Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗

Сообщение о том, что он заложил награды, обнаружило грубый контраст с другим известием, опубликованным десять месяцев назад, когда последние ветераны вернулись в страну с почти одним миллионом долларов наличными, которые, будучи поменяны в банках, заставили упасть стоимость доллара в Колумбии с трех песо тридцати сентаво до двух песо девяносто сентаво. Однако чем больше ветераны сталкивались с реальностью страны, тем больше падал их авторитет. До возвращения были опубликованы разные версии, что они получат специальные стипендии для производственного образования, что будут иметь пожизненные пенсии и льготы, чтобы остаться жить в Соединенных Штатах. Правда оказалась противоположной: вскоре после возращения они были уволены из армии, и единственное, что осталось в кармане многих из них, были портреты японских невест, которые продолжали их ждать в лагерях Японии, куда их привезли отдохнуть от войны.

Было невозможно, чтобы та национальная драма не заставила меня вспомнить драму моего дедушки, полковника Маркеса, в вечном его ожидании ветеранской пенсии. Я пришел к мысли, что скупость эта была карательной мерой против воинственного полковника в ожесточенной войне с гегемонией консерваторов. Уцелевшие в Корее боролись, в свою очередь, с идеалами коммунизма и в пользу необузданных имперских желаний Соединенных Штатов. И тем не менее по их возвращении они появлялись не на страницах о доблести, а в разделах происшествий. Один из них, который застрелил двух невиновных, спросил у своих судей:

«Если я в Корее убил сотню, почему я не могу убить десять в Боготе?»

Этот человек, равно как и другие преступники, приехал, на войну, когда перемирие уже было подписано. Тем не менее многие, как он, были также жертвами колумбийского махизма, который находил свое выражение в трофее — убить ветерана Кореи. Не прошло и трех лет с тех пор, как вернулся первый контингент, и ветеранов, жертв насильственной смерти, перевалило за дюжину. Они были убиты по разным причинам в бесполезных перепалках, немного времени спустя после возвращения. Одного из них ударили ножом в ссоре из-за повторения одной песни на проигрывателе в таверне. Сержант Кантор воздал почести своей фамилии, когда пел, аккомпанируя себе на гитаре на военных привалах, и был застрелен через несколько недель после возвращения. Другой ветеран был также зарезан в Боготе, и чтобы его похоронить, необходимо было организовать складчину среди соседей. Анхеля Фабио Гоэса, который потерял на войне одно ухо и руку, убили трое неизвестных, так никогда и не схваченные.

Я помню, словно это было вчера, что писал последнюю часть серии, когда на моем письменном столе зазвонил телефон, и я мгновенно узнал радостный голос Мартины Фонсеки:

— Алло?

Я бросил статью на середине страницы из-за толчков моего сердца и пересек проспект, чтобы встретиться с ней в гостинице «Континенталь» после двенадцати лет разлуки. Было непросто сразу от дверей отличить ее среди других женщин, обедающих в переполненной столовой, пока она не сделала мне знак перчаткой. Она была одета со своим обычным вкусом, в пальто из замши, увядший лисий мех на плече, и охотничью шляпу; годы начали быть слишком заметны на сливовой коже, испорченной солнцем, в тусклых глазах. Вся она словно уменьшилась от первых признаков несправедливой старости. Оба мы должны были понять, что двенадцать лет было много в ее возрасте, но мы их перенесли хорошо. Я пытался разыскать ее в мои первые годы жизни в Барранкилье, до тех пор пока не узнал, что она живет в Панаме, где ее Матрос был лоцманом на канале, но я так и не разведал ее местонахождение не из гордости, а от застенчивости.

Думаю, что она только что закончила обедать с кем-то, кто оставил ее одну поджидать моего прихода. Мы выпили три убойных чашки кофе и выкурили вместе полпачки дешевых сигарет, ища на ощупь тему для беседы, не разговаривая до тех пор, пока она не отважилась спросить меня, думал ли я о ней иногда. Только тогда я сказал ей правду: я не забывал ее никогда, но ее прощание было таким жестоким, что у меня поменялся способ бытия. Она была более сердобольной, чем я.

— Не забывай никогда, что ты для меня как сын.

