Я исповедуюсь - Кабре Жауме (книги .TXT) 📗

– Спасибо, Лаура.

Она постучала костяшками пальцев по столу и ушла. Я посидел еще немного, чтобы не встретиться с ней на лестнице. Но потом подумал, что было бы лучше, чтобы Лаура не дулась на меня. Умедес мне как-то сказал, что Лаура Байлина, знаешь, эта рыженькая, такая аппетитная? Так вот, она потрясающе ведет занятия! Умеет увлечь. Как я этому рад, подумал я. А еще я подумал, что все пакости, которые я ей наделал, пошли ей на пользу. Умедесу я ответил, что мне об этом уже говорили. Ведь должен же время от времени появляться какой-нибудь хороший преподаватель, правда?

Адриа Ардевол встал и прошелся по просторному кабинету. Он размышлял о том, что утром сказала Лаура. Остановился перед инкунабулами и задумался, почему он все учится и учится без конца? Из какого-то странного неутолимого желания. Желания понять мир. Понять жизнь. Откуда мне знать. Но он вдруг перестал думать об этом, услышав «дзыыыыынь». Адриа подождал, рассчитывая, что Лола Маленькая откроет дверь, и уселся читать Льюиса [345]. Он прочитал пару строк из его соображений о реализме в литературе.

– Хау!

– В чем дело?

– Катерина.

Дзыыыыынь!

Адриа оторвал взгляд от книги. Катерина, наверно, уже ушла. Он взглянул на часы. Восьмой час. С досадой отложил том Льюиса.

Он открыл дверь и обнаружил на пороге Берната со спортивной сумкой в руках, который сказал: привет, можно войти? И вошел, прежде чем Адриа успел ответить: ну конечно, конечно проходи.

Через час наконец пришла Сара, из прихожей сказала: две сказки братьев Гримм! – закрыла входную дверь, появилась в кабинете с кипой листов и спросила: ты поставил овощи?

– Ой, привет, Бернат, – добавила она. И уставилась на спортивную сумку.

– Дело в том, что… – произнес Адриа.

Сара все поняла и сказала Бернату: ты остаешься ужинать. Так, как будто это приказ. И Адриа по шесть иллюстраций к каждой сказке. А потом вышла, чтобы положить листы и поставить кастрюлю на огонь. Бернат смущенно взглянул на Адриа.

– Мы тебя поселим в комнате для гостей, – сказала Сара, чтобы нарушить молчание. Все трое сидели под картиной с видом на монастырь Санта-Мария де Жерри, который, несмотря на темноту, освещался солнцем со стороны Треспуя. Оба мужчины удивленно подняли взгляд от тарелок с овощами.

– Ведь ты, я так понимаю, поживешь у нас некоторое время?

Честно говоря, Сара, Бернат меня об этом еще не просил. Я полагал, что он собирается остаться у нас, но, уж не знаю почему, этого ему не предлагал. Быть может, меня раздражало то, что он не может набраться наглости попросить меня.

– Если я не помешаю.

Мне всегда хотелось быть таким же прямым, как ты, Сара. Но я, наоборот, не способен взять быка за рога. Даже если дело касается моего лучшего друга. Теперь, когда самое главное выяснилось, напряжение за ужином спало. Бернат стал объяснять нам, что он-то не хочет разводиться, но мы с каждым днем ссоримся все чаще, и я очень переживаю за Льуренса, который…

– Сколько ему лет?

– Не знаю. Семнадцать или восемнадцать.

– Так он уже большой, – заметил я.

– Большой для чего?

– Ну, если вы вдруг разведетесь.

– А меня заботит то, – сказала Сара, – что ты не знаешь, сколько лет твоему сыну.

– Я же сказал: ему семнадцать или восемнадцать.

– Так семнадцать или восемнадцать?

– Ну…

– А когда у него день рождения?

Непростительное молчание. А ты – когда закусишь удила, тебя ведь не остановить – не унималась:

– Ну-ка, попробуем: в каком году он родился?

Подумав какое-то время, Бернат ответил: в семьдесят седьмом.

– Летом, осенью, зимой, весной?

– Летом.

– Ему семнадцать лет. Voila!

