Повесть, которая сама себя описывает - Ильенков Андрей Игоревич (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗
Кирюша сладостно вздохнул и стал грезить дальше.
Итак, декорации слегка смещаются. К тротуару подъехало такси… Ну да, помню — к тротуару причалил лимузин. Из него вышел человек в коже и замше. Он выглядел знаково, и Кирилл долго следил за широкоплечей фигурой и вспоминал. Светофор переключился на красное, и неопознанный знакомец ушел от преследования.
Кирилл беспомощно оглянулся — на углу кафе… Ну, вообще-то это столовка заводская, но неважно, стояла, покачиваясь на каблучках, хорошенькая блондинка с крохотной сумочкой. Падающая челка закрывала половину ее лица, а на грудях отливала золотом фонаря крохотная брошка-бритвочка. Девушка определенно была ему знакома. Он подумал и удивился. И перестал себе верить.
В очередной раз. С ним так уже случалось в последнее время. И он не знал, что тому виною: регулярное ли просиживание за полночь за письменным столом, злоупотребление ли возбуждающими средствами до этого и седативными после, то ли эта беда, которую бесцеремонный Стива называл спермотоксикозом. А может быть, и нечто другое, может быть, нечто гораздо более серьезное, даже вселенское. Может быть, те зори и зарева, которые предчувствовались им. Так или иначе, но у Кирилла бывало ощущение, что все вокруг не просто так.
Не то беда, что он грезил о своем великом будущем, то есть о нобелевке. Это-то само собою, и соответствующая речь уже была написана и отложена в долгий ящик бюро. Правда, давно, еще в начале лета, и теперь Кирилл боялся перечитывать эти листочки, опасаясь, что написанное там покажется ему, теперь еще чуть-чуть возмужавшему и умудренному полугодовым жизненным опытом, нестерпимо наивным.
И не в том даже дело, что накатывал на него фатализм. Точнее, пожалуй, что оно и так, да только фатализм был совершенно особого рода.
Дело в том, что периодически мерещилось Кириллу, будто и сам он, и вся его жизнь, да и весь окружающий мир — не совсем настоящие. Словно бы все вокруг — не живая жизнь, а кем-то описанная, некая Книга, и в этой книге он тоже не настоящий человек, а только литературный герой.
Ощущение было двойственное. С одной стороны, это было очень приятно. Это именно и был вариант сил небесных. Для каждого литературного героя, разумеется, существуют курирующие и опекающие его силы небесные в лице автора книги. Литературный герой может ни о чем не беспокоиться, он, как гитлеровский солдат, не должен думать — за него подумал автор. С литературным героем ничего не может случиться незапланированного, ему нечего опасаться. Независимо от того, осознает он это или нет, он избран своим творцом. А поскольку Кирюша неизменно ощущал себя избранным, то в его положении оказаться на самом деле литературным героем, а не живым человеком было бы прекрасным вариантом. Потому что если Кирюша — живой человек, то, чтобы быть избранным, он должен быть избранником Господа, а существует ли еще Бог — вопрос спорный и даже, вероятно, неразрешимый. И даже если принять за аксиому, что существует, то и тогда непонятно, за какие такие Кирюшины заслуги Богу бы Кирюшу избирать. Если же Кирюша — литературный герой, то его избранность в доказательствах не нуждается и легко объясняется авторской прихотью.
Но в этой версии была и неприятная сторона. Состоящая в том, что а вдруг это правда?! И хотя избранность в этом случае налицо, но ведь неизвестно, для каких целей автор избрал своего героя. Быть может, для того, чтобы устраивать ему каверзы и перипетии, мучить неразделенной, например, любовью или вообще заготовить трагический финал.
Хотя, если глубоко задуматься, все не так безнадежно. В авторских замыслах есть своя логика. Например, если герой — отчаянный мерзавец, то в финале его обыкновенно ожидает расплата. Поскольку Кирилл вовсе не отчаянный мерзавец, то, если все это происходит с ним в книге, едва ли ему уготован особенно жестокий финал. Конечно, существуют и такие книги, в которых негодяи торжествуют. Это в случае особо пессимистичного автора. Но в таких книгах и весь окружающий мир обычно нарисован в самых мрачных тонах, а мир, окружающий Кирилла, был так себе и часто даже вполне прекрасен.
