Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
Так и шли, пока не приблизились к ущелью, перед которым вдруг – ветер заглушал звуки – увидели Оливера и Олли в коляске, они как раз сворачивали с горной дороги.
Выдернула руку, вильнула в сторону, чтобы создать расстояние между ним и собой. Почти без колебаний помахала мужу и сыну и услышала, как прошуршал пиджак Фрэнка, который он перекинул через голову. Оливер придержал мулов, стал ждать. Сюзан шла к нему по тропе под возгласы: Ну надо же, кто к нам пожаловал! Здорово, старина! Привет, Олли! Что за идея – бросить старое ранчо? Мы тут решили глянуть на него напоследок с высоты.
Рукопожатия, хлопки по плечу, бурные изъявления дружбы, радость встречи. Все внешние признаки теплоты. Но Сюзан, забравшись на сиденье коляски, в которую Олли и Фрэнк втиснулись сзади, тряслась на спуске в каньон молча, думая про себя, заметны ли на щеках следы слез, видели ли они, как она выкрутила руку из руки Фрэнка, не наиграна ли приветливость Оливера и обманчиво или нет лицо Олли: свои ли виноватые переживания она в него вкладывает – или лицо показывает то, что он почувствовал, что заподозрил, когда поднял глаза и увидел, как мама и Фрэнк Сарджент идут по тропе вплотную, сплетя пальцы, всем своим видом выражая страдальческую вину.
Часть VIII
Нагорье
Если верить бабушке, ей пришлось смириться с необходимостью расставания; но думаю, оно было делом ее рук. Основываться могу только на ее письмах к Огасте, а в них она аккуратна. Оливера упоминает только самым прозаическим образом, Фрэнка Сарджента не упоминает вовсе. Как вдова, занятая починкой порванной жизни, она была поглощена детьми и собой.
…поражает, как часто за последние двенадцать лет у меня было это чувство подвешенности и нереальности. С каждым переездом во мне все меньше остается меня самой. Даже в диком каньоне можно постепенно обрести ощущение безопасности, а вне его испытывать неловкость и страх. Тут, в тихом месте, где все очень респектабельно, очень по‑английски, я никакая не Сюзан Уорд – или, в лучшем случае, я озадаченная Сюзан Уорд с туманом в голове, как после приступа малярии.
Место, однако, очаровательное, и люди тут добры. Мы сняли домик около пролива, в районе, который называется Залив Джеймс, на улочке под названием Аллея Птичьей Клетки. После нашего опаленного солнцем ущелья погода тут чудесная, мягкая. Я наняла девушку, которая днем приходит мне помогать, и Нелли, как всегда, безупречна – ее жизнь, повешенная на стенку, выглядела бы столь же красиво, как акварели ее отца. Она в большей степени мама моим детям, чем я могу позволить себе быть сама, потому что должна очень много работать и только вечером могу поднять голову ради короткой прогулки. Каждое воскресенье на религиозный манер возрождаюсь, устраивая с детьми пикник на берегу.
Они такие славные дети! Просто Божий дар. Олли обретает мужские качества, растет тихим и надежным, он не так красив, как, судя по фотографиям, красив Родман, но он мой хороший родной мальчик и опора мне. Он больше, чем я предполагала, скучает по своему пони и по каньону, но по мере того, как он будет заводить тут новые знакомства и привыкать к этому месту, ему, я думаю, будет становиться тут так же хорошо, как всем нам. Ему полезно слышать более культурную речь, нежели в Айдахо, где говорят про “эригацию”, где кладовку называют “каморой”, где не отжимают, а “жмут” выполосканные “портки”.
Бетси в свои семь лет маленькая мама и маленькая хозяйка, влюбленная в метлы, столовые приборы и мытье посуды. Трогательно смотреть, как ревностно они с Олли заботятся о своей сестренке, которая очень сильно от них отличается.
