Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник. - Сароян Уильям (читать хорошую книгу TXT) 📗

Я продолжал его всячески уговаривать. Заставил вытереть слезы и выйти к семейному завтраку, пообещав, что мы продолжим разговор в конторе, после того как он продиктует мисс Люби утреннюю порцию писем. Он согласился попробовать и вышел к столу с запозданием, глаза у него были красные.

 — Простудился, милый? — спрашивает моя жена.

Манекен краснеет, бормочет что-то невнятное. Молюсь про себя, чтобы он поторопился. Боюсь, как бы его опять не прорвало. С тревогой замечаю: он едва прикоснулся к еде и чашку кофе оставляет почти нетронутой.

Манекен уныло выходит из дому, оставив мою жену в растерянности, полную дурных предчувствий. Чем бы направиться к метро, он окликает такси. В конторе я подслушиваю, как он диктует письма и поминутно вздыхает. Мисс Люби тоже это заметила.

 — Что с вами сегодня? — весело спрашивает она.

Долгое молчание. Гляжу в щелку стенного шкафа — и что же я вижу! Манекен и мисс Люби слились в пылком объятии. Он ласкает ее грудь, веки ее сомкнуты, они впились губами друг в друга. Манекен встречает мой взгляд в упор из-за дверцы стенного шкафа. Неистово машу рукой, пытаюсь дать понять, что нам надо поговорить, что я на его стороне и помогу ему.

 — Сегодня? — шепчет манекен, медленно выпуская замершую в упоении мисс Люби.

 — Обожаю тебя, — шепчет она ему.

 — И я обожаю тебя, — говорит манекен уже не шепотом. — Мы должны встретиться.

 — Сегодня, — шепчет она в ответ. — У меня. Вот адрес.

Еще поцелуй, и мисс Люби удаляется. Вылезаю из шкафа, запираю дверь закутка.

 — Так вот, — говорит манекен. — Мисс Люби или смерть.

 — Ладно, — уныло отзываюсь я. — Не стану больше тебя отговаривать. Она как будто славная девушка. И очень привлекательная. Как знать, если бы она работала здесь подольше, пока я еще не… — Манекен хмурится, и я обрываю себя на полуслове. — Но ты должен дать мне какое-то время, — говорю я.

 — А что ты собираешься делать? — возражает манекен. — По-моему, ты ничего сделать не можешь. Если ты воображаешь, что теперь, когда я нашел любовь и мисс Люби, я вернусь домой, к твоей жене и детям…

Я умоляю его об отсрочке.

Что я задумал? Очень просто. Манекен очутился в таком положении, в каком сначала был я сам. Теперешняя его жизнь ему невыносима. Но он жаждет полной, подлинной личной жизни, как никогда не жаждал я, и не желает исчезнуть. Он просто хочет сменить мою, признаться, весьма потрепанную жену и двух крикливых дочерей на очаровательную, не обремененную детьми мисс Люби. Что ж, отчего бы моим способом — раздвоением — не выручить и его? Все лучше, чем самоубийство. Мне только нужно время, чтобы сделать второй манекен, который останется при моей жене и детях и на моей службе, когда этот манекен, придется теперь называть его Манекеном Первым, сбежит с мисс Люби.

Позднее в то же утро я беру у него в долг денег, отправляюсь в турецкую баню, навожу на себя чистоту, бреюсь и стригусь у парикмахера и покупаю себе костюм такой же, как на моем манекене. Он предлагает встретиться и позавтракать в ресторанчике в Гринич-Вилледж — там он, безусловно, не столкнется ни с кем из знакомых. Не очень понимаю, чего он, собственно, боится? Увидят, что он завтракает в одиночестве и разговаривает сам с собой? Увидят его в моем обществе? Но сейчас я выгляжу вполне прилично. А если нас увидят вдвоем, что тут противоестественного: братья-близнецы, неотличимо похожие друг на друга, одинаково одетые, завтракают вдвоем и поглощены серьезным разговором. Мы оба заказываем спагетти al burro [46] и печеных моллюсков. После трех коктейлей он начинает меня понимать. Из уважения к чувствам моей жены — отнюдь не к моим, опять и опять довольно резко подчеркивает он, — он подождет. Но всего несколько месяцев, не дольше. Я прошу учесть, что вовсе не требую, чтобы он за это время не спал с мисс Люби, пускай только соблюдает осторожность и не выставляет свою измену напоказ.