Нередко также бывает, что невинно и зачастую жестоко страдают самые что ни на есть положительные герои. Но и тут Кирилл, кажется, не входил в группу риска. Негодяем он, повторяем, не был, но на роль жертвенного агнца тоже не тянул: он пил, курил, принимал и другие препараты, охотно предавался словоблудию и рукоблудию, нередко лгал, трудиться не любил и идеалам коммунистической партии верен не был. Так что едва ли со стороны возможного автора ему грозила участь показательной жертвы.
Казалось бы… Однако при всем том скрытая угроза существовала. Кирилл, как известно, сам пописывал, знал некоторые особенности психологии творчества. Могло быть и так, что автор сам еще не определился, как ему поступить с героем. Такое очень возможно, если мы находимся во власти автора не слишком опытного, или нерешительного и слабохарактерного, или же с неустойчивой психикой. Или просто с каким-нибудь торопыжкой: он еще не продумал толком сюжета и композиции, а уже сидит и пишет. Что там будет в конце, ему самому еще неведомо, а героя уже описал. И вот, будучи героем такого автора-расп…яя, попробуй по своим качествам предугадай свой финал, если он еще и автору неизвестен!
А ведь расп…ство в наше время — болезнь повальная, это все люди старшего возраста брюзжат совершенно справедливо. Что раньше-де люди были ответственней. Что-де в шестнадцать лет уже у станка, а то и полком командовали, а теперь лоботрясы бородатые-волосатые в тридцать лет сидят на шее у родителей. Разводов раньше не было, а теперь семьи через одну распадаются — тоже все от безответственности. Да что там говорить! Вон хоть на Стиву посмотреть. Да что там на Стиву, откровенно-то говоря! Хоть и на себя посмотреть… Вот очутись-ка на месте героя Кирюшиных же ненаписанных «Рвов» — и чего герою ждать от такого автора? Вот то-то и оно, что хер его знает чего.
И, глубоко погруженный в свои высокие тревожные думы о возможной структуре мироздания, Кирилл достал из кармана сверкающую лаковым целлофаном новенькую пачку «Герцеговины Флор». Так это получилось ловко, в том смысле, что кстати, к месту, вовремя, — и он потянул за красную полосочку и привычным жестом, сик, сорвал шелестящую обертку. Ее услужливо подхватил и унес ветер, теплый и черный, как пес, прошуршал ею по асфальту и прибил к ступеням булочной. Кирилл достал одну сигаретку, одну сигаретку «Герцеговина Флор». У него был припасен с собой коробок спичек. Не простых спичек, а крутых, западноберлинских. Подумал и засунул их обратно. Зажигалкой круче. Часы отеля над замком… небоскреба… Золотые, зеленые, красные, синие — он поразился, — словно радуясь, кружились на одном месте, мигали.
Он помял в пальцах сигарету, понюхал ее, затем достал зажигалку и опять понюхал — всю пачку. Горький, одурманивающий запах крепкого табака. «Гашиш? Опиум? Табак?» — из «крокодильских» международных карикатур. Что-то такое вспоминалось. Он оглянулся на блондинку — та казалась озабоченной. И он решил подумать, что она — проститутка.
Она стоит на углу кафе («кафешантана»!) и торгует своим телом.
Своим трепетным, нежным телом — и торгует, понимаете?! Кирилл высек искру и прикурил — с первого раза, опытно. Не раскашлялся. Своим женским телом. Точнее, дает напрокат. Вы платите деньги, обязуетесь вернуть все в сохранности и… И все! Дальше оно временно ваше.
(Конечно, лучше бы иметь собственную крепостную пастушку, но увы! А проститутки существуют в реальности.)
То есть! Вы не учите уроков, не ходите в школу, не готовитесь к экзаменам, потом не сдаете их. Не поступаете в институт. Не ездите на картошку. Не сдаете зачетов и не участвуете в самодеятельности. Вы не получаете ни красного, ни синего диплома, не едете на три года в Красноозерск. В Красногорье вы тоже не едете и не заводите там кислого приятельства с комендантом общежития. Впоследствии вы не участвуете в борьбе за работу и жилплощадь в Свердловске. Это был раз.
