Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗

— Тот, кто продает еду, не умрет от голода.

Я его поблагодарил за название, и оно мне показалось настолько уместным, что я не смог не поддаться соблазну спросить его, чье это высказывание. И Альфонсо меня внезапно удивил правдой, которую я не помнил:

— Твое, маэстро.

Действительно, я его придумал экспромтом для одной статьи без подписи, но забыл о нем. Анекдот вращался несколько лет среди друзей из Барранкильи, которых мне никогда не получилось убедить в том, что это не было шуткой.

Случайная поездка Альваро Сепеды в Боготу меня отвлекла на несколько дней от галеры ежедневных новостей. Он приехал с идеей сделать фильм, от которого у него было только название: «Голубой лангуст». Это было точное заблуждение, потому что Луис Висенс, Энрике Грау и фотограф Нерео Лопес приняли фильм всерьез. Я снова ничего не знал о проекте до тех пор, пока Висенс мне не прислал черновик сценария, чтобы я что-то внес со своей стороны в оригинальную основу Альваро. Что-то я добавил, что сейчас не помню, но история мне показалась примечательной с достаточной дозой безумия, характерной для нас.

Все сделали понемногу, но отцом, по собственному праву, был Луис Висенс, который вложил многое из того, что осталось от его первых шагов в Париже. Моей проблемой было, что меня застали посреди одного из тех нудных репортажей, которые мне даже не оставляли времени, чтобы дышать, и когда я смог освободиться, «съемка фильма была уже в полном разгаре в Барранкилье».

Это было простое произведение, чьей главное заслугой было господство интуиции, которая, возможно, была ангелом-хранителем Альваро Сепеды. На одной из многочисленных домашних премьер в Барранкилье был итальянский режиссер Энрико Фулкиньони, который нас удивил радиусом действия своего сочувствия: фильм ему показался очень хорошим. Благодаря упорству и доброй дерзости Титы Манотас, супруги Альваро, тому, что до сих пор остается от «Голубого лангуста», дали прокат по всему миру на смелых фестивалях.

Эти вещи нас отвлекали иногда от реального положения страны, которое было ужасным. Колумбия считалась свободной от партизанских войн с тех пор, как вооруженные силы забрали власть под флагом мира и согласия между партиями. Никто не сомневался, что что-то поменялось, вплоть до убийства студентов на улице Септима. Военные, жаждущие доводов, хотели доказать нам, журналистам, что это была война, отличная от вечной войны между либералами и консерваторами. Мы были заняты доводами, когда Хосе Сальгар подошел к моему письменному столу с одной из своих ужасающих идей:

— Готовьтесь познать войну.

Мы, приглашенные узнать ее без особых подробностей, собрались без опозданий в пять часов утра, чтобы отправиться в населенный пункт Вильяррика, в ста восьмидесяти трех километрах от Боготы. Генерал Рохас Пинулья ожидал нашего визита на привале во время одной из своих частых передышек на военной базе Мельгар и обещал пресс-конференцию, которая закончилась бы до пяти часов вечера, со временем достаточным, чтобы вернуться с фотографиями и новостями из первых рук.

Собственными корреспондентами «Эль Тьемпо» были Рамиро Андраде с фотографом Херманом Кайеседо и еще примерно четверо, которых я не смог вспомнить, и мы с Даниэль Родригесом из «Эль Эспектадора». На некоторых была военная одежда, из предосторожности, что, возможно, нам придется сделать несколько шагов внутрь сельвы.

До Мельгара мы ехали на машине, а там нас посадили на три вертолета, которые повезли нас по узкому и пустынному ущелью центрального горного хребта с высокими и отвесными склонами. Больше всего на меня произвело впечатление напряжение молодых пилотов, избегавших определенных зон, где партизанский отряд сбил один вертолет и привел в негодность другой в предыдущий день. Примерно через пятнадцать напряженных минут мы совершили посадку на огромной разоренной площади Вильярикки, чье покрытие из кварца не казалось достаточно прочным, чтобы выдержать вес вертолета. Вокруг площади были деревянные дома с разрушенными лавками и заброшенными особняками, за исключением одного свежеокрашенного, который был гостиницей городка, пока насаждался террор.

Перед вертолетом виднелись горные цепи гряды и крыша из цинка одного дома, едва различимого за окутавшим карниз туманом. Офицер, который нас сопровождал, объяснил, что там находятся партизаны с оружием, достаточным для того, чтобы нас уничтожить, так что мы должны были бежать до гостиницы зигзагом и согнувшись, остерегаясь выстрелов с гор. Только когда мы туда вошли, мы поняли, что гостиница была переделана в казарму.