Она очаровывает нас, смешит, внушает благоговение и чуть ли не страх. Я никогда не пойму, как вышло, что она явилась к нам, в наше грубое пограничье. Это всё двойная радуга, под которой она родилась. Она из лучшего мира, чем наш, и у нее бывают минуты, когда она вспоминает его. Она разговаривает с феями. Бывает, я сижу и смотрю, как она тихо играет в моей рабочей комнате, когда у старших уроки, и я вижу, как по ее милому личику проходят отсветы какой‑то чистой жизни, которой она живет внутри себя. Она ведет беседы с невидимыми товарищами по играм, поет песни собственного сочинения, рисует до того уверенно и с такой фантазией, что ее мама считает это по меньшей мере совершенно замечательным для трехлетней. Не приходится сомневаться, кто из моих детей будет в семье художником. Когда она поднимает на меня глаза и смеется, кажется, что кто‑то распахнул окна душного дома и впустил чистый морской воздух. А от здешнего морского воздуха она расцветает. Ее щеки порозовели, и прошли бронхиальные недомогания, которые вызывались пылью и ветрами Айдахо.
Мне стыдно, зная, как ты занята, докучать тебе просьбами, но я страшно далека от всего на свете и не могу придумать другого способа. Не могла бы ты раздобыть для меня адреса нескольких лучших школ – святого Павла, Кентской, Филлипса в Эксетере, Дирфилдской – может быть, есть еще какие‑нибудь? – и имена и фамилии директоров, если возможно? Я хочу туда написать и посмотреть, что можно сделать для Олли. Он не блестящий мальчик, и его трудности с чтением, боюсь, будут ему мешать, хотя Нелли работает с ним постоянно. Но он очень упорный и большинством дисциплин владеет основательно. Пройдет немного времени, и он получит все, что способна дать ему Нелли, и я решительно настроена предоставить ему шанс.
Ни малейшего намека в этих письмах из Виктории о ее супружеских трудностях. Все время подразумевается, что, как только Оливер завершит полевую часть своих изысканий, они вновь соединятся. Однако она прожила там лето и осень 1888 года, когда Оливер определял возможные места плотин на Снейк и ее притоках, и зиму, когда он, живя в Бойсе в гостинице, работал над классификацией пригодных для орошения земель в долине этой реки, и весну 1889 года, когда он опять отправился в горы. Олли ни в какую восточную школу не поехал. Она не смогла выхлопотать ему стипендию, а у самой денег не хватало.
По-вдовьи сумрачно и усердно она трудилась, добывая содержание своему потомству. По тону писем не чувствуется, что она несчастна, хотя в двух из них Сюзан говорит, что ей “больше всего хочется быть одной”. Она написала и проиллюстрировала на острове Ванкувер путевой очерк такого же сорта, как в Нью-Альмадене, в Санта-Крузе, в Мексике и в каньоне, но, как и в ее беллетристике, ее жизнь там непосредственно не отражается, преобладает безличная география. Утонченно-благовоспитанной литературе исповедальность была так же чужеродна, как утонченно-благовоспитанной жизни.
В числе написанного тогда был вариант ее прежней истории о честном инженере, разрывающемся между любовью к молодой особе и враждой с ее зловредным отцом; была история о беспутном, но обаятельном кавалеристе, который плохо кончает; и история о романе, вспыхнувшем в те два дня, что трансконтинентальный поезд стоял в Вайоминге из‑за снежных заносов. Лишь одно из написанного в Виктории кажется мне знаменательным в такой же степени, как была знаменательна история о Лохинваре-Фрэнке. Тут речь идет о молодой и многообещающей певице, вышедшей замуж за инженера на Западе, которая обнаруживает, что в суровом западном климате ее голос испортился, стал надтреснутым, так что ей приходится благородно поставить крест на своих чаяниях.
Бабушка была фабрикой – одинокой, удрученной, храбро деятельной, мучимой бессонницей и заботами фабрикой, возможно, слегка отравленной жалостью к себе. Но она держалась в стороне. Не поехала проведать Бесси и Хадсонов (деньги? гордость?) и не вернулась сразу, когда пришла телеграмма от Оливера. У меня нет этой телеграммы, есть только письмо, где Сюзан сообщает о ней Огасте.
Виктория, 14 мая 1889 года
Моя драгоценная Огаста!
