того, чтобы впутываться в антипартийное движение… Нет, я благодарен тебе за предложение, но не принимаю его.

– Ты механически применяешь готовые штампованные формулировки. А для человека с такой марксистской культурой, как у тебя, это не годится. С чего ты взял, что я организую движение против партии? Для меня, для нас, отстраненных от руководства, партия – это мы; мы действительно защищаем интересы пролетариата, и именно у нас правильное представление о тактической линии партии.

– Вы защищаете интересы пролетариата, – улыбнулся Сисеро – но пролетариат идет за теми, кто против вас… Где это видано, чтобы коммунистическая партия была без рабочих? Можно по пальцам сосчитать людей, которые идут за вами: среди них нет ни одного рабочего…

– А Симеан и Адалберто?..

– Симеан – сапожник-кустарь. Адалберто – чиновник префектуры, и ты его только потому считаешь рабочим, что один день он действительно работал на фабрике. Это человек с самой мелкобуржуазной психологией, которого я когда-либо знал. Достаточно сказать, что он велит своим дочерям говорить ему «вы»… – Он снова улыбнулся, но потом заговорил серьезно: – Вот что я тебе скажу, Сакила: если не считать тебя и еще двух-трех твоих честных единомышленников, остальных следовало бы давно исключить. Например, этого Эйтора… Это ведь вор!

– Клевета… Все, что эти люди умеют делать: клеветать на всех, кто слепо им не подчиняется. Именно поэтому, чтобы не идти против самого себя, против своей совести, я и избрал эту позицию и не сойду с нее…