Детдом для престарелых убийц - Токмаков Владимир (читать книги без сокращений .txt) 📗

Перед нами опять лицо персонажа. На месте рта у него начинают расти волосы.

Я беру свой кофе и, стараясь не слишком его расплескивать на попадающихся по дороге бродящих, как сомнамбулы, пьяных интеллектуалов, иду на поиски юной поэтесски: как бы чего не натворила, дуреха.

В зале полумрак. Несколько алкоголестойких пар, измочаленных, как в финале фильма «Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?», кружатся под медляк «Скорпов». Все углы засижены, как мухами, слипшимися в поцелуях влюбленными. Совсем неожиданно для себя натыкаюсь на Шарло.

ВАРИАНТ ПЕРВЫЙ:

ЖЕНЩИНА КАК ДОРОГА

Она рассказывает юному интеллектуалу, любителю средневековой испанской живописи, с которым они «просто ходили гулять по ночному городу», свою легенду.

– Я родом из XIV века, – говорит она (здесь следует глубокая пауза, во время которой она успевает отпить из своего бокала большой глоток сухого вина) и продолжает:

– Даты моей жизни: 1312-1332. Мои родители были очень знатного рода. Я умерла совсем юной, двадцатилетней, от какой-то странной воспалительной болезни. Здесь, в вашем времени, мне сказали, что, скорее всего, это была корь, которой я не переболела в детстве. Меня похоронили в родовом склепе. Мое тело бальзамировал странный монах на одной ноге. Раньше он часто лечил меня, хорошим здоровьем я ведь никогда не отличалась.

И вот, спустя шесть веков этот идиот, гений современности, Макс (Семен и Глеб его знают), художник, блин, влюбляется в мой портрет работы Джотто де Бондоне. Кстати, единственный написанный им женский портрет. Макс, блин, раз в жизни был в Лувре, офигел там от этого шедевра и решил любой ценой воскресить меня.

– Сумасшедший, а обо мне он подумал! – в бешенстве, которому веришь, восклицает Шарлотта. – И вот он начинает собирать все сведения о нашем роде. В конце концов вычисляет склеп, где я была погребена… или погреблена?.. Ну, это не суть важно. За огромные деньги он договаривается с кладбищенским сторожем, они вскрывают саркофаг. Макс берет частичку моей сохранившейся кожной ткани и везет ее в Штаты, где еще один придурок, Эйнштейн генной инженерии, его приятель, уехавший во времена перестройки на Запад, с радостью соглашается провести эксперимент по… клонированию!

– Не может быть… – юный эстет поражен так, что наконец-то роняет альбом средневековой испанской живописи себе на ногу.

– Ну и, в общем, они воссоздают мой прекрасный и бессмертный образ.

Шарлотте, видимо, надоело сочинять, и она быстро закругляется. Затем делает еще одну театральную паузу, достает тонкую дамскую сигарету. А я уже тут как тут – подношу зажигалку.

– Как видишь, эксперимент удался, – Шарлотта торжествует. На меня – ноль внимания, даже спасибо не сказала, сучка. И вдруг неожиданно для всех (но только не для меня!) начинает остервенело реветь, зло выкрикивая:

– А обо мне он, сволочь, подумал? О том, как я буду здесь жить, в это чужое сволочное время, в чужом городе, с чужим телом и душой?!

Она продолжает рыдать, ее новый друг-эстет в полной растерянности. Семен делает ему знак, сначала покрутив у виска, а потом показав на Шарлотту, мол, не обращай внимания: пьяная женщина – плетет что попало. И уводит его в прихожую, где помогает найти обувь, шляпу и тросточку и выпроваживает его на хер.

А я в это время увожу пьяную в дым Шарлотту в ванную, умываю ее, как маленькую, говорю что-то успокаивающее.

– Ну хоть ты-то мне веришь?! Веришь, что я не сумасшедшая? – икая, допытывается она. – Ты-то хоть веришь?

– Верю, детка, – шепчу я ей на ухо и целую сначала в мокрую щеку, потом в шею, обнимаю за талию и крепко прижимаю ее маленькую, но всегда стоящую торчком грудь к своей, груди.

– Верю. Два дня назад я был в психушке, куда поместили Макса. Мы с ним очень мило побеседовали. Он сказал, что ты состоишь с ним в алхимическом браке… И дьявол вам развода не давал.

Видимо, при рождении у вас обоих в голове случилась опечатка, так и живете теперь с ошибкой в башке.

– …Что, что мы сделали хорошего в этой жизни? – пытается выяснить у зеркала в прихожей собравшийся за дополнительным спиртным астролог Коля-Пол-Лица. – Что у нас за спиной?

– Крылья, – это слово он услышал совершенно внятно, хотя в зеркале рядом с ним никто не отразился.

– Стоп-стакан, – грозит пальцем своему отражению Николс. – Пора уходить в потенциал. Ничего не скажешь, оттопырились сегодня на славу.

…Всем известна другая история, другой, так сказать, сюжет Шарлоттиного повествования. Вот он.

Безумный Макс, Макс Пигмалион, художник-неоклассик Максим Медведев вытащил Шарлотту из глубокой жопы, из говна, в котором она плавала, как конченый овощ. Макс вытащил ее, алкоголичку и наркоманку, брошенную семьей и мужем подыхать в одной из бесплатных лечебниц Франции для таких вот опустившихся созданий. Шарлотта с мужем убежали из России в Европу за красивой и сытой жизнью, как только Горбачев заново прорубил туда окно (а вот про дверь, гад, он не подумал).

Макс – единственный, кто ездил к ней в лечебницу, и именно там он создал свои знаменитые, щемящие и откровенные портреты, принесшие ему заслуженный успех и славу на Западе.

Он, как истинный Пигмалион нового времени, вылепил эту суку из дерьма, помог избавиться от прошлого. Заново назвал Шарло. А она его, естественно, Пигмалионом.

Сквозь дымящиеся развалины прошедшей ночи мы с Шарлоттой пробираемся к ней в спальню. Не буду скрывать, мне нравится заниматься любовью с пьяненькими женщинами. Не с пьяными – боже упаси! – а с пьяненькими, когда в женщине просыпается женщина.

Когда пьяная женщина, которую ты любишь, заявляет тебе: «Делай со мной, что хочешь, только будь нежным…» – разве эта формула не затмевает для тебя в этот миг все истины мира? В высоченном заборе «Нет» всегда найдется маленькая лазейка «Да».

Любовь глупа, как природа, а это и есть главная мудрость мира.

В общем, как это принято у интеллектуалов, было много водки и пьяных слез. Думаю, что первый день рождения Шарлотты удался: остаток ночи я активно щекотал своей трехдневной щетиной ее маленький клитор.

Любая женщина знает как минимум три способа, как повысить тонус в ваших штанах. Но для этого вы должны доказать, что умеете работать языком не только когда говорите.

У хорошей мысли, как и у красивой женщины, не может быть ни автора, ни хозяина. «Это не я, – говорит в таких случаях Сэм, – это Бог проговорился».