Девушка с жемчужиной - Шевалье Трейси (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗

— Ну, ушли они? — вдруг спросила она. — Кто, сударыня?

— «Кто-кто», дурочка! Мой муж и этот… пойди погляди, ушли ли они наверх.

Я осторожно вошла в прихожую и увидела две пары ног, поднимавшиеся по лестнице.

— Справитесь? — услышала я голос хозяина.

— Ну конечно. Она не такая уж тяжелая, — ответил глубокий, как колодец, бас. — Немного неудобно нести, вот и все.

Они поднялись наверх и зашли в мастерскую. Я услышала, как за ними закрылась дверь.

— Ну ушли, что ли? — прошипела Катарина.

— Они в мастерской, сударыня, — ответила я.

— Вот и хорошо. Теперь помоги мне подняться.

Катарина протянула руки и с моей помощью встала на ноги. Какая же она тяжелая! Как она вообще умудряется ходить? Она пошла через прихожую, словно корабль под всеми парусами, придерживая на поясе ключи, чтобы они не звякали, и скрылась в большой зале.

Позже я спросила Таннеке, почему Катарина пряталась во дворике.

— Да потому что пришел Ван Левенгук, — со смешком ответила та. — Приятель хозяина. Она его боится.

— Почему?

Таннеке громко расхохоталась:

— Она сломала его ящик. Стала в него смотреть и уронила на пол. Ты же знаешь, какая она неуклюжая.

Я вспомнила, как Катарина сбила со стола нож у нас на кухне.

— Какой ящик?

— У него есть такой ящик, в котором, если заглянуть, можно увидеть картинки.

— Какие картинки?

— Ну разные! — раздраженно бросила Таннеке. Ей явно не хотелось говорить о ящике. — Молодая хозяйка его сломала, и теперь Ван Левенгук не хочет с ней разговаривать. Может, поэтому хозяин и не разрешает ей быть в мастерской одной — боится, что она уронит картину.

Я узнала, о каком ящике идет речь, на следующее утро. В тот день хозяин попытался мне объяснить, как он работает, но я поняла это очень не скоро.

Когда я пришла в мастерскую, мольберт и стул были отодвинуты в сторону, а на их месте стоял письменный стол, с которого убрали все бумаги и гравюры. На столе стоял большой ящик размером с сундук для одежды. С одной стороны к нему был приделан ящик поменьше, из которого торчала какая-то трубка.

Я не поняла, что это такое, но не посмела его трогать — просто занялась уборкой, время от времени поглядывая на ящик, словно в надежде, что вдруг пойму его назначение. Я прибрала угол, потом подмела и протерла пыль в других местах, смахнула пыль с ящика, едва его касаясь, вычистила кладовку и вымыла пол. Когда все дела были сделаны, я встала перед ящиком, сложив руки на груди. Потом обошла вокруг него.

Я стояла спиной к двери, но вдруг почувствовала, что он появился в дверях. Я не знала, повернуться к нему лицом или ждать, пока он сам со мной заговорит.

Дверь скрипнула, и я обернулась. Он стоял, прислонившись к косяку, и поверх каждодневной одежды на нем был длинный черный халат. Он с любопытством смотрел на меня, но, видимо, не опасался, что я сломаю ящик.

— Хочешь туда заглянуть?

Это был первый раз, когда он прямо обратился ко мне — первый раз после нашего разговора об овощах несколько недель назад.

— Да, сударь, хочу, — ответила я, толком не понимая, на что я соглашаюсь. — Что это такое?

— Это называется «камера-обскура».

Его слова для меня ничего не значили. Я отступила в сторону и смотрела, как он отстегнул защелку и поднял половину крышки ящика, которая присоединялась к другой половине на петлях. Он подпер крышку под углом, так что ящик был открыт только частично. Под крышкой виднелось что-то стеклянное. Он наклонился и стал туда вглядываться, потом взялся за трубку, вделанную в стенку маленького ящика. Он внимательно смотрел в ящик, и я подумала: на что он смотрит? Там же ничего нет.

Выпрямившись, он посмотрел в угол, который я так тщательно прибрала, потом закрыл ставни на среднем окне, так чтобы комнату освещало лишь угловое окно.

Потом снял с себя халат.

Я испуганно переминалась с ноги на ногу.

Он снял шляпу и положил ее на стул, стоявший перед мольбертом, затем накинул халат на голову и опять наклонился к ящику.

Я сделала шаг назад и оглянулась на дверь. Катарина последнее время избегала подниматься по лестнице, но вдруг там окажется Мария Тинс или Корнелия? Что они подумают? Опять повернувшись к нему лицом, я уставилась на его башмаки, на которые вечером навела глянец.

