Отцы наши - Уэйт Ребекка (книги бесплатно TXT, FB2) 📗
Раздел крофта причинил ему больше боли, чем сам факт продажи. Никто не хотел или не мог себе позволить купить все семнадцать акров. Так что в конце концов Малькольм продал три акра пашни Россу Джонстону, который присоединил их к своему крофту, а остальное — Роберту, у которого была самая большая ферма на острове и который хотел увеличить поголовье шетландских коров. Земля слилась с их землей, как будто бы ее не возделывала на протяжении поколений семья Малькольма. Он бы отдал все почти за так — настолько он был подавлен самим процессом, настолько хотел, чтобы все поскорее закончилось, но Хизер не могла с этим смириться.
— Тебе будут нужны деньги на жизнь, Мал, — говорила она ему. — Особенно когда ты постареешь.
И сердце его упало, оттого что она сказала «ты», а не «мы».
— Кроме того, — продолжала она, — хорошо бы, чтобы что-нибудь осталось и для Томми. Бог свидетель, много ему не достанется, но хотя бы что-то, правда?
Малькольм согласился с ней, зная, что она, как всегда, права. Он получил за землю справедливую цену (слишком высокую, как потом говаривал Росс в баре, но безо всякой злобы), так что смог отложить немного денег на старость и небольшую сумму для Томми, если, конечно, он когда-нибудь вернется.
6
Он, разумеется, испытал потрясение оттого, что его снова называют Томми. А потом оно прошло, и это, наверное, было еще хуже.
Оставшись на целый день один в доме, он не знал, чем себя занять. Малькольм отправился рано утром работать на чьей-то чужой ферме (он тактично не стал вдаваться в подробности). В тишине, образовавшейся, когда дядя ушел, Том слонялся из комнаты в комнату, полуосознанно трогая вещи. Он проводил пальцами по спинкам стульев, рассеянно касался столов, вел рукой по перилам на лестнице.
Он считал, что не помнит как следует дома, но оказалось, что это не так. Разумеется, он все помнил. Дом ничуть не изменился. Он думал, что подготовился, но как же был поражен, обнаружив, что Малькольм стал стариком, а Хизер больше нет. Он знал, конечно, — он же не сумасшедший, — что время не остановилось в его отсутствие, но до конца не осознавал этого факта: он ожидал, что Малькольм и Хизер остались такими же бодрыми и крепкими, что Малькольм по-прежнему целыми днями возится с крофтом, а Хизер работает в магазине, или развозит продукты, или вяжет в гостиной. Том не был уверен, что встретит теплый прием, учитывая то, что он игнорировал их многие годы, и то, как он вел себя перед отъездом, но все-таки он верил, что они его ждут. (Он плакал у себя в комнате о смерти Хизер в тот первый вечер и сам удивлялся своим слезам. Ведь он почти не знал ее по болыпому-то счету.)
Днем он поднялся к себе и достал со дна рюкзака телефон. Он посмотрел на него, с неохотой включил — в первый раз с того дня, как покинул Лондон. Одна полоска. Через секунду появилось сообщение от Кэролайн двухдневной давности: «Просто дай мне знать, что с тобой все в порядке, хорошо?»
Не особенно раздумывая, Том написал быстрый ответ: «Со мной все в порядке. Я на острове. Надеюсь, у тебя все хорошо».
После некоторых колебаний он добавил: «Прости» — и быстро нажал на кнопку «Отправить», убедился, что сообщение доставлено, и снова выключил телефон.
В беспокойстве он спустился вниз и надел чужие плащ и ботинки. Сегодня дождя нет, пока что. Он вышел наружу и вдохнул холодный воздух. Дверь запирать не стал: здесь никто не запирал дверей; в детстве Том считал это само собой разумеющимся, но теперь такое поведение казалось ему странным. Он ведь мог зайти в любой дом, взять все, что хотел, перепугать хозяев. Но на острове никогда не случалось преступлений, кроме того, что совершил его отец, так что зачем запирать двери, если единственная опасность все равно уже внутри?