Чудо из чудес – проект орошения, оказывается, не умер! Я получила телеграмму от Оливера, он только-только начал свою летнюю работу в Горах реки Салмон, как пришло известие, что генералу Томпкинсу наконец удалось найти новые источники средств. Канал стал называться каналом “Лондон и Айдахо”, поскольку средства пришли из Англии. Представитель синдиката, некий мистер Харви, приезжал полтора с лишним года назад, но вел себя так тихо и, казалось, был так мало воодушевлен увиденным, что мы почти сразу списали его со счета. А теперь выясняется, что он был под громадным впечатлением, нашел изыскания и планы Оливера великолепными, ему полюбилась местность, понравились перспективы – короче, все ему в нас понравилось.
И, разумеется, синдикат, который так долго медлил в нерешительности, теперь хочет, чтобы вода потекла за считаные недели и чтобы осенью заколосилась пшеница. Оливер, однако, не видит возможности покинуть Службу, пока он не окончил полевые работы и не написал отчет, на что уйдет все время до конца года, а может быть, и больше. До чего же обидно, что, так долго прождав в полной готовности, он не может сейчас отдаться своему желанному каналу! Но он выхлопотал себе короткую отлучку, чтобы поехать в Денвер и организовать контракты на работы, и привез из Колорадо Уайли, которому поручил возглавить прокопку канала “Сюзан” – первого в грядущей сети каналов. Сам он по‑прежнему будет Командиром, хотя остается пока что в Службе.
Ох, Огаста, как я плакала, когда прочла эту телеграмму, полную мгновенно возродившегося энтузиазма и полную надежды, целой и невредимой, как если бы мы не потратили эти шесть лет – почти семь – в погоне за тем, что ускользало! Я плакала от радости, что надежда Оливера ожила, и от горечи, что она так долго была обманута, и от сокрушения из‑за неудачных лет, оставивших шрамы, которых мы, может быть, никогда не забудем. Понимаешь меня? Надеюсь, что да – что понимаешь полностью. Мне не хочется быть понятой всего лишь частично – так, как я понимаю себя сама. Я плакала и от страха тоже – от страха, что надежда будет разбита, как она разбивалась много раз.
Эти разноречивые чувства заставили меня отложить на некоторое время возвращение, хотя первым побуждением было сесть на ближайший поезд. Оливер будет бесконечно занят, как он любит, и по большей части в отлучке. Прочного места, чтобы жить, у нас не будет, потому что постройки в каньоне уже превращены в главную инженерную контору с великолепно грязными окнами, где все полы истыканы шляпками сапожных гвоздей. Бойсе как таковой меня не привлекает, тем более если жить там предстоит почти все время без Оливера. Так что пока по‑прежнему Виктория.
Убедительно прошу тебя – да, это очень смешно, но ничто не сделало бы меня такой счастливой, как твое согласие, – если ты хочешь подать заявку на участок земли в долине Бойсе, уполномочить Оливера, чтобы подал от твоего имени предварительную заявку немедленно. Я напишу ему, чтобы он это сделал; дай мне знать потом, если пожелаешь, чтобы он дал этой заявке ход. Общественные земли пока перестали передавать в частные руки, ждут, чтобы завершилась их классификация на пригодные и непригодные для орошения, и земельные конторы полны рассерженных дельцов, ругающих на чем свет стоит майора Пауэлла, капитана Даттона и моего бедного мужа. Но все земли ниже наших каналов уже одобрены и ждут только указа президента, чтобы началась их передача. (И как мне жаль, что твой дорогой друг мистер Кливленд уже оставил должность и не он выпустит этот указ, завершающий великую земельную реформу, которая началась при нем!) При том, что летом в Бойсе должен собраться конституционный конвент, а Уайли прокапывает канал “Сюзан” так быстро, как только может, впереди такой земельный бум, какого еще не видели в Айдахо и, может быть, на всем Западе.
Видишь, как на меня подействовала первая хорошая новость за годы? Я уже заражена оптимизмом, и мне почти уже хочется вновь подвергнуть себя и детей превратностям жизни в долине Бойсе и другим превратностям, которых я страшусь.