Наконец он выпрямился и стянул с головы халат, растрепав волосы.

— Ну вот, Грета. Готово. Погляди-ка.

Он отступил от ящика и жестом предложил мне подойти к нему. Я не могла двинуться с места.

— Сударь…

— Накрой голову халатом, как сделал я. Тогда тебе станет лучше видно. И смотри туда под этим самым углом, а не то картинка перевернется вверх ногами.

Я не знала, что делать. При мысли, что я накроюсь его халатом и ничего не смогу видеть, а он в это время будет смотреть на меня, у меня подкосились ноги.

Но он мой хозяин. Я обязана выполнять его приказания.

Я стиснула зубы и шагнула к ящику — туда, где он приподнял крышку. Наклонившись, я посмотрела на квадрат молочно-белого стекла. На стекле виднелись какие-то неясные очертания.

Он мягко опустил мне на голову халат, так что он закрыл от меня свет. Халат еще хранил тепло его тела и пах разогретым на солнце кирпичом. Я оперлась руками об стол и на минуту закрыла глаза. У меня было такое ощущение, точно я чересчур быстро выпила кружку пива за ужином.

— Что ты там видишь? — спросил он.

Я открыла глаза и увидела картину, на которой не было женщины.

— Ой!

Я так быстро выпрямилась, что халат упал на пол, и я наступила на него, попятившись от ящика.

— Извините, сударь, — пробормотала я, убирая ногу. — Я сегодня же выстираю халат.

— Не обращай внимания на халат, Грета. Что ты видела?

Я сглотнула. Я ничего не понимала и была немного напугана. То, что я увидела в ящике, было или дьявольское наваждение, или что-то католическое и мне непонятное.

— Я видела картину, сударь. Но она была меньше размером и на ней не было женщины. И все как будто поменялось местами.

— Да, изображение проектируется вверх ногами, и правая и левая сторона меняются местами. Для этого там вставлены зеркала.

Я не понимала ни слова.

— Но…

— Что такое?

— Мне непонятно, сударь. Как туда попала картина?

Он поднял и встряхнул халат. На лице его была улыбка. Когда он улыбался, его лицо становилось похоже на распахнутое окно.

— Видишь вот это? — спросил он, показывая на трубку, вделанную в меньший ящик. — Это называется «линза». Она сделана из специально обточенного стекла. Когда свет от этой сцены, — он показал в угол, — проходит через линзу и попадает в ящик, здесь воспроизводится изображение.

Он постучал пальцем по молочно-белому стеклу.

Стараясь понять, я так напряженно на него смотрела, что у меня на глазах выступили слезы.

— Что такое «воспроизводится», сударь? Я не знаю этого слова.

У него в лице что-то изменилось, словно до этого он смотрел поверх меня, а сейчас поглядел на меня.

— Это значит — рисуется. Как на картине.

Я кивнула. Мне больше всего на свете хотелось убедить его, что до меня доходит смысл его слов.

— Как широко раскрылись твои глаза, — вдруг сказал он.

Я покраснела.

— Да, сударь, мне говорили, что я имею привычку широко раскрывать глаза.

— Еще раз хочешь посмотреть?

Мне вовсе этого не хотелось, но я не могла в этом признаться. Подумав секунду, я сказала:

— Я погляжу, сударь, но только если вы выйдете из комнаты.

Это его, казалось, удивило и позабавило.

— Хорошо, — сказал он и протянул мне халат. — Я вернусь через несколько минут и, прежде чем войти, постучу в дверь.

Он ушел, закрыв за собой дверь. Я держала халат в трясущихся руках и думала, что, может быть, мне только притвориться, что я посмотрела в ящик. Но он поймет, что я солгала.

Кроме того, мне было любопытно. Без него я могла думать о том, что я там увижу, без особого страха. Я глубоко вдохнула воздух и посмотрела в глубь ящика. На матовом стекле мне было видно неясное отражение стоящих в углу предметов. Когда я накрыла голову халатом, картинка стала «воспроизводиться», как он сказал, все отчетливее — стол, стулья, желтая гардина в углу, стена с географической картой, керамический горшочек, поблескивающий на столе, оловянная миска, пуховка, письмо. Они все были «воспроизведены» на плоской поверхности матового стекла. Картина — и одновременно не совсем картина. Я потрогала стекло пальцем — оно было гладким и прохладным, и на нем не было никаких следов краски. Я сняла халат, и картинка опять потускнела. Но я все еще ее видела. Я опять накинула на голову халат, закрывший мне свет из окон, и увидела яркие краски. Они казались даже ярче и сочнее, чем на самом деле.