Выбрав наугад направление, Том пошел по верхней части дороги на северо-восток, а не на юго-восток, как они шли с Малькольмом накануне. Чем дальше к северу, тем больше становились холмы, поросшие папоротником и мхом, по обеим сторонам дороги. Но больше всего он обращал внимание на воздух. Еще в Обане его поразила свежесть ветра, запах соли, как сильно он отличается от загрязненного воздуха Лондона. Здесь это ощущалось еще сильнее. Он был холодный и сырой и даже в самую хорошую погоду оставлял впечатление тумана.
Том прошел час, ни о чем особенно не думая. Хотя он двигался по дороге, он никого не встретил, даже машины. Он не помнил, чтобы в детстве оказывался в такой изоляции, но, возможно, просто раньше он всегда был с Никки.
Дойдя до берега, он остановился. Куда ни посмотри, взгляд упирался в море. Удивительно, как мало внимания островитяне уделяли ему, хотя вода омывала все их жизни. Может быть, от этого они такие ограниченные. В конце концов Том повернулся и пошел назад к дому Малькольма, чувствуя, как море плещется у него за спиной.
Малькольм вернулся домой, когда уже начинало темнеть. Том сидел в кухне — не то чтобы именно ждал Малькольма, но больше он ничего не делал.
— Хорошо день прошел? — спросил Малькольм, стоя в дверях.
— Да, — ответил Томми, потом спохватился и добавил: — А у тебя?
— Тоже. — Малькольм пошел повесить куртку в прихожую. — Ты до сих пор любишь цветную капусту с сыром?
Вопрос застал Тома врасплох.
— Думаю, да. — Он не ел ее с детства. — Мама ее часто готовила.
— Вот как? Хотел приготовить на ужин, — произнес Малькольм, возвращаясь на кухню. — Идет?
— Да.
— Я пойду переоденусь, — сообщил Малькольм и поднялся наверх.
Позже тем же вечером Том сидел за кухонным столом и наблюдал, как Малькольм готовит. Он предложил помочь, но Малькольм отказался, сказав, что это работа для одного.
— Ты пока можешь накрыть на стол, — добавил он, вмешивая муку в миску с молоком на плите.
— Хорошо.
— Столько времени ушло, чтобы научиться готовить белый соус, — заметил Малькольм. — Трудно добиться нужной консистенции.
— Да. Поди избавься от комочков.
— Нужно постоянно мешать.
— Это правда. — Тому больше нечего было добавить, Малькольму, очевидно, тоже. Они замолчали.
Том осторожно изучал своего дядю. На нем был зеленый передник, вероятно принадлежавший Хизер; он помешивал соус с хмурой сосредоточенностью. Была какая-то несообразность в том, что его дядя стоит тут в переднике, размахивает деревянной ложкой и готовит блюдо, которое у Тома ассоциировалось с матерью. Было в этом что-то недостойное мужчины, хотя Том понимал, как абсурдна эта мысль.
Внезапно на него нахлынуло тошнотворное чувство стыда. Но это был не просто стыд, а какое-то воспоминание. Раньше в такие моменты Том отгораживался от собственных мыслей, чтобы они не вынесли на поверхность то, чего он не хотел видеть, но зачастую потом от этого было только больнее. Так что он усвоил, что лучше быть храбрым и сразу встречать память лицом к лицу. Поэтому он сознательно, мазохистски проследил, куда тянется нить этого чувства, и вспомнил. Стирка — вот что. Само по себе это было ничем не примечательное событие: мама попросила его развесить белье, а он отказался. Позже из-за этого родители поссорились. Но значение имело то, когда все это случилось, вот почему эта сцена всплывала у него в голове с завидной регулярностью, — это произошло всего за пару дней до убийства. И хотя во взрослом возрасте Том понимал, что, скорее всего, здесь нет никакой связи, от этого воспоминания его охватывал ужас, совершенно несоразмерный самому происшествию.
Он больше не смотрел на Малькольма и стал проживать все заново. Он увидел маму у раковины, с распущенными волосами. Он собирался пойти поиграть на улице с Ангусом. Том не был уверен, было ли это утро или вечер, но он физически переживал нетерпение и щемящее беспокойство — не только потому, что заставлял Ангуса ждать, тут было что-то еще, неуловимое, возможно связанное с глубинными страхами его детства: с боязнью все пропустить или остаться позади всех.