Ты промолчала, хотя и вполне могла послать к чертовой матери человека, который не знает, когда день рождения у его сына. Вот уж несчастная Текла, живет с таким рассеянным типом, у которого вечно неизвестно что на уме и все вокруг должны ему угождать, – и еще много чего в том же духе ты могла бы сказать. Но ты только покачала головой и удержалась от комментариев. Ужин закончился мирно. Потом Сара быстро ушла, оставив нас одних, что должно было подстегнуть меня к разговору.

– Разводись, – сказал я ему.

– Это я виноват. Я не знаю, сколько лет моему сыну.

– Слушай, давай без глупостей: разводись и постарайся жить счастливо.

– Я не смогу жить счастливо. Меня замучает чувство вины.

– А в чем ты виноват?

– Во всем. Что ты читаешь?

– Льюиса.

– Кого?

– Клайва Стейплза Льюиса. Одного очень умного человека.

– А-а… – Бернат полистал книгу и положил на стол. Посмотрел на Адриа и сказал: я все еще ее люблю.

– А она тебя любит?

– Думаю, да.

– Ну допустим. Но вы причиняете боль друг другу и Льуренсу.

– Нет. Если я… Но это не важно.

– Поэтому ты ушел из дома?

Бернат сел за стол, закрыл лицо руками и разрыдался. Он долго неудержимо рыдал, а я не знал, что делать – то ли подойти к нему и обнять, то ли ущипнуть за спину, то ли рассказать анекдот. Я так ничего и не сделал. Вернее, сделал. Отодвинул книгу К. С. Льюиса, чтобы он не намочил ее. Иногда я себя ненавижу.

Мне открыла Текла. Некоторое время она молча смотрела на меня, затем впустила и закрыла дверь.

– Как он?

– Сбит с толку. Расстроен. А ты?

– Сбита с толку. Расстроена. Ты пришел вести переговоры?

Честно говоря, Адриа никогда не знал, о чем говорить с Теклой. Она была совсем другая, вечно с беспокойным взглядом. И очень красивая. Иногда даже казалось, что Текла жалеет, что она такая красивая. Сейчас волосы у нее были наскоро собраны в хвост, и я бы с удовольствием поцеловал ее в губы. Она скромно встала, скрестив руки на груди, и посмотрела мне в глаза, словно приглашая сразу заговорить: ну давай, скажи же, что Бернат ужасно расстроен и на коленях умоляет разрешить ему вернуться домой, он понимает, что невыносим, и изо всех сил будет стараться сделать невозможное… да, да, я знаю, что он ушел хлопнув дверью, что это он ушел, а не ты, что… Но он просит, умоляет на коленях разрешить вернуться, потому что он жить не может без тебя и…

– Я пришел за скрипкой.

Текла застыла на несколько мгновений, а очнувшись, ушла по коридору, слегка обиженная, как мне показалось. Пока она ходила, я успел крикнуть: и за партитурами… Они в голубой папке, толстой такой…

Она вернулась со скрипкой и толстой папкой и положила их на стол, быть может, слишком резко. Она была обижена гораздо сильнее, чем мне показалось сначала. Я понял, что высказывать какие-либо соображения тут неуместно, и без слов взял скрипку с толстой папкой.

– Мне очень жаль, что все так случилось, – произнес я на прощание.

– Мне тоже, – заметила она, закрывая дверь. Дверь хлопнула, тоже слишком резко. В этот момент Льуренс поднимался, шагая через ступеньку, со спортивной сумкой через плечо. Я успел сесть в лифт прежде, чем парень заметил, кто так стыдливо прячется на лестнице. Я знаю, что я трус.

На следующий день вечером Бернат репетировал, и в этих стенах вновь раздались сочные звуки скрипки. Адриа в своем кабинете устремил взгляд вверх, чтобы лучше было слушать. Бернат у себя в комнате заполнял пространство сонатами Энеску. А ближе к ночи попросил разрешения поиграть на Сториони, и она рыдала у него в руках двадцать или тридцать упоительных минут. Он исполнил несколько сонат дядюшки Леклера, но на сей раз один. Были минуты, когда я думал, что должен подарить ему Виал. Что ему-то он по-настоящему пригодится. Но вовремя одумался.

Не знаю, принесла ли ему облегчение музыка, но, так или иначе, после ужина мы втроем долго болтали. Неожиданно Сара заговорила о своем дяде Хаиме, а с него мы перешли на банальность зла, поскольку я не так давно проглотил книгу Арендт [346] и теперь у меня в голове крутились разные мысли, не находя выхода.