Один полковник с военными знаками отличия, статный, как артист кино, и с обаянием ума нам объяснил без беспокойства, что в доме на горном хребте находился авангард партизанского отряда на протяжении нескольких недель и оттуда они предприняли несколько ночных налетов на городок. Вооруженные силы были уверены, что они что-то предпримут, когда увидят вертолеты на площади, и войска были готовы. Тем не менее через час провокаций, включая вызовы по громкоговорителю, партизаны не подали признаков жизни. Обескураженный полковник направил разведывательный патруль, чтобы удостовериться, что кто-то все еще остается в доме.

Напряжение ослабло. Мы, журналисты, вышли из гостиницы и исследовали соседние улицы, включая менее оснащенные вокруг площади. Фотограф и я вместе с другими начали подъем на горный хребет по извилистому подковообразному карнизу. На первом повороте были солдаты, растянувшиеся среди зарослей кустарника с оружием на изготовку. Офицер нам посоветовал возвращаться на площадь, поскольку могло произойти что угодно, но мы не приняли это во внимание. Нашим намерением было подняться, чтобы встретить партизан, дабы спасти день большой новостью.

He было времени. Вскоре послышались разные одновременные приказы — и тотчас залп из всех стволов военных. Мы бросились на землю рядом с солдатами, и они открыли огонь против дома у карниза. В возникшем беспорядке я потерял из виду Родригеса, который убежал в поисках стратегической позиции для своего видоискателя. Перестрелка была короткой, но очень интенсивной, и он остался на своем месте в смертельной тишине.

Мы вернулись на площадь, когда нам удалось увидеть военный патруль, который выходил из тропического леса, неся тело на носилках. Начальник патруля, очень взволнованный, не разрешил сделать фотографии. Я искал взглядом Родригеса и увидел его примерно в ста метрах справа от себя с камерой, готовым нажать на спуск. Патруль его не увидел. Тогда я пережил очень напряженный момент между сомнением крикнуть ему, чтобы он не делал фотографию из-за страха, что его застрелят по ошибке, и профессиональным инстинктом сделать фото любой ценой. У меня не было времени, потому что в это мгновение послышался резкий крик начальника патруля:

— Не снимайте!

Родригес поспешно опустил камеру и приблизился ко мне. Процессия прошла так близко от нас, что мы почувствовали кислый запах живых тел и тишину мертвого. Когда они прошли, Родригес сказал мне на ухо:

— Я сделал фотографию.

Это фото никогда не было опубликовано. Приглашение закончилось провалом. Были еще двое раненых военных и убитых, по крайней мере двое партизан, которых уже доволокли до укрытия. Полковник поменял свое расположение на мрачное выражение. Он дал нам простую информацию, что прием отменен, и что у нас в распоряжении есть полчаса на обед, и что сразу же мы поедем в Мельгар по автомобильной дороге, поскольку вертолеты оставлены про запас для раненых и трупов. Количество одних и других никогда не было раскрыто.

Никто больше не упоминал о пресс-конференции генерала Рохаса Пинульи. Мы проехали на джипе для шести человек перед его домом в Мельгаре и прибыли в Боготу после полуночи. Зал редакции ждал нас в полном составе, поскольку из Бюро информации и прессы президента Республики позвонили, чтобы сообщить без подробностей, что мы возвращаемся по земле, но не уточнили, живыми или мертвыми.

До тех пор единственное вмешательство военной цензуры было из-за смерти студентов в центре Боготы. Внутри редакции уже не было цензора после того, как последний цензор от предыдущего правительства отказался почти в слезах, когда не смог перенести лживые новости и издевательские отговорки сотрудников редакции. Мы знали, что Бюро информации и прессы не теряло нас из виду, и нам часто отправляли по телефону предостережения и отеческие советы. Военные, которые в начале своего правления демонстрировали академическое радушие к прессе, стали невидимыми или скрытными. Тем не менее незавершенное дело продолжило расти в одиночку и в тишине и сообщило уверенности, никогда и не подтвержденной, и не опровергнутой, в том, что руководителем того партизанского зародыша Толимы был двадцатидвухлетний парень, который сделал карьеру по своему закону, чье имя было нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть: Мануэль Маруланда Белес или Педро Антонио Марин, Тирофихо, в переводе — меткий выстрел. Через сорок с лишним лет Маруланда, спрошенный об этом факте в своем военном лагере, ответил, что не помнит, на самом деле был ли это он.