Она читала мои статьи в прессе, мои рассказы и мой единственный роман, и она говорила мне о них с трезвой и ожесточенной зоркостью, какая возможна только из-за любви или досады. Тем не менее я не сделал ничего другого, как только уклонился от капканов ностальгии с ничтожной трусостью, на которую способны только мужчины. И когда наконец мне удалось уменьшить напряжение, я осмелился спросить, был ли у нее сын, как она хотела.

— Родился, — сказала она радостно, — и уже кончает начальную школу.

— Черный, как его отец? — спросил я с обычной ничтожной ревностью.

Она парировала со свойственным ей чувством юмора. «Белый, как его мать, — сказала она. — Но отец не только не ушел из дома, как я того боялась, а стал еще ближе ко мне». И, увидев мое очевидное замешательство, подтвердила с убийственной улыбкой:

— Не беспокойся: он от него. И две дочери как две капли воды похожи на отца.

Она была рада, что я пришел, развлекла меня некоторыми воспоминаниями, которые не имели со мной ничего общего, я имел тщеславие подумать, что она ждала от меня более задушевного ответа. Но так же, как и все мужчины, я ошибся во времени и месте. Она посмотрела на часы, когда я заказал четвертую чашку кофе и другую пачку сигарет, и поднялась без предисловий.

— Хорошо, мальчик, я счастлива видеть тебя, — сказала она. И заключила: — Не больно выносить твои произведения, не зная, какой ты.

— И какой же я? — решился я спросить.

— А, нет! — рассмеялась она от всей души. — Этого ты не узнаешь никогда.

Только когда я перевел дух перед печатной машинкой, я осознал жгучее желание увидеть ее, которое у меня было всегда, и ужас, который мне помешал остаться с ней на всю жизнь. Тот же самый сокрушающий ужас, который я много раз вновь испытывал с того дня, когда звонил телефон.

Новый, 1955 год начался для журналистов 28 февраля с сообщения о том, что восемь моряков эсминца «Кальдас» военно-морского флота упали в море и пропали без вести во время грозы, всего в двух неполных часах до прибытия в Картахену. Корабль вышел в открытое море четырьмя днями ранее из Мобила, штат Алабама, проведя там несколько месяцев из-за поломки.

Пока редакция в полном составе в растерянности слушала первый радиовестник о катастрофе, Гильермо Кано повернулся ко мне на своем вращающемся стуле и выстрелил в меня быстрым приказом с кончика языка. Хосе Сальгар на пути в цеха тоже остановился напротив меня в нервном напряжении из-за сообщения. Час назад я вернулся из Барранкильи, где готовил информацию о вечной драме в Бокас де Сениса, и уже начал снова расспрашивать, в котором часу вылетает ближайший рейс на побережье, чтобы написать первый репортаж о восьми пропавших. Однако из радиовестника вскоре стало ясно, что эсминец прибудет в Картахену в три часа дня без новых известий, поскольку не были найдены тела восьми моряков-утопленников. Гильермо Кано был обескуражен.

— Черт возьми, Габо, — сказал он. — Нас задушила ложь.

Бедствие освещалось только официальными бюллетенями, информация преподносилась с обязательными почестями погибшим при исполнении долга, но ничего более. Тем не менее в конце недели морской флот сообщил, что один из них, Луис Алехандро Веласко, добрался до пляжа Урабы, истощенный, перегревшийся на солнце, но излечимый; десять дней его несло по течению без еды и питья на плоту без весел. Все мы согласились, что это могло бы быть репортажем года, если бы нам удалось встретиться с ним без посторонних хотя бы на полчаса.

Это не было возможным. Его держали изолированным, пока он восстанавливался в военно-морском госпитале в Картахене. Там побывал с ним в течение нескольких кратких минут ловкий сотрудник редакции «Эль Тьемпо» Антонио Монтанья, который пробрался в госпиталь, переодетый врачом. Судя по результатам, он добился от пострадавшего только нескольких карандашных рисунков о его местоположении на корабле в момент, когда он был отнесен бурей, и нескольких бессвязных показаний, по которым стало ясно, что у него был приказ молчать. «Если бы я знал, что это был журналист, я бы ему помог», — заявил Веласко несколько дней спустя. После восстановления и всегда под покровительством военно-морского флота он дал интервью корреспонденту «Эль Эспектадора» в Картахене, Ласидесу Ороско, который не смог приехать, куда мы хотели, чтобы узнать, каким же был порыв ветра, что смог вызвать подобную катастрофу.