Второй манекен сделать труднее, чем первый. Улетучиваются все мои сбережения. За какой-нибудь год изрядно подскочили цены на гуманоидные пластмассы и прочие материалы, дороже запрашивают инженер-электронщик и художник. Поясню еще, что жалованья первому манекену не прибавили, хотя начальник все выше оценивает его работу. И манекен недоволен, что я настаиваю, чтобы вместо меня он сам позировал художнику, пока тот лепит и рисует лицо. Но я объясняю, что, если для второго манекена брать за образец меня, может получиться вялая, расплывчатая копия. Несомненно, хоть сам я этого и не улавливаю, между внешностью моей и первого манекена появились какие-то несоответствия. И я хочу, чтобы в том, в чем заметно малейшее различие, второй манекен походил не на меня, а на него. Предпочитаю рисковать, что и второй экземпляр подхватит какую-нибудь неожиданную человеческую страстишку вроде той, из-за которой для меня стал бесполезен номер первый.

Наконец второй манекен готов. Первый по моему настоянию (и очень неохотно, потому что все свое свободное время он желает проводить с мисс Люби) обучает его и натаскивает, на это уходит несколько недель. И вот наступил долгожданный день. В субботу под вечер, когда все смотрят бейсбол, второй манекен подменяет первого. Было условлено, что первый выйдет купить моей жене и детям горячих сосисок и кока-колу. Из дому выходит первый, а с едой и питьем возвращается второй. А первый вскакивает в такси и мчится прочь, туда, где ждут его объятия мисс Люби.

Все это было девять лет назад. Второй манекен и поныне с моей женой и пребывает не в большем восторге, но и не в большем унынии, чем удавалось держаться мне. Старшая дочь учится в колледже, вторая в средней школе, и появился еще ребенок, мальчик, ему уже шесть лет. Семья переехала в кооперативную квартиру на Лесных холмах; моя жена оставила службу, а второй манекен теперь помощник вице-президента фирмы. Первый манекен учился в вечернем колледже, а днем работал официантом; мисс Люби тоже вернулась в колледж и получила диплом учительницы. Теперь он — архитектор со все расширяющейся практикой, а она преподает язык и литературу в средней школе Джулии Ричмен. У них двое детей, мальчик и девочка, и живут они на редкость счастливо. Изредка я наношу визит обоим моим манекенам — сперва, как сами понимаете, наведя на себя подобающий лоск. Я считаю себя родней и крестным отцом либо дядюшкой всех их детей. Оба не очень-то мне радуются, возможно, потому, что вид у меня все-таки потрепанный, но у них не хватает мужества выставить меня за дверь. Я никогда подолгу не засиживаюсь, но желаю им всяческих благ и поздравляю себя с тем, как справедливо и достойно разрешил задачи, которые ставила передо мной единственная жалкая и короткая жизнь, что выпала мне на долю.

Дональд Бартельм

Бишоп

Бишоп стоит у подъезда.

Поперек мостовой расположилась автоцистерна. Шланг подсоединен к тротуару, шофер в зеленой форме читает брошюру под названием «Выбирай на вкус!».

Бишоп ждет Кару.

Насчет мартини у него правило: не раньше чем в четверть двенадцатого.

Перед глазами все расплывается. Он моргает и опять видит нормально.

За завтраком он пил пиво. Как всегда, пильзенское. У них в магазине бутылка импортного пива стоит уже девяносто девять центов.

Щелчок. Насос автоцистерны выключается. Шофер швыряет книжку в кабину и принимается его отсоединять.

Кара не идет.

По свидетельству Альфреда Франкенштейна, живописец Джон Фредерик Пето последние двадцать лет жизни зарабатывал игрой на корнете во время военных сборов.

Бишоп уходит с улицы, поднимается на один лестничный марш в свою квартиру.

Банк дважды в месяц посылает телеграфом в Лондон алименты его второй жене. Он включает короткие волны, прокручивает две передачи классической музыки и ловит «Флитвуд Мак».

Бишоп пишет биографию американского художника девятнадцатого века Вильяма Майкла Гарнетта. Но сегодня ему